Белое и красное

Нет, хватит об этом. С ума можно сойти. Надо подготовиться к выступлению. Он принялся выписывать на листок бумаги фамилии и события — все, о чем собирался рассказывать.

Серошевский, с него он начнет, а начнет говорить о нем — вспомнит, что Серошевский сторонник Пилсудского. И все-таки нельзя забывать, как много он сделал для якутов. Этого-то у него никто не отнимет.

Эдвард Пекарский… У Антония в Намцы есть толковый словарь якутского языка Пекарского, сосланного когда-то в Якутию. Из русских назовет Чернышевского, Короленко. Оба они не побоялись пойти против многих, да, очень многих, поддерживая поляков в их борьбе за независимость.

Еще раз просмотрел свои записки. Не забыл ли кого? Вспомнил письмо, привезенное из Якутска. Предсмертное письмо Яновича.

Вспомнил Катю, Юрьева и Орджоникидзе. О них он тоже скажет. Опять перед глазами Якутск… Дом, где держали оборону ссыльные. В том доме наличники, бревна были продырявлены пулями. Следы пуль в дереве страшнее, чем следы пуль на кирпиче и камне. А еще был дом Монастырева, это раньше, где тоже пролилась кровь ссыльных, когда они от отчаяния превратили обычную избу в крепость. Дух свободы, дух сопротивления в стране вечной мерзлоты. Может, Юрьев и Лесевский правы, история с ними заодно. Красное знамя над Зимним дворцом! А если история с ними заодно на двадцать, на пятьдесят, на сто, а то и на тысячу лет, тогда выбор не должен быть трудным. Ты хочешь быть вместе с победителями? А почему поляки должны оказаться среди побежденных?

Он встал, подошел к окну. Увидел свое лицо в темной живой воде. Подумал о том, что вода в бочке, стоящей под окном, никогда не умирает. Утром Ольга брала эту воду. Когда она придет к нему, ее волосы будут пахнуть свежестью, это свежесть воды, майского солнца. «Нет, я не в силах бросить Ольгу», — сказал он себе. И как это с ним бывало, когда не мог собраться с мыслями, накинул пальто и отправился бродить по городу.

«Вот поезда, они идут на восток, только на восток!» — объяснял сам себе Чарнацкий. Он не видел ни одного, уходящего на запад.

Его потянуло к вокзалу. Еще когда плыл по Лене, представлял себе, как доберется до Иркутска, попадет на железнодорожную станцию, здание вокзала, мост через Ангару — и вот он уже в толпе приезжих. И еще он все время думал: скоро увижу Ирину. Увидел Ольгу. И остался в городе, в котором не собирался оставаться, Иркутск в его планах был только вокзалом. «Целый год прожил на вокзале, — подумалось ему. — В ожидании поезда, который так и не отправился».

На станции не столь многолюдно, как обычно: чрезвычайное положение. На путях почти рядом стояли два эшелона, к одному уже прицеплен паровоз. В вагонах — красноармейцы, красногвардейцы, партизаны.

Эти поезда пойдут на восток. А та дорога, на север, приведет его в Польшу? «Сейчас все дороги приведут поляков в Польшу», — вспомнились ему чьи-то слова. Нет, это не так. «Какую Польшу ты хочешь, Ян Станиславович? — спрашивал Юрьев на пароходе. — Любую? А мы не согласны, нам не нужна любая Россия, нужна только рабоче-крестьянская. Вот из нашего несогласия и рождается новый мир…»

Эшелоны были совсем небольшие, по три-четыре вагона. К одному была прицеплена платформа, на ней пушка. Возле пушки — часовой, молоденький красноармеец. Чарнацкий смотрел на паренька не так, как раньше — с холодным любопытством, а как на близкого человека, это его даже удивило. «С артиллерией плоховато», — огорченно подумал Ян.

Тоненько, пронзительно свистнул паровоз. Эшелон тронулся с места. Раздался еще свисток — протяжный, громкий, казалось, сейчас лопнет струна. Из здания вокзала вывалилась шумная компания. Впереди высокий мужчина с длинными, до плеч, волосами. В льняной рубахе, какие носят крестьяне, и генеральских брюках. Из кармана торчал кольт, в любой момент готовый упасть. Мужчина был опоясан пулеметными лентами и ступал босиком, как ни в чем не бывало, по грудам мусора, где было полно рыбьих костей, битого кирпича и стекла. «Ага, анархисты, — сообразил Чарнацкий. — Любопытно, что-то сейчас поделывает Кадев?»

Анархисты несли плакат: «Да здравствует всемирная революция! Грабить — награбленное!»

Возле Чарнацкого остановились два бойца, и он услышал польскую речь:

— Как ты думаешь, товарищ Лазо сможет эту банду превратить в войско?

— Пустит нескольких в расход — и будет порядок.

Почему эти двое из отряда Рыдзака перед дальней дорогой завернули сюда, на вокзал? Посмотреть на отходящие поезда? Неужели, как и он, думают, то ли выбрали? Выбрали? Да, у них уже звездочки на шапках…

— Наведем порядок в Якутске — и домой