Страница 80 из 87
* * *
Дела давно минувших дней,
Преданья старины глубокой.
А. Пушкин
Моли Бога, чтоб он уберег тебя от плохих женщин, а от хороших сбереги себя сам.
Еврейская пословица
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ. И ЕЩЕ ОДНА СТРАНИЦА
Все хотят дожить до старости, а когда доживут, ее же и винят.
Цицерон
Старению подвержено все. Старятся реки, мелеют моря, старятся, понижаясь, горы, и морщинятся, рассыпаясь, скалы, и падают леса. И любой, живущий на земле, подвержен Закону Возраста. И любой живущий не верит в этот закон. И в то, что возраст впрямую связан со словом «старость». Ах, как ненавистна эта старость, как жадно хочется остаться, быть вечно молодым, красивым, здоровым, не поддающимся вопреки всему! Старятся другие, — но разве могу я?
И Сталин, несмотря на все боли-недомогания, долго сопротивлялся старости. Главное лекарство — Валечка тогда постоянно была с ним. Но эликсир молодости не существовал и для нее, и она старилась вместе с ним, и ей уже не по силам было то, что еще несколько лет назад, как живой водой, омолаживало Сталина. Говорят, что только очень молоденькие девушки могут на время быть способными на такое. Их руки и тела несут оживляющие излучения, их груди выделяют неведомые феромоны, их дыхание целебно… — Соломон Мудрый спал в куче молодых наложниц и приказывал им дышать на себя, императоры Древнего Китая пили мочу девственниц… Но никто не обрел бессмертия.
Все это Сталин знал, когда, кряхтя, поднимался с дивана, со стонами начинал обуваться. Все болело: спина, ноги, голова. Спал он по-прежнему на широких кожаных диванах и зимой, когда особенно долило удушье, выбирая место поближе к верандам — в зависимости от того, с какой стороны дул ветер и в комнаты проникала лесная свежесть.
После изгнания Валечки — по-иному не скажешь — постоянной спальни у него не было. Постель теперь он стелил себе сам. Матрена лишь прибирала в комнатах, подавала белье, чистила башмаки, — теперь Сталин не ходил в сапогах, носил только военную форму и вообще изменил свою привычную жизнь во многом после второго удара, от которого он довольно быстро оправился, но уже не поехал на юг и до минимума сократил свое пребывание в Кремле. Утром до завтрака он уходил гулять в парк, кормил синиц и белок, для чего везде были развешаны кормушки, в теплые дни, надев тулуп, подшитые валенки, шапку-ушанку, сидел в оснеженных беседках, читал, писал, иногда туда же ему приносили обед и чай в термосе. Из повседневных привычек сохранил только поздний завтрак, да еще от прежнего осталась баня, но уже не парился до третьего пара, мылся один, и сказки о том, что приходила его молоденькая медсестра, пусть останутся на совести сказочников. Сталин в пятьдесят втором на женщин вообще не обращал никакого внимания, лишь велел провести в баню провод оповещения — мало ли что могло случиться, а предусмотрительность — второй ум..
Что же касается «врачей-отравителей», разоблаченных Лидией Тимашук, то Сталин даже санкционировал арест академика Виноградова, своего личного врача, и требовал немедленных дознаний. Это был уже вполне очевидный приступ болезненного психоза, да и как можно говорить о здоровой психике человека, почти пятьдесят лет проведшего в условиях нервных перегрузок: ссылки, побеги, войны, непрерывная борьба за власть и ее сохранение и непрестанный, каждодневный страх перед покушением, отравлением, пулей в спину..
Донимали вождя и сугубо домашние, семейные дела. Взбалмошный сын-генерал (автор и сейчас удивлен, как Сталин, великий вождь и полководец, мог спокойно реагировать на явно бессовестное продвижение сына по военной лестнице, как мог терпеть, хотя бы во имя своей чести, столь разнузданное поведение своего отпрыска). Василий Сталин стал уже притчей во языцех у всего командного состава армии и воздушных сил. Сталин, бывало, одергивал наглого сына-барчонка, но никаких серьезных мер не принимал.
