Избавление от КГБ

Обстоятельством, которое в первую очередь заставило меня спешить с принятием решения о «разводе», стало все более отчетливое стремление ряда республик под шумок разговоров о реформе КГБ растащить разведку по национальным углам. Такие устремления могли привести только к одному — к полному развалу разведки. Нельзя было допускать, чтобы ПГУ было разделено на киргизскую, украинскую, российскую и другие разведки. Это привело бы к полной утрате ее дееспособности. Вместе с тем я был решительным сторонником того, чтобы единая разведка обслуживала не только и даже не столько союзное правительство, как это было в прошлом, сколько республики, действуя в соответствии с запросами и потребностями их собственной национальной безопасности.

Предвидя нависшую над разведкой угрозу, я направил Президенту Горбачеву записку, в которой предлагал оперативно решить вопрос о создании независимой центральной службы разведки. Там же я предлагал, учитывая важность этой организации, назначить на должность ее руководителя одного из видных государственных или общественных деятелей.

Первой в этом списке была фамилия академика Евгения Примакова.

Как я уже говорил, Горбачев и Ельцин поддержали мою точку зрения. 1 октября Примаков, в соответствии с Указом Президента СССР, возглавил ПГУ, сначала на правах первого заместителя КГБ. Не могу сказать, что это назначение было встречено ортодоксами КГБ и политики с большим восторгом. Во главе ключевого главка появлялся еще один как будто бы непрофессионал, который сам не работал в «поле» и не знал организации. Я же был убежден, что в руководстве разведки нужен был именно политик такого масштаба, как Примаков. Разведке хватало профессионализма. Ей не хватало четкого выбора политических приоритетов, нравственных ориентиров, понимания того, для кого и во имя чего она работает.

Перед ПГУ после путча встала проблема, связанная с публичными призывами со стороны высокопоставленных представителей спецслужб ряда стран к советским разведчикам с предложениями переходить на их сторону, с обещаниями всяческих мирских благ в обмен на информацию о нашей разведке. К чести ее сотрудников надо сказать, что эти беззастенчивые призывы, даже учитывая непростой моральный климат в разведке и безрадостную ситуацию на Родине, не встретили отклика. В конце года Примаков констатировал, что за время его пребывания в должности не было отмечено ни одного случая «бегства» из рядов разведки. Но, как известно, в последнее время ситуация несколько изменилась…

Тогда я поддерживал стремление Примакова сохранить единую службу внешней разведки, не отрицая при этом права республик создавать любые нужные им структуры, включая разведку, и прежде всего разведку с территории. Мне представлялись здравыми его указания о прекращении агентурно-оперативной работы в советских колониях за рубежом, которая являлась отголоском старой шпиономании, тотального подозрения каждого нашего гражданина в возможной «измене»; о ликвидации программы слежения за внезапным ракетно-ядерным нападением на СССР (ВРЯН). В реализации этой программы с разной степенью интенсивности в течение десятилетий участвовал почти весь загранаппарат КГБ и ГРУ Генерального штаба Вооруженных Сил СССР. Поглощая огромное количество средств из государственной казны, она была крайне неэффективной, показушной и сводилась по сути лишь к составлению регулярных донесений, что та или иная страна не собирается в ближайшие дни сбросить на СССР ядерную бомбу. Еще один атавизм «холодной войны» был ликвидирован.

Если реализация идеи о выделении из КГБ разведки не вызвала особых противоречий, иначе обстояло дело с 3-м Главком, который я первоначально, соглашаясь с маршалом Шапошниковым, планировал передать Министерству обороны.

Вопрос о военной контрразведке имеет давнюю предысторию. Были времена, когда она входила в военное ведомство, как, например, в период Отечественной войны. После ее окончания боязнь Сталина потерять контроль над армией вынудила его вернуть военную контрразведку в систему госбезопасности, наделив ее функциями «надсмотрщика» за Вооруженными Силами. Августовские события, когда некоторые органы военной контрразведки оказались в первых рядах путчистов, заставили вновь вернуться к этому вопросу. Новое руководство 3-го Главного управления, которое позже возглавил Юрий Булыгин, казалось, проявляло некоторое безразличие к своей судьбе. Сначала они высказали энтузиазм по поводу перехода в Министерство обороны и даже начали готовить совместно с ним ряд соответствующих документов. Потом с неменьшим энтузиазмом Булыгин стал доказывать необходимость 3-му Главку остаться в КГБ, ссылаясь на неподготовленность перехода в организационном и психологическом отношениях.

Было еще одно соображение, которое заставляло меня не спешить расставаться с военной контрразведкой. Передача ее Министерству обороны сделала бы ее «карманной», послушной руководству министерства. Это противоречило самой идеологии создания «сдержек и противовесов», которой я руководствовался, усиливало монополизм, но только уже не КГБ, а другой силовой структуры — армии.

Но и самое главное, в чем мне пришлось убедиться с первых дней: в армейской среде из-за политической неразберихи, застарелых социальных болезней нарастала нестабильность, падала дисциплина. А какая ситуация складывалась вокруг подразделений, имеющих на вооружении ядерные боеголовки? Кто-то независимый должен был помогать министру обороны, командующим округов получить по этим вопросам объективную информацию. Взвесив все «за» и «против», вместе мы решили так. Пока армия остается единой и для того, чтобы она оставалась единой, армейская контрразведка тоже будет единой. В итоге 3-й Главк остался в моем подчинении.

Наконец, предстояло определиться с пограничниками. С самого начала я взял курс на то, чтобы они стали пограничными войсками СССР, а не погранвойсками КГБ. Такие предложения были подготовлены еще в августе.

Но если в случае со Службой охраны или Комитетом правительственной связи, которые переходили в аппарат Президента СССР, достаточно было Указа Горбачева, то выделение пограничных войск (так же, как и разведки), получавших права центральных органов государственного управления, требовало решения Государственного совета СССР и последующего утверждения Советом Республик Верховного Совета СССР. Кроме того, с отделением разведки и погранвойск фактически исчезала та структура, которая долгие годы именовалась КГБ СССР. Вопрос о ликвидации КГБ СССР также был вне рамок компетенции Президента СССР. Строго говоря, это вопрос Верховного Совета СССР, но он тоже был существенно реформирован, да и никак не мог собраться.

Конечно, начинать надо было с Госсовета. И надо было спешить, так как, судя по его первым заседаниям, мало было шансов, что он начнет регулярно и результативно работать.

Однако, когда на первом заседании Госсовета я заикнулся о необходимости выделения бюджетных средств на IV квартал и повышения денежного содержания личному составу, мне было предложено выполнить поручение, полученное при назначении. Внести эти вопросы вместе с предложениями по изменению структуры КГБ.

22 октября 1991 года вопрос о реогранизации органов ГБ рассматривался главами государств и Президентом СССР на заседании Госсовета.

Дело было в Кремле. На третьем этаже у Горбачева. Там, где не так давно заседало Политбюро ЦК КПСС.

Прошло два месяца после начала моей «деятельности по развалу КГБ». Я подготовил на Госсовет короткий доклад, в котором рассказал, что из себя представлял КГБ, чем он должен был заниматься, насколько неэффективна и небезопасна для государства его работа. Доложил о реформе КГБ и что уже в этом направлении сделано:

«Меньше всего сделано в части правового обеспечения служб безопасности, повышения эффективности работы. Нарабатывают проекты новых законов. Но пока мы в тупике. Выбор ограничен. Либо руководствоваться старой подзаконной базой, либо полностью бездействовать.

Открытость КГБ для общественности внутри страны и контакты с зарубежными спецслужбами начинают становиться более заметными.