Страница 4 из 9
По официальной версии, поссорившись с женой, Дин порезал себе руку и уехал. Его машина врезалась в дерево, а певец вылетел из нее и упал в воду.
Поверить в то, что чемпион по плаванию утонул, трудно, тут и появилось дополнение: был без сознания от удара.
Известно, что приехавшим из Америки матери и бывшей жене певца сначала отказались предъявить тело, объясняя, что лицо Дина изъедено рыбами. После трех дней настоятельных просьб их отвезли в морг. Патрисия вспоминала: "В затемненной комнате, через стекло, на расстоянии нескольких метров нам продемонстрировали труп. Когда занавеску отодвинули, я увидела лицо Дина. Это был он, вне всякого сомнения. Я заметила под горлом темный шрам и синяк на лбу. Он не был раздут и не выглядел как утопленник". Когда Патрисия высказала свое недоумение последним обстоятельством, врач проговорился, что Дина нашли не в воде. Но на него тут же закричал один из агентов Штази, и врач спешно удалился. Некие источники чуть позже сообщили, что Дина нашли на берегу озера, и в его легких не было обнаружено воды.
Больше никаких объяснений американкам никто не давал. Через несколько дней тело Дина Рида кремировали, видимо, чтобы в дальнейшем ни у кого не возникало желания осматривать его вновь. Через год Рута Браун добилась, чтобы урну с прахом сына выдали ей для захоронения в Колорадо.
'Что касается продюсера Герхардта Листа, который встречал нас (дочь Рида Рамона и его первая жена Пэтти прибыли вместе с миссис Браун) и служил переводчиком, я сразу его невзлюбила. Первое, что он сказал, было: 'Вы знаете, на его теле нет следов насилия!' Сказал это почти весело! Он и другие члены съёмочной группы крутились вокруг меня всё время. Они организовали поминальную службу и кремацию, на 5 дней предоставили машину и водителя. Всё это очень мило с их стороны, но подчас грань между сопровождением и надзором слишком тонка'.
Пусть в прошлое навек закрыты двери,
Но не забыть мне твоего лица.
И в смерть твою по-прежнему не верю,
Ведь ты же сам сказал, что нет конца.
И снова я приду на этот берег,
И снова в воду опущу цветы,
И, может, на мгновение поверю,
Что где-то здесь со мною рядом ты.
Как будто в той воде тебя частица.
Ведь где-то есть твоя душа, она жива!
Я не устану за тебя молиться,
С надеждой к Богу обратя слова.
Пускай тех дней ушедших не догонишь,
Не умер ты, а лишь ушёл на небеса.
Ты в сны мои приходишь, значит помнишь,
Ведь ты же знаешь сам, что нет конца.
Эва Киви уверена, что ее любимого сначала отравили, а потом бросили в озеро. По ее словам, 'Дин настолько был увлечен красивой идеей социализма, что ничего вокруг не видел. Дин только кивал головой и молчал, когда я, затащив его в ванную и пустив воду, шепотом просвещала. Я всегда относилась к советской власти скептически и наивно пыталась раскрыть ему глаза на действительность: 'Как ты можешь жить в СССР?'. В ответ он искренне поражался: 'Что ты говоришь? Это же самая свободная страна в мире!'.
Он любил приезжать в Советский Союз - его здесь обожали... Жил в хороших гостиницах, щедро расплачивался с таксистами и не имел ни малейшего представления о зарплате советского человека. Однажды я даже отправила его в рабочую столовую, так после 'дегустации' у него два дня болел живот...'
