Страница 81 из 87
— Нэ знаэщь ты самого лэнивого и глупого человэка? Старик Гэрбату сказал, что виздоровэю я, когда такого съем!
— Нэ знаю, — крычит Хэчо. — Я богатый и умный..
Прыбэгаэт домой… Чьто такоэ? Ныкакого богатства нэт.
Голые стэны… как было… Заругался., крычит: «Ахти, Гэрбату! Зачэм обманул? Гдэ богатство?!» И вспомныл… Надо же тры желаныя сказат… Задумался… Чьто просыть? А тут гроза— вот как сейчас, — усмехнулся Сталин, потому что гром уже ходил из края в край, сотрясая дачу, и молнии бело белили веранду.
— А пока он думал, — продолжал отец, — заболел у Хэчо… живот. Так заболел, чьто Хэчо заорал: «Чьтоб ти пропал!» И тут ударыл гром… Схватылся Хэчо за живот… Нэт живота… Одын хрэбет щупаэт… Испугался. И опят закрычал: «Пусть будэт лучше болщей-болщей!» И опят ударыл гром. Смотрит Хэчо — лэжит он на спынэ, а живот в потолок упыраэтся. Эще болше испугался. Закрычал: «Пуст будэт такой, как был!» И трэтий раз ударыл гром. Выдит Хэчо… живот на мэстэ, а богатства — нэт! Заругался и побэжял он снова к Гэрбату. А тут и тот волк: «А-а, — говорыт, — тэпэр-то я знаю, кто самый глупый и лэнывый!» Хват его и сожьрал.
Гром прокатывался и снова как будто возвращался. Стеной лил кавказский ливень.
— Вот так и ты, дочь, — покачал Сталин седой головой— Тры раза замужь… бэз моэго согласия лэзла… А чьто получилось? Жялко мнэ тэбя… Но., нэ исправышь… Чэм ти нэ тот Хэчо? Чьто тэбэ мало? Почэму умного чэловека нэ находыщь?
Наклонив голову, дочь упрямо молчала. Ливень хлестал за окнами, и где-то капало. Молчала. Вылитая мать! Ни в чем не уступит., ничего не хочет слушать. А жалко ее… Горько жаль. Дочь… Кряхтя, он поднялся, сказал сурово:
— Ладно… Пойдем ужинать… Можэт… и на ползу тэбэ… будэт сказка.
* * *
Пятьдесят второй год, и уже семьдесят третий его жизни, был, наверное, и самый тяжелым. Перенес, перемог второй инсульт, диковинной силой воли преодолел, заставил себя встать на ноги и продолжать работу. Где-то Сталин читал, что уже после шестидесяти нет лучшего лекарства для продления жизни и здоровья, как работать, работать и еще больше работать. Альберт Швейцер, что ли, сказал..
И продолжал заваливать себя работой. По-прежнему по утрам читал прессу и письма, скудно завтракал: вареная кукуруза, котлета из лосятины, творог без жира, хлеб-ла-ваш да чай с неизбежным лимоном. Совсем почти перестал пить вино. Бутылку телиани разводил водой, пил по рюмке чуть не месяц. Приказал включать в меню бананы — где-то опять вычитал подтверждение уже читанному раньше, что индейцы в горах живут на бананах по сотне лет.
А обилие дел не сокращалось. Все требовало его подписи, утверждения. Доклады разведок, сообщения атомщиков (творили еще более чудовищную бомбу — водородную, где лишь запалом должна была стать атомная), страна строилась, в Москве возводились чудовищные высотники-«не-доскребы», как окрестил их народ за странную архитектуру, повторяющую кремлевские башни. А строили зэки..
Но уже не было сил и средств снижать цены, бедствовало и так обращенное то ли в крепостных, то ли в рабов «колхозное» крестьянство, и народ терпеливо сносил нищету лишь в сравнении с минувшей войной.
