Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 38 из 45



Впрочем, так продолжалось — недолго. Мы добрались до перевала, где Тангула-Шань соединяется с Куньлунь-Шанем. Китайцы уверены, что некий ручеек в одной из местных долин, постепенно расширяясь, превращается в могучий бурый поток, впадающий в море у Шанхая, — Великую Реку (под именем «Янцзы» ее знают лишь иностранцы). Эта река — один из немногих элементов ландшафта, которые вселяют в китайцев воистину мистическое почтение. Впрочем, в этом китайцы не одиноки. Перед крупными реками благоговеют почти все народы мира.

Высота перевала над уровнем моря составляла чуть меньше 17 тысяч футов[65]. Фу остановил машину, я вылез и рассмотрел каменную стелу, на которой указывались высота и названия гор. Я слегка задыхался от разреженного воздуха, но пейзаж воодушевлял: размытые контуры нагорья, длинные складчатые полосы снегов, точно красивая одежда, разложенная на лугах (в Индии так сушат выстиранное белье). Я был так покорен этим великолепием, что даже физический дискомфорт меня не удручал.

— Посмотрите на горы, господин Фу.

— Мне нехорошо, — сказал он, не поднимая глаз. — Это все высота.

Он потер глаза. Мисс Сунь не переставала хныкать. А что, если через миг она вообще во весь голос завоет? Я сел в машину, и Фу проехал еще пятьдесят ярдов. Он управлялся с автомобилем все более неумело. Выбрал не ту передачу, и раздалось кряхтение, слившееся с мерзким грохотом задней подвески.

Внезапно Фу затормозил прямо на шоссе, даже не сьехав на обочину, и выдохнул:

— Больше не могу вести…

Он не шутил. Вид у него был больной. Он все время тер глаза.

— Ничего не вижу! Задыхаюсь!

Мисс Сунь расплакалась.

«Дело дрянь», — подумал я.

И спросил:

— Что вы думаете делать?

Фу помотал головой. Он слишком плохо себя чувствовал, чтобы размышлять на такие темы.

Муе не хотелось уязвить — его гордость, особенно здесь, высоко в горах, поэтому я осторожно сказал:

— Я умею водить машину.

— Умеете? — переспросил он, хлопая глазами.

Он был ужасно тощий. Голодающий хомяк, да и только.

— Умею, умею, — подтвердил я.

Фу с удовольствием перебрался на заднее сиденье. Мисс Сунь, казалось, даже не заметила, что теперь рядом с ней сижу я. Я взялся за руль, и машина тронулась. За несколько прошедших часов этот дурацкий маленький «нип-понский» автомобиль превратился в старую колымагу. Вмятины, скрежет, дым; вдобавок, как и полагается колымаге, машина слегка кренилась — не знаю уж, почему, то ли рессора лопнула, то ли ось треснула. Машина была смертельно ранена, но пока еле-еле передвигалась. Руль приходилось держать, твердо: машина так и норовила съехать в правый кювет.

Фу заснул.

Мисс Сунь тоже заснула. Я поставил Шестую симфонию Бетховена и продолжил путь в Лхасу. Мне все нравилось. Нравилось слушать музыку. Нравилось, что пассажиры спят. Нравилось смотреть на Тибет. Тогда я мог погибнуть на шоссе, но остался жив. Как здорово, что я жив и сам веду машину.

Людей здесь не было — по крайней мере, я их не приметил. Но кое-где на склонах паслись яки. Вероятно, эти стада принадлежали тибетцам-кочевпикам, живущим в шатрах; говорят, эти племена здесь можно встретить. Яки были черные или бурые, некоторые — с белыми пятнами. В их длинную шерсть были вплетены нарядные ленты. У яков красивые хвосты — густые, не хуже конских. Попадались и стада тибетских газелей, щипавших траву у шоссе.

Фу продолжал спать, но мисс Сунь проснулась и, когда я вовремя не успел сменить кассету, поставила одну из своих. То был саундтрек некого индийского фильма. Все песни были на хинди, но заглавная — на английском:

«Я танцор диско!

Я танцор диско!»

Этот идиотский речитатив бесконечно повторялся под гнусавое завывание электрогитары.

— Это индийская музыка, — сказал я. — Вам она нравится?

— Я люблю эту музыку, — сказала мисс Сунь.

— Вы понимаете слова?

— Нет, — сказала она. — Но звучит красиво.

К четырем часам у нас почти кончился бензин. Фу сообщил, что у него есть запас бензина в багажнике, несколько больших канистр, но едва я взглянул на указатель, показался небольшой поселок.