Скептическое отношение Эве Киви к советской действительности - отголосок настроений тогдашней советской творческой интеллигенции из числа так называемой либеральной. И Дин за годы своего знакомства с СССР уже успел привыкнуть к подобным взглядам, поскольку 'первоспитать' его пыталась не одна Киви, но и некоторые другие скептики из интеллигенции. Слушая подобные речи, Дин не мог взять в толк, отчего такие настроения. Ведь жила советская интеллигенция значительно лучше простого народа, однако жизнью своей была почему-то недовольна. Ему было удивительно слышать брюзжание советских интеллигентов по поводу того, что на Западе, дескать, их коллеги живут куда более свободно. Но Дин-то знал, что все это далеко от реальности: в той же Америке хоть и существует свобода слова, однако ее границы строго определены. У кого деньги, тот и банкует. А деньги в руках хозяев жизни - банкиров с Уолл-стрит и всяких 'фондов'. Кстати, все советские СМИ регулярно оповещали об этом свое население, однако творческая элита отмахивалась, считая это пропагандой. Самое удивительное, что она не верила и живому представителю Запада - Дину Риду. Как заявил Дину один из таких спорщиков: 'Вы попали под влияние наших доморощенных идеологов'. На что Дин ответил: 'А вы в таком случае под чье влияние попали?' Ответа на этот вопрос он так и не дождался.
Да, советская интеллигенция (не вся, а определенная ее часть, прозападная) являла собой уникальное явление. На словах радеющая за народ, на деле она этот самый народ откровенно презирала. Например, в то время как простые люди выстаивали очереди за различным дефицитом, интеллигенция проникала через 'заднее крыльцо' (выражение Аркадия Райкина). И в общественных столовых она тоже не питалась, предпочитая элитные заведения вроде ресторанов 'Арагви', Дома кино, Дома литераторов и ВТО, гостиниц 'Националь', 'Метрополь'... 'Утром мажу бутерброд, сразу мысль: а как народ?..'
Но это ладно бы! Однако, уплетая осетрину с икрой, запивая армянским коньяком, интеллигенция между делом склоняла на чем свет стоит 'ужасную советскую власть'. Власть, конечно, не самую идеальную на земле, однако ту самую, которая эту интеллигенцию, что называется, обувала и одевала. Отправляла в заграничные командировки, давала звания и квартиры в элитных домах, различные премии и т. д. и т. п. Видно, зря давала, поскольку скептики из элиты настолько разжирели, что со временем стали воспринимать свое обеспечение как нечто само собой разумеющееся.
Между тем, когда к скептикам добавилась возлюбленная Дина, этот факт по-настоящему огорчил. Видимо, от Эве Киви он подобного не ожидал. И на это были причины. Вот её воспоминание о 1973 годе: 'В Чили было очень неспокойно. Однажды утром бросили бомбу во двор кубинского посольства. Потом обстреляли наше. Советским гражданам не разрешали выходить на улицу. Я жила в гостинице и не знала о предупреждении - обо мне все забыли. Вот я и отправилась на центральную площадь слушать последнюю речь Альенде. Вся огромная площадь была запружена народом. Проталкиваться к трибуне пришлось, наверное, час. В толпе меня заметил Эдуардо. Он бросился вниз с трибуны и буквально по головам пробился ко мне: 'Немедленно уходи. Тебя же убьют!' Дал знак спецназовцам, и меня отвели в гостиницу. Вскоре там появился и сам президент со свитой. 'Тебе надо побыстрее отсюда уехать. Это начало конца', - сказал мне Альенде, и по его щекам потекли слезы. Я испугалась, представив, что могут сделать с советской гражданкой люди Пиночета. Их ненависть к СССР я уже успела почувствовать. На открытии Недели фильмов я появилась на сцене в красном платье. На следующий день многие газеты вышли с заголовками: 'Экраны Чили перекрашены в красный цвет'. Мне позвонили какие-то люди и настоятельно посоветовали: 'Госпожа Киви, больше не надевайте это платье'. Я возмутилась: 'Вот еще! Мне идет красный, и потом, по поводу туалетов я никогда ни с кем не советуюсь'. Юрий Озеров, руководитель делегации, тут же сообщил об этом в Москву. Там мой поступок сочли чрезвычайно идейным и сознательным. А у меня и мысли не было о патриотизме, я просто возмутилась: 'Кто-то там будет орать по телефону, что мне носить?!' С тех пор в Госкино я прослыла отважной коммунисткой'. Поэтому Дин заявил ей со всем пылом своей романтической натуры: 'Как ты можешь так говорить, ведь вы же самая свободная страна в мире! Знала бы ты, как живут твои коллеги на Западе'. Дин был прав, когда говорил, что те же работники западного кинематографа имели куда больше проблем, чем их советские коллеги.