Аон планировал все новые стройки, требовал новых проектов и с этой целью решил провести новый сверхпарадный съезд ПАРТИИ. И провел. И даже подал в отставку. Впрочем, заранее зная, что никто никогда публично не выступит против него. Съезд и пленум нового ЦК, конечно, не утвердили «отставку». И можно было твердо сказать: ТОГДА ее бы не утвердил, не понял и не поддержал народ. Слишком был велик авторитет «вождя народов, гениального полководца, победителя над фашизмом, продолжателя дела..» — и как только не именовали его… Сегодня такое невозможно понять. Съезд и пленум не приняли отставку. Съезд и пленум снова утвердили его Генсеком и Вождем! И теперь можно было готовиться к разгрому и разгону своей заевшейся свиты, прятавшей ненависть к нему под маской смирения и покорности. Макиавелли советовал каждые пять лет устраивать погромы своих приближенных, менять правительства, казнить подозрительных…
В конце жизни Сталин увлекся и утешался планированием. Сохранились ли в его опечатанных недоступных архивах карты Союза, испещренные его пометками, линиями, надписями красным и синим? Видимо, сохранились. Ведь начатый при Сталине БАМ пытался продолжить пятизвездный генсек. А на тех картах были квадраты лесных полос и насаждений, зеленая штриховка будущих лесов в пустынях и степях, синие линии каналов. Волга — Дон, Каракумы, Днепр и Днестр и сибирские реки, загороженные плотинами электростанций и словно повернутые вспять. «В Сыбыри… рэки тэкут… нэ в нужьную сторону», — как-то изрек он.
А однажды в порыве чего-то похожего на вдохновение он провел почти прямую линию от устья Оби до Байкала и Амура, через всю Западную и Восточную Сибирь. С линейкой и карандашом стоял он у карты, прикидывая, как построить невиданную, неслыханную магистраль.
«Сколько эта дорога дала бы стране будущего угля, леса, нефти, руд! Сколько богатств, неразведанных, таящихся, открылось бы вместе с нею! И уж точно тогда Союз вышел бы на роль главной державы мира. А энергию для добычи всех этих богатств дали бы великие сибирские реки: Обь, Енисей, Ангара, Лена..» По заданию Сталина экономисты, геологи, геодезисты, проектировщики уже прикидывали, как провести эту дорогу в будущее, сколько потребуется труда, людей, денег, сил, сколько новых лагерей придется открыть, перебазировать, перегнать. Добровольно туда ни за какие деньги никто не сдвинется….
И мнилось ему в далеком грядущем эта великая, сияющая, богатейшая страна, где коммунизм, в который он сам не верил реально, будет все-таки в основных чертах осуществлен, сделан, построен. Ведь если жизненных благ через край, какая может быть прекрасная, обустроенная жизнь! А жизненные блага разве самое главное? Воспитать людей, научить жить хотя бы так, как живет он. Разве он в три горла ест? Разве пьянствует? Разве погряз в роскоши: копит золото, деньги, брильянты? И чем они лучше граненых стеклышек? Разве только блестят сильнее. Золото? Чем оно лучше меди? Вон в Оружейной палате стоят золотые царские сервизы, и никогда ему не хотелось есть из этих блюд. Одежда? Ничего у него лишнего не было: три кителя обычных да один светлый, парадный. Да штаны, ну, и парадные белые, с лампасами..
Как-то этот дурак Большаков подал ему на подпись фильма авторучку. Ручка не писала, и тогда Большаков с досадой тряхнул ее и посадил фиолетовую кляксу на эти штаны. И побелел. А он, Сталин, сперва нахмурился, а потом снизошел: «Чьто? Думаэщь, у Сталина одны послэдные шьтаны?» Последние не последние, а вот еще случай вспомнил: к дню его рождения обслуга дачи, явно с благословения коменданта Орлова, решила сделать ему подарок. Он ходил в разбитых, растресканных ботинках, по их мерке сшили новые, и Матрена утром ли, с вечера ли поставила новые у дивана, а старые унесла. И все ведь знали: Хозяин не принимает никаких подарков, не любит, а если принимал к семидесятилетию, все отправлялось в музей или еще куда. Себе не брал ничего. Но тут, думали, обрадуют.
— Гдэ… мои ботынки? — спросил вождь, сидя на диване и хмурясь, эту женщину, каких в народе зовут «простодырые».
— Дак, товарищ Сталин… Иосиф Виссарионович! Вы же генералиссимус., вы же вождь..
— Гдэ мои ботинки?!
— Дак… хотели., выбросить. Оне же., и с подошвы худые… Потресканные все..
— Сэйчас же., чьтоб были здэс..
Ботинки принес сам комендант дачи Орлов и тоже пытался убедить Сталина принять дар.
Но Сталин молча взял из его рук ботинки (старые), сопя, надел, а коменданту указал на дверь.
Насколько известно автору, из всех подарков к семидесятилетию, а дарили оружие, мебель, ковры, гобелены, фарфор, украшения из золота и серебра, картины, радиотехнику и даже орловского рысака, Сталин взял себе только теплые рукавицы и бурки-чесанки.
* * *