Страница 3 из 16
Считай как знаешь, но поверь, придет время, и ты вспомнишь мои слова, – на этой фразе Педерсон оборвал разговор и ушел. Я еще долго слушал нервные шаги Оливера в коридоре, озадаченного поведением своего боевого товарища. Затем он тоже удалился.
Честно говоря, от услышанного пробежали мурашки по коже. К чему это он? Зеленый призрак лейтенанта на борту? Пффф, это же абсурд! Надо поспать и затем хорошенько подумать, как выбираться отсюда… »
«CMB–71» шел своим тихим ходом, капитан изучал книжку Милса. У руля стоял Молчун, плавно поворачивая штурвал то в право, то влево, и смотрел из рубки в даль морских просторов.
Знал бы ты какие страсти пишет этот рыбак у себя в книжке! Он находился в плену на подлодке у гадких немцев и, как видишь, выжил! Все это так странно… Моряки поговаривают, что немцы в море не берут никого в плен! – сказал Чарли. Рулевой только кивнул ему в знак понимания и взглянул на Милса, лежавшего на боку и мирно сопящего. Он до сих пор был без сознания. Молчун хоть и не мог говорить, но прекрасно слышал и понимал суть происходящего.
В рубке появился Стенли Роуф:
– На горизонте наш корабль, сэр! Скорей всего, сторожевой! Скоро родной Хилбрайд. Жду не дождусь берегов, – с надеждой выдохнул старый моряк.
Роуф оказался прав. Катер и корабль поравнялись, сбавили ход и заглушили моторы. С борта
«Клио» раздался приветствующий гул моряков.
Вечер добрый, господа! Куда держите курс? – спросил командир сторожевого судна Джеймс Ковальски, моряк с вечно сияющей улыбкой и добрыми глазами. Такой улыбке мог позавидовать любой актер.
Джеймс! Сукин ты сын! Ты еще жив? Морской дьявол еще не утащил тебя на дно океана? – усмехнулся Чарли Болс.
Капитаны обоих кораблей служили когда–то вместе, и между ними сохранились теплые приятельские отношения до сих пор. В мирное время мужчины были не прочь пропустить по паре бокалов хорошего английского пива в таверне «Джентльмен», куда часто заходила большая часть мужского населения города.
Мы патрулировали воды океана: у нас все тихо, идем домой. Правда, подобрали британца по пути, едва живого, – промолвил Чарли. Про подводную лодку, немецкую форму и плен Милса он решил не говорить.
Немцев здесь не водится, скоро будут наши берега. Думаю, доберетесь без приключений, – все также улыбаясь, сказал командир сторожевика.
И поторапливайтесь – надвигается шторм! Погода нынче пьяная и веселая как немецкая шлюха! – засмеялся капитан и, пожелав удачи морякам, удалился. Команда «CMB–71» проводила глазами «Клио» и его забавного командира.
Двигаемся дальше! – приказал Болс, и все разошлись по своим местам.
Роуф сменил Молчуна, и немой моряк отправился спать в трюм. На соседней койке при тусклом свете юнга Макваер читал книжку. Катер быстро завелся и, тявкая и чихая, начал разрезать гладь океана, оставляя за собой красивый пенный след. Стэнли, думая о родных берегах, крепко держал штурвал. Дымок из его скрученной папиросы заполнил всю рубку. Капитан тем временем тоже поджег сигарету и принялся читать дальше:
«19 апреля
Как-то раз мы разговорились с парнем, который приносил мне еду, звали его Оливер Штайн. Вроде это тот самый моряк, которого ночью запугивал байками своего товарища. Питерсон или Педерсон, черт его разберешь…
Оливер служил на «UB–65» не так давно, но при этом знал много чего интересного!
Он мне поведал кое-что о Рихарде, капитане судна. Поговаривают, что он - псих! С его слов командир просто животное! Несколько лет назад он был переведен с противолодочного корабля за то, что устраивал матросам и пленным наказания. За любую провинность он мог сбросить обвиняемого в воду, прицепить за канаты к корме корабля и на полном ходу тащить беднягу по воде до тех пор, пока жертва не отключится или не наглотается забортной воды.
