Страница 18 из 33
Холодный кондиционированный воздух сухо режет прокуренную глотку. Голубоватый свет ламп успокаивает красные от дыма глаза. Ноющие после выброса адреналина мышцы не хочется даже напрягать – пусть ноют.
Писк операционной капсулы возвестил о начале операции. Таймер начал отсчет трех часов.
Методично готовясь к эвакуации, Тридцатьседьмой думал о том, о чем предпочитал никогда не задумываться – что будет в конце? После миссии? Хотя, по его мнению, миссия была бесконечной, но вскоре озеронцы перерастут его и он станет ненужным им, возможно даже помехой.
Как ни парадоксально, он хочет этого. Увидеть их. Увидеть то будущее, которого не было у Земли.
ПОСЕЛЕНИЕ. ОН и ОНА.
Свою кличку – Историк – он заслужил за то, что был исключен на третьем курсе исторического факультета национального университета, как равно и литературного, правда, на втором курсе. Гордый и уверенный (многие предпочитали добавлять к этой характеристике «само-»), он не признавал духа, царившего в учебном заведении – преклонение перед авторитетами. Обладая техническим складом ума, он намеренно пытался постичь тайны гуманитарных наук. Руководствуясь логикой «укрепить слабое», он жадно поглощал философские труды ныне живущих и давно умерших авторов, пытался проникнуться духом произведений великих писателей. Но неизменно приходил к выводу, что большая часть исписанной бумаги могла бы быть использована куда как более практично и эффективно.
Лишь искусство театра смогло полностью увлечь его. Кино осталось в стороне – всегда можно переснять дубль, добавить эффектов и приукрасить получившуюся картинку. Театр и сцена таких оплошностей не прощали. Здесь нельзя попросить зрителей забыть неудачную реплику. Все живое, движущееся – и от того более реальное. Да, актеры – обычные люди, но на миг перед тобой как живой встает мучимый раздумьями Гамлет, хмурый алкоголик сэр Генри, меланхолик Орфей и сотни других, обитающих где-то в области фантазий, но материализовавшихся здесь и сейчас.
Так же его привлекала история театра. Актеров считали проклятыми богом, зачастую они жили и умирали в нищете, но театр существовал всегда. Исходя из собственных наблюдений, Историк пришел к выводу, что такая живучесть обусловлена желанием человека быть кем-то, а на сцене, хоть и на сотую долю секунды, ты становился им. Монархом, рыцарем, героем, злодеем, волшебником, отважным исследователем – и еще тысячи возможных личностей. А зритель получал возможность почувствовать то, что вряд ли будет возможно в его жизни.
Еще один фактор, так же связанный с примитивной психологией – подражание. Люди учатся, копирую кальку личности других, так называемых авторитетов – отца, шефа, просто значимых в их жизни людей. Так складывались традиции и образы – архетипы и стереотипы. Современное общество уже и не представить без них.
Вот так, заставляя зрителя сопереживать, театр учил. Учил на самом тонком уровне восприятия, закладывая образы. Очень опасный и полезный одновременно инструмент.
Поэтому, когда жизнь в Поселении немного наладилась, Историк четко и аргументированно изложил Кранцу простую истину – людям нужно отдыхать, а лучше, чем представление на сцене, в данной ситуации и не придумаешь. Люди любят зрелища, да и немного разрядить атмосферу не мешает. Запрет на алкоголь и строгая дисциплина угнетающе действуют на гражданских. Литературные вечера, конечно, хорошо, но хочется расслабиться мозгом, а не напрягать его.
Выслушав пламенную речь, Кранц лишь хмуро буркнул «попробуй, но только в свободное время, никаких поблажек». К удивлению Историка, две личности с энтузиазмом откликнулись на эту идею – Лис и внучка профессора, та самая, что вальсировала с лунным светом. Если девушку он еще мог понять, то разведчика с эмоциональностью истукана острова Пасхи представить в роли кого-либо было очень и очень сложно.
