Дело Арбогаста

— И вы выполнили ее просьбу, — задал наводящий вопрос Ансгар Клейн.

— Да. А сама она целовала меня везде, укусила в шею и расцарапала мне спину.

— То есть все, что происходило, совершалось по взаимному согласию, — вновь подсказал адвокат.

— Да, конечно же.

— А что потом? — спросил председатель суда.

— Потом Мария перевернулась на живот и я вошел в нее. При этом она билась так, что я ее едва удержал.

— Однако в конце концов удержали, не так ли?

— Да. Я держал ее одной рукой за бедро, а другой — за шею.

— И душили при этом?

— Нет, просто крепко держал, а она билась все сильнее и сильнее. И вдруг обмякла у меня в руках.

— Что значит — обмякла?

— В буквальном смысле обмякла. Как мешок какой-нибудь. Я сначала ничего не понял. Я ждал, что она опять начнет подмахивать. И вдруг меня как током дернуло! Я понял — что-то произошло.

— И что тогда?

— Поскольку она вообще не шевелилась, я послушал ее сердце. Но оно не билось!

Затем он попробовал оживить ее, поведал Арбогаст. Он разводил и сводил ей руки на груди. Много раз. Председательствующий спросил у секретаря суда лечь на пол и предложил Арбогасту проделать на нем следственный эксперимент с оживлением. Арбогаст опустился на колени возле молодого клерка.

— Я решил, что она мертва. Я понимаю, что поступил неверно, не поехав в полицию или к врачу.

— Возвращайтесь на место, — сказал председатель суда секретарю.

Тот встал, отряхнулся и сел за стол. Арбогаст смотрел сейчас только на Линднера.

— Но я совсем потерял голову. Я считаю себя человеком, в некотором роде интеллигентным, но ведь никто не знает, как вести себя в такой ситуации.

— И как именно вы себя повели?

— Сперва отнес госпожу Гурт в машину и положил на пассажирское сиденье. Затем собрал все вещи, оделся сам. Переложил госпожу Гурт на заднее сиденье и прикрыл нижней юбкой. И поехал дальше в сторону Грангата. Всю остальную ее одежду выкинул из окошка через несколько сотен метров. Забыл только о сумочке, которую раньше засунул за сиденье. Где-то в районе Генгенбаха мне пришло в голову оставить труп между Кальтенвайером и Хородом — в тех местах женский труп однажды уже находили. Но на подъезде к Грангату в машине вдруг сильно запахло калом, и я остановился. Мария описалась и обкакалась, если вы понимаете, господин судья, о чем я.

Линднер кивнул.

— Мы понимаем. Рассказывайте дальше.

— Я разорвал нижнюю юбку и обтер тело тряпками, и наконец отъехал по дороге Б-15 в сторону Хорода. У развилки на Дурен я съехал на обочину. Вытащил Марию и спустил тело по склону, поросшему кустами.

Арбогаст кивнул, как бы подтверждая чистосердечность собственного признания, и умолк. Через некоторое время тихим голосом добавил, что поехал затем в Грангат через Кальтенвайер. Налил бак на заправке у Кюнера и просидел пару часов в машине на парковке в районе Кунотмюле.

— Я был совершенно измотан. Даже не два часа просидел в машине, а три, если не все четыре.

— Может, заснули, — спросил судья.

— Нет!

Судья подождал, не захочется ли Арбогасту еще что-нибудь вспомнить.

— Выразитесь-ка поконкретней, — сказал судья, — чтобы потом никто не смог попрекнуть вас тем, что вы, сделав дело, заснули сном праведника!

Арбогаст отчаянно затряс головой. Домой он прибыл часа в два, в три ночи. Положил на ночной столик жены сумочку госпожи Гурт в качестве подарка и, не будя ее, лег и заснул.

— Но зачем ради всего святого вы это сделали?

Арбогаст покачал головой.

— Не знаю. Линднер кивнул.

— Ну и что дальше?

— В субботу я прочел в газете сообщение о пропавшей без вести. В понедельник пошел в полицию.

— Зачем? — спросил Куртиус.

— Решил: будет лучше, если я помогу.

— А дело разве не в том, что вы испугались, мол, сумочка может меня выдать?

— Нет, я хотел помочь следствию.

