Страница 21 из 27
– Дожидаясь его, нам надо было держать на море несколько быстрых кораблей. Да. Тогда мы повязали бы Эдуарда по рукам и ногам и тогда могли бы не опасаться его возвращения.
– Благодарю тебя, Джон, – недовольным тоном проговорил Ричард. – Эта мысль не пришла мне в голову.
– Я всего лишь хочу сказать, что таких людей, как Эдуард Йоркский, не следует оставлять в живых. И ты знаешь это даже лучше меня. Он не признает поражения до тех пор, пока его не заставят сделать это. И за этим я присоединился к тебе, брат. Такой охоты я хотел. Чистый удар – и все ошметки смыты в канаву. Только не так. Теперь мне придется оглядываться назад весь остаток моей жизни.
Уорик хмуро посмотрел на младшего брата. Джон Невилл, упрямый и суровый, сухое, обтянутое кожей лицо. Один из самых жестких и беспощадных людей, известных Ричарду. Какое-то время Джона даже называли псом Эдуарда – до того времени, как король отобрал у него титул графа Нортумберлендского, совершив одну из своих главных ошибок, сделанных по наущению своей драгоценной женушки. Мысль эта заставила Уорика то ли зарычать, то ли что-то буркнуть, и он снова посмотрел на море, вспоминая свою решимость не покоряться прошлому.
– Теперь мы ничего не можем с этим поделать, Джон. Как мы и договаривались, ты получишь назад Нортумберленд. A я – все отобранные у меня земли и титулы, но без права наследования дочерьми. Титулы унаследуешь ты, Джордж, так? После моей смерти.
– Я стану герцогом Йоркским, – вдруг проговорил Джордж напряженным тоном.
– Ну конечно, – немедленно ответил Уорик. – Когда Эдуард будет низложен, титул по праву достанется тебе.
– И престолонаследие… Я стану наследником престола, – продолжил его зять упрямым и готовым к возражениям тоном, однако Ричард только пожал плечами:
– Как я уже говорил, после сына Генриха.
– Ах да… конечно, – промолвил Джордж уже не с таким удовлетворением, как прежде.
Прежние фантазии обретали плоть перед его глазами. Его брат, король Эдуард, изгнан из Англии. На троне вновь водворился Генрих Ланкастер, и насколько было известно Джорджу, сын Генриха являлся превосходным молодым человеком. Впрочем, занимать второе место в линии наследников английского престола было не столь уж худо. Уорик увидел, как его зять пожал плечами и решил смириться с этим и ждать. Большего он просить не мог.
– Хороший мальчик, – проговорил граф и, в совершенстве изображая любящего тестя, положил руку на плечо Кларенса: – А теперь ступай и убедись, что капитаны готовы стать лагерем. Мы слишком далеко отошли от лондонской дороги, чтобы возвращаться на нее сегодня. На мой взгляд, нынче подобает выставить стражу, хотя бы на одну ночь. Ничего другого я сделать не могу.
Джордж склонил голову, довольный полученным поручением. Кларенс направился прочь, и, когда он отошел достаточно далеко, чтобы больше не слышать их, Уорик повернулся к брату, рассчитывая увидеть на его лице то самое разочарование, каковое на нем и обнаружилось.
– Клянусь тебе, Джон, мы не могли наступать быстрее, – начал Ричард. – Ты сам говорил мне, что Эдуард не стал медлить с бегством. Это спасло его жизнь.
– Он вернется, – отозвался Монтегю, сплюнув на мостовую, словно сами эти слова были ему неприятны.
– Быть может, – проговорил Уорик. – Но если он вернется, мы поддержим законного короля Генриха, его жену и сына, принца Уэльского. Возможно, я оплачу охраняющее их войско, когда парламент вернет мне имения. Ей-богу, оплачу! Почему всякий раз нам приходится полагаться на грубиянов крестьян? У нас должны быть свои солдаты, как в старину, в легионах. Люди, которым не нужно возвращаться домой, чтобы растить этот чертов урожай.
– Говорят, что он растолстел, – заметил Джон все еще недовольным тоном. – Впрочем, более опасного человека, чем Эдуард Йоркский, мне еще не доводилось встречать. Он вернется – если только ты не упредишь его. Используй своих людей. Дерри Брюера, к примеру. Этот старый и злобный сукин сын куда более ядовит, чем целая дюжина твоих парламентариев. Выдай Брюеру кошель с золотом и скажи, что не хочешь больше видеть Эдуарда Йорка и слышать о нем. Он сообразит, что надо делать.