Сын пил, буйствовал, глумился над друзьями, не признавал ничьих авторитетов, кутил, менял жен и любовниц. И примерно такую же вольную, чтоб не сказать беспутную, жизнь вела любимая дочь Светлана, то выходившая замуж, то разводившаяся, то снова мечущаяся в поисках новой любви. Великовозрастный кутила-режиссер Каплер, за ним — бойкий студент Мороз, сын Жданова Юрий, философ, который позднее в чем-то публично каялся в газетах… Какие-то московские подруги, более похожие на шлюх… — разводы, ссоры, уходы…
Стараясь быть поближе к дочери, Сталин брал ее с собой на отдых. Последний раз это было в пятьдесят первом на дачах в Боржоми (кстати, вождь очень любил эту воду, признавал за ней великие целебные качества). Как-то, сидя на веранде вместе с дочерью, отец разговорился с ней и, опять услышав это вечное: «Не везет мне! Не везет! Хоть не живи! — и все это с истерикой, плачем, злыми глазами, вдруг замолчал и долго сидел, опустив совсем уже седую, почти белую голову. Был вечер. Вдали, спускаясь с гор, синела-поблескивала гроза. Гром доносило. Орали где-то ишаки. И тявкали под гром встревоженные шакалы. С воды тянуло теплом, запахом спелых плодов, сладостью переспелого лопнувшего винограда. Живи… Радуйся… Дыши грозовой свежестью..
А Светлана рыдала, отбрасывая слезы кулаками, вздрагивая, оборачивая к отцу злое, отчаянное лицо. Вылитая Надя… Или еще почище..
— Знаэщь чьто… — сказал он, поднимая голову. — Я… сэйчас сказку тэбэ расскажю… Бабущька твоя… Мнэ в дэтствэ… рассказывала.
Сталин вздохнул. Помолчал.
Вытаращилась на него недоверчиво. Шмыгая, утираясь кулаками, облизывая губы.
— Вот… Жил в одном грузинском сэле бэдняк и лэнтяй… Звалы эго Хэчо или Хэчо-лэнтяй. Такой лэнтяй бил, чьто скажут эму: «Хэчо, закрой двер!», а он: «Вэтэр закроэт..» И всэм-всэм Хэчо жяловался… «Дэнэг нэт… Бэдный… Ныщий». Жяловался-жяловался… и сказалы эму люды… мудрые люды: «Иды, Хэчо, в горы… Найди там старыка Гэрбату… Этот старык високо-високо живет, за облаками, и всо знаэт… потому чьто он самый мудрый. Он тэбе и поможет…
Пощел Хэчо… нэхотя… Пощел… Идет-идет… Высоко… За облака защел… Выдыт — хижина..
Сталин посмотрел на притихшую дочь и продолжал:
— Подощел Хэчо… к хижинэ, и виходыт из нэе к нэму старык. Високый-високый… борода до колэн… бэлая. В руке посох. «Чьто, — спрашивает, — тэбэ надо, Хэчо? Знаю, чьто ти ко мнэ щел… Знаю… А зачэм?» — «Да вот, — отвэчает Хэчо… — Нэ вэзет мне в жизни… Богатым быт хочу… Нэ получаэтся!»
Посмотрел на него Гэрбату и говорыт: «Вот чьто… Раз хочэшь богатым быт, надо быт работящим и умным… Ну, ладно… Иды тепер домой и будэшь богатым. Я даже исполню три твоих желания. Но., думай, прэжьдэ чэм их трэбоват. И очэнь богатым будэщ. А тепэр иды!» — и посохом показал… куда идты..
Сталин прислушался к приближающемуся грому. Горы уже заволокло, и на веранде стало сумрачно. Светлана внимательно вглядывалась в отца. Таким она его давным-давно не видела, разве что в очень дальнем-дальнем детстве, когда отец души в ней не чаял, носил на руках, пел песни и, бывало редко, рассказывал грузинские сказки.
А Сталин, с досадой пошарив в кармане в поисках папирос (курить бросил, и курившие поймут), продолжал:
— Побэжял Хэчо… Вныз лэгко… И к богатству скоро. Вот бэжит, выдит… Яблоня стоит… Вся в яблоках. Хэчо хват на ходу… Откусыл… И плюнул. Горкое яблоко… Виплюнул. Обругал яблоню. А она эму: «Добрый чэловэк! Я нэ виновата. Под корнямы у мэня сундук с золотом закопан… Старык Гэрбату тут проходил. Сказал… Как золото викопают, яблокы сладкыэ будут… Викопай, добрый чэловэк, — и бэри..»
А Хэчо толко отмахнулся и — бэжять.
— Мэня, крычит, — дома богатство жьдет!
Опят бэжит… Пить захотэл. Тут речка… Зачэрпнул воды… А оттуда рыба болщяя-болщяя. Во рту — алмаз… С яйцо… «Помоги, — стонэт. — Винь камэнь и бэри сэбе..»
А Хэчо только рукой махнул и далше. Подбэгаэт к аулу — навстрэчу волк… Стращный… шелудывый.