Однако первые же репетиции кардинально изменили его мнение. Все-таки профессии актера и разведчика имеют много общего. За исключением того, что на сцене вы не рискуете быть убитым, поэтому разведчику приходится играть очень натурально. С завидной легкостью Лис одинаково хорошо исполнил роль нищего, а затем полисмена из О.Генри, а от диалога жены и мужа, исполненном в дуэте с девушкой, даже Кранц улыбнулся.8
Она же…она просто окунулась в родную стихию. Сухая и собранная в реальности, на сцене она преображалась. Взгляд, тембр, движения, мимика – и вы уже верите, что перед вами Золушка, а секунду спустя – злая ведьма, на смену которой приходила королева. Еще миг – и очаровательная особа, которую иначе как француженкой не назвать, с характерным произношением приглашает вас на встречу, где она уже будет зажигательной и умопомрачительной цыганкой. И как только вы поверили в это – легкое движение руки, несколько неуловимых жестов превращают ее в скромную послушницу монастыря. Историк впервые убедился, что в тихом омуте не то что черти, а другая галактика может прятаться.
Первое представление прошло через неделю. После короткого совещания троица решила – нужна комедия. Вспомнив, как мог, Шоу и Твена, Историк выложился на максимум – и результат превзошел самые смелые его ожидания. Найдя отдушину в рутинности быта, люди так смеялись над изрядно исковерканным «Пигмалионом», что автор, пребывающий где-то там, где положено быть после смерти, наверняка простил Историка за допущенные вольности.
Скоро стало традицией каждую неделю устраивать такие представления. Профессор подобной деятельности внучки не одобрял, Кранц считал, что это ребячество, но оба признавали один факт – людям нравилось. Молча они сидели на самом дальнем ряду и редко когда оставались до конца – неотложные дела это ведь всегда хороший предлог, правда?
В особенности Кима раздражала одна деталь. Только слепой не мог заметить окрас тех взглядов, которыми обменивались Историк и его внучка. Хоть он и не был приверженцем идеи о браке в рамках нации и адекватно понимал, что в существующих реалиях кандидатура Историка могла стать идеальной, но ближе к старости многие через чур эмоционально относятся к таким сложным понятиям как раса, нация и мировоззрения других людей.
Но опасения профессора, надо признать, не беспочвенны. Историк не мог точно сказать, когда посмотрел на нее по-другому. И когда он стал уделять ее словам больше внимания, чем обычной «болтовне» – так мозг скептически фильтровал поток информации от других людей. И эти глаза! Нет, у него язык бы не повернулся сказать «глаза». Это те самые «очи», от которых произошло слово «очаровывать».
И еще одно – не смотря на разницу в возрасте, рядом с ней он чувствовал себя…как бы это выразить…немого моложе. Вернее, моложе нее. Не совсем точно. Как в детстве, когда он старался доказать взрослым, что он хороший и умный, так и сейчас. И еще эта нехарактерная застенчивость и сухость в горле. Как человек разумный, Историк отрицал существование любви и всегда считал ее выдумкой горе-писак, но с ужасом обнаруживал в себе очень и очень типичные синдромы.
Лис, которого обвинить в слепоте и отсутствии логики тоже невозможно, лишь усмехался, глядя как эти двое кружат вокруг друг друга, не признавая очевидного. Конечно, столь серьезной и благовоспитанной барышне, коей мнила себя внучка, не пристало связываться со всякими так недоучками-историками, да еще и столь грубо отесанными. А этот молодой человек – да на его фоне медведь выглядит образцом ловкости. Но тем не менее, с каждым разом они сходились все ближе и ближе, она приносила ему кофе в ночи дежурства на башне и старалась украдкой хоть чуточку привести в порядок одежду бойца, выглаживая с особой тщательностью каждую деталь, но точно бы убила любого, кто хотя бы заподозрил ее в этом. Так как записываться в камикадзе никто в Поселении не собирался, этого никто не замечал и вообще – разве что-то может произойти между девушкой и парнем, занимающимися любимым делом и проводящими больше трех часов в день вместе?