И Арбогаст замолчал. Судья, кивнув, огляделся по сторонам: нет ли у кого-нибудь вопросов к обвиняемому. В конце концов слово взял прокурор.

— Меня однако же удивляет ваше высказывание, будто вам захотелось помочь следствию. Из протоколов вытекает нечто противоположное. На первом допросе вы утверждали, будто всего лишь подвезли госпожу Гурт и купили у нее сумочку. На втором допросе — категорически отрицали тот факт, что у вас с ней что-то было, а на третьем признались обер-прорурору в том, что она, якобы, внезапно умерла у вас на глазах. А в конце концов заявили, что она умерла в ваших объятьях, правда, без какого бы то ни было умысла с вашей стороны. Это признание вы однако же затем объявили ложным и якобы сделанным под давлением и угрозой. Как же все это согласуется с вашим сегодняшним утверждением, будто вы хотели помочь следствию?

— Меня с самого начала сочли убийцей! Каждое произнесенное мною слово буквально выворачивали наизнанку!

— А как насчет протоколов ваших допросов? Там ведь записаны именно те слова, которые вы произносили.

— В этой форме эти слова мне не принадлежат! — Далее Арбогаст пояснил, что обер-прокурор Эстерле на тех допросах не давал ему довести ни одного предложения до конца. — Этот человек так меня уделал, что я забыл, кто я и где нахожусь.

— Еще вопросы? — поинтересовался председательствующий. — Господин прокурор? Господин доктор Клейн?

Оба покачали головой.

— Хорошо. Завтра в восемь тридцать процесс будет продолжен. В повестке дня — ознакомления с доказательствами сторон. А на сегодня — все.

52

К тому времени, как Ансгар Клейн собрал бумаги и решил покинуть зал суда, публика и большинство журналистов уже разошлись. Зал для заседаний находился на первом этаже, и в светлом вестибюле, в котором с утра было не протолкнуться, сейчас уже почти никого не было. Прежде всего, как обрадованно установил Клейн, ушел профессор Маул, нигде не было видно и преподобного Каргеса. Лишь у самого входа дожидались адвоката Сарразин, Катя Лаванс и Арбогаст. Еще из вестибюля Клейн увидел, что женщина взволнованно говорит о чем-то с его подзащитным, и пришел к выводу, что поужинать ему будет лучше в гостинице, причем в одиночестве. Какое-то время он постоял с дождавшимися его людьми, а затем простился и с ними. Всех это удивило, особенно, судя по ее недоумевающему взгляду на него, Катю Лаванс. Уже на ходу он бросил в порядке объяснения, что ему нужно поработать. И в тот же самый момент здание суда покидал Пауль Мор. Столкнувшись с адвокатом в дверях, он пропустил его. И тут же осведомился, можно ли спросить его о впечатлениях от первого дня процесса. Журналист представился и выяснилось, что его колонки — в газетных вырезках на пожелтевшей бумаге, собранных в папки, — были известны Клейну. Как же, он освещал еще ход первого процесса! Да и сейчас пишет для “Бадишер Цайтунг”.

Кивнув журналисту, Ансгар Клейн остановился у входа в здание суда. История этого дела, объяснил он, лишний раз доказывает, в какой мере назрела реформа уголовного производства. На его взгляд, стопроцентная безошибочность — идеал вполне достижимый. Потому что времена — слава тебе, Господи, — теперь уже не те. Его подзащитный является символом рисков, которым подвергается любой в руках у неповоротливой юстиции; он надеется, что Гансу Арбогасту хотя бы теперь, с таким страшным опозданием, воздадут по справедливости.

— И последний вопрос, господин адвокат. Как вы относитесь к тому пиетету, с каким прокуратура подходит к профессору Маулу, выступавшему в качестве эксперта на первом процессе?

— Мне это кажется в высшей степени неподобающим. Но, как вы сами должны понять, от дальнейших комментариев по этому вопросу мне лучше воздержаться.

Ансгар Клейн простился с Паулем Мором, поблагодарившим его за интервью. И, углубившись в размышления, машинально поплелся следом за журналистом, благо им вроде бы было по пути, и только когда Мор свернул на Кройцгассе, Клейн остановился и задумался над тем, где он, собственно говоря, находится и как отсюда кратчайшим путем попасть в гостиницу. При этом он успел заметить, как журналист позвонил у двери с вывеской “Кодак”.