— Остановитесь здесь, — сказал Фу.

Он указал мне на хибарку, которая оказалась автозаправкой. «Пистолеты» там были старомодные, с длинными шлангами. Как и все заправочные станции в Тибете, эта принадлежала Народной Освободительной Армии Китая.

— Надо бы и покрышку починить.



Фу сказал:

— Нет. Они не чинят покрышки.

В Синине я просил Фу взять в дорогу два запасных колеса. Он прихватил только одно, и мы им уже воспользовались. Значит, теперь едем без запаски.

— Где же мы починим покрышку?

Он рассеянно ткнул куда-то вперед, в сторону Лхасы. Значит, не имеет ни малейшего понятия.

Я подошел к солдату, который наполнял нам бак.

— Где мы?

— Это Вудаолян.

На карте топонимы выглядят солидно. Но этот поселок едва заслуживал попадания на карту. Разве автозаправка, несколько казарм и забор из колючей проволоки вообще стоят отдельного названия? В любом случае, информация не радовала: раз мы в Вудаоляне, то не преодолели и половины пути до города Амдо — нашего пункта назначения[66].

Погода внезапно переменилась — казалось, она захотела придать моменту оперную трагичность. Поднялся ветер, по небу беспорядочной толпой хлынули облака, застилая солнце, стало сумрачно и очень холодно. Моя карта стала биться о крышу машины. Близилась ночь.

— Господин Фу, когда мы приедем в Амдо?

— Примерно в шесть.

Разумеется, полагаться на его слова не стоило. В подсчетах Фу был крайне неточен. Я больше не верил, что ему уже доводилось ездить этим путем. Впрочем, моя карта тоже была не слишком надежна: на ней были отмечены дороги, которых вообще не существовало, и поселки, на месте которых были лишь руины да пески, которые перегонял с места на место ветер.

У Фу даже карты не было — только клочок бумаги с накорябанными на нем семью названиями городов — остановок между Голмудом и Лхасой. Листок испачкался оттого, что Фу все время в него заглядывал. И сейчас он снова скосил глаза в бумажку.

— Следующий город — Яньшипин.

Мы тронулись. Я вел машину, Фу дремал.

Мисс Сунь крутила «Танцора диско».

Через час мы миновали одинокую хижину, возле которой под охраной свирепого пса паслись несколько яков.

— Яньшипин?

— Нет.

В тускнеющем свете дня, на холодном ветру нагорье уже не казалось романтичным. «По сравнению с этой местностью пустыня Гоби кажется плодородной землей», — написал когда-то один французский путешественник. Верно сказано. Чаще всего о таких ландшафтах говорят «лунный пейзаж», но Тибет — это даже не Луна, а какая-то абсолютно чужая вселенная.

Иногда нам попадались поселки. Все они были маленькие и одинаковые: кубические домики с замызганными белеными стенами и плоскими крышами, красные, голубые, зеленые флажки и фестоны с мантрами развевались на кустах, подпертых палками. Когда эти молитвенные флаги реют на ветру, мантры вибрируют в воздухе, разливая вокруг благодать. Опять яки, опять свирепые псы.

— Яньшипин?

— Нет.

К Яньшипину мы подъехали, когда уже смеркалось. То были два десятка домов на грязной земле, выстроенные у поворота шоссе. Дети, собаки, яки, козы. Таких громадных и злых собак я никогда раньше невидел. Это были тибетские мастифы — по-тибетски название породы значит просто «сторожевые псы». Они лениво прохаживались, разевали слюнявые пасти и мерзко лаяли.

— Здесь негде остановиться, — сказал, не дожидаясь моего вопроса Фу. Он увидел, что я сбавляю скорость.

— Как называется следующий город?

Фу достал свою грязную бумажку:

— Амдо. В Амдо есть отель.

— Сколько километров до Амдо?

Фу молчал. Он не знал. Помедлив, он сказал:

— Несколько часов.

«Отель» — слово красивое, но Китай приучил меня не надеяться на слова. Чаще китайцы употребляли выражение «гостевой дом». То были учреждения, которые мне никогда не удавалось опознать безошибочно. Гостевой дом мог быть больницей, сумасшедшим домом, или обычным жилым домом, или школой, или тюрьмой. Отелем он оказывался редко. Но, как бы то ни было, мне ужасно захотелось попасть в отель. Было уже пол-восьмого вечера. Мы провели в пути десять часов.