Уорик потер подбородок, ощущая, как надоела ему эта сырость и холод. Он подумал о тех случаях, когда ему случалось проявлять милосердие, вспомнил, во что оно в итоге обходилось ему. Решение нельзя было назвать трудным, и сожаления он не испытывал.
– Попробую, – кивнул граф. – Но ни слова об этом молодому Джорджу. Дальнейшие перспективы раздирают его на части. А я хотел бы положиться на его верность.
– Я не стал бы доверять ему, – сказал Монтегю.
– Ты вообще никому не доверяешь, – уточнил его брат.
– И не имею причин сожалеть об этом.
Джаспер Тюдор никак не мог приноровиться к лондонской суете, проезжая по узким улочкам к Вестминстерскому дворцу. Предыдущие четырнадцать лет своей жизни он провел во Франции и Фландрии, добывая себе пропитание солдатским трудом, какового не чуждался и его отец Оуэн. Он командовал ротой, охранял склад, был бейлифом у шерифа, а в самой низшей точке карьеры – профессиональным бойцом, в каковом качестве был трижды унесен с площадки в бессознательном состоянии. Но все это было теперь позади, и он поверить не мог тому, как переменилась его фортуна.
На реке стояли купеческие корабли, между которыми на мелководье юлила тысяча лодчонок, управлявшихся веслами и шестами.
Все, что способен произвести этот мир, можно было купить здесь, на причалах. Стук, шум и гам в какой-то мере умолкли, когда дядя с племянником повернули своих коней на запад, однако здесь пространство между городом и его великим дворцом занимали дома и дороги. Настанет день, подумал Джаспер, и город полностью поглотит Вестминстер. И, удивленный всем увиденным, он покачал головой.
Однако не городской шум волновал его. В Вестминстерском дворце, в древней короне, сидел его сводный брат Генрих. Первый сын его матери, невольно дивился Джаспер, освобожденный из заточения, как Даниил – из львиного рва или Иосиф – из той ямы, в которую ввергли его братья.
Генрих вновь был королем, и звезда Ланкастеров ярко светила на небосклоне. Чувство это невольно било в голову, и старший Тюдор то и дело поглядывал на своего племянника, стремясь разделить и его удивление, и счастье.
Впрочем, зрелище протекавшей сквозь столицу реки никак не тронуло Генри Тюдора, хотя Джаспер мог только дивиться тому контрасту, который являл собой Лондон по сравнению с Пембруком. Возможно, его племянник и рассчитывал увидеть здесь шумные толпы и потому ни капли не удивился. Или же, как начал подозревать Джаспер, в мальчишке было что-то не так; какая-то часть его не умела реагировать так, как надо. Тем не менее он улыбался Генри, рассчитывая на ответную улыбку. Конечно, с мальчиком плохо обращались, его воспитывали тычками и затрещинами, он рос без родителей и друзей, так что не стоит удивляться холодку в его привычках и манерах. Джаспер кивнул самому себе. Как-то раз к нему прибился пес, которого месяц за месяцем избивали, прежде чем он порвал веревку, которой был привязан. Несчастное животное приблудилось к нему в лесу, выйдя на запах похлебки, варившейся в походном лагере. Потребовалось много времени, чтобы собака перестала скалиться и дрожать, вновь обрела уверенность. Так что его, Тюдора, долг, может, и состоит в том, чтобы научить парня находить крохи радости, даже посреди колючего зимнего дня.
Джаспер свернул на тропу, уходившую от реки к огромным стенам дворца. Оставив аббатство за спиной, они с Генри спешились и с трепетом вступили под высокие и длинные своды Вестминстер-холла. Масштаб и дерзость этого сооружения всегда глубоко трогали старшего Тюдора. В просторных залах Вестминстера собирались королевский совет, Палата общин и Палата лордов, а над этими залами и за ними находились занимаемые королем помещения.
Джаспер на удачу постучал по деревянному прилавку, за которым почтенного вида старец продавал адвокатам гусиные перья, по пенни за дюжину. Король Генрих своим указом мог вернуть Пембрук тому, кто больше всего остального любил его. Пожилой Тюдор не смел даже думать о такой возможности из-за того смятения, в которое повергала его эта мысль. Человек способен терпеть долго-долго, но когда переполняется мочевой пузырь, когда он уже вытаскивает горшок, – тогда-то и посещает его самая му́ка. Мучительно оказаться рядом с возможностью исполнения самого заветного твоего желания.