Но самой любимым наказанием Рихарда было килевание. Человека привязывали за руки и за ноги крепким тросом или канатом и пропускали под водой через днище корабля на полном ходу. Провинившийся часто захлебывался или же умирал от сильных ранений, полученных от всякой ороговелой морской живности. Когда командование узнало о таких жутких самосудах командира, его отстранили и хотели судить. Но война всегда забирает много жизней, и хороших воинов остается мало. А Рихард как раз был таковым – моряком от Бога. Прирожденный тактик и стратег, правда псих. Его вернули на службу, но уже сюда, на «UB–65». Таких расправ он больше не творил, но замашки садиста и тирана в нем остались. Да, еще с тех времен он получил звучное прозвище – Палач. Оливер Штайн не переносил зверскую политику капитана «UB-65» и был из тех людей, кто ненавидел войну всем своим сердцем. Возможно, именно это и стало причиной нашего дальнейшего общения.
Планы моего побега пока сводились к нулям. Мы уже третье сутки бороздили просторы океана, изредка всплывая на поверхность. Я надеюсь, мне удастся уговорить Оливера помочь бежать с судна.
Еще я заметил одну странную вещь - когда мы говорили с Оли о подлодке и капитане, за нами пристально наблюдал худощавый матрос. Такое ощущение, что он вслушивался в каждое наше слово. Когда мы его увидели, Оливер нарочно резко оттолкнул меня так, что я потерял равновесие и упал:
Жри свою еду, английская свинья, и не смей со мной разговаривать больше!
Я прикинулся, что мне больно, кивнул головой в знак того, что понял Оливера и попятился назад. Штайн со всей силы закрыл дверь и повернул маховик до упора. Так здесь называют колесо, которое служит в роли замка и держит закрытыми стальные двери. Очень забавное словечко «гальюн», я его, пожалуй, даже подчеркну! Так здесь все называют туалет.
Чего уставился Райнер? Иди работай! – дерзко сказал Оли худощавому, проходя мимо него.
Так я впервые понял, что Оливер Штайн смекалистый малый, хоть и слегка агрессивный.
Ночь 19 апреля
Я вскочил от того, что какой–то странный звук раздался по ту сторону той закрытой «броняхи» – так называли здесь двери матросы. Через пару минут дверь со скрежетом отворилась, и в мою маленькую каморку для пленных ввалился толстый офицер. Он сказал, что прибыл по приказанию Рихарда чтобы меня допросить. Было далеко за полночь и моя голова сейчас мало что понимала, но отказать немцу в допросе было равносильно самоубийству. Я сочинял всякие байки и нес полную околесицу, но казалось, офицер меня совсем не слушал. Он сидел напротив и смотрел точно не на меня, а куда-то в дальний угол. От этого как-то стало не по себе. Но я все равно продолжал рассказывать дальше, надеясь, что странный собеседник меня все же слушает. Затем был звук взведенного курка. Я вздрогнул и посмотрел на офицера – тот загнал себе в рот дуло пистолета полностью. Затем перевел взгляд на меня – по его толстым щекам скатились две большие слезы. ВЫСТРЕЛ!!! Мое лицо и стену оросило капельками горячей крови. Толстяк упал на пол, прямо к моим ногам. Мой безумный крик
закончил эту картину…Я попятился назад и вжался в угол, казалось, от крика мои гланды сейчас вылезут наружу! Яркий зеленый свет ослепил меня, и вмиг все прекратилось. Тишина. Сердце стучало у меня прямо в горле, и пот стекал в широко открытые глаза. Часто дыша, с трудом проглотив слюну я попытался встать. Глянул на броняху - дверь закрыта, офицера нигде не было. Но я же не псих! Ведь я все видел своими глазами!
Дверь резко открылась и вбежала пара матросов, они долго били меня, постоянно ругаясь, и скуля, что я перебудил половину экипажа. Я сказал им, что видел страшный сон и попросил простить меня за такой беспорядок. Немцы удалились. На этой субмарине точно что–то не так, я начинаю верить в рассказы Педерсона.
20 апреля утро
Спал я плохо, точнее, после визита ко мне незваного гостя – не спал совсем. Не дождавшись рассвета, я стал стучать по переборкам и требовать, чтобы меня отвели к капитану Рихарду. Крики услышали быстро, еще быстрее чем ночью. Маховик открутили, и дверь отворилась. С ходу я чуть не получил в лоб, но Палач сказал: « Не надо, оставьте нас!» И сопровождающий его матрос удалился. Сегодня Рихард явился с тростью, только сейчас я заметил, что он хромает на правую ногу. Палочка была довольно роскошной вещью, скорее всего, редкий сорт индийского дерева. Такую диковинку я видел всего раз у одного обеспеченного джентльмена в Лондоне. Однако больше всего мое внимание привлек набалдашник трости – улыбающийся человеческий череп из чистого золота. Смотрелось очень элегантно, и трость очень подходила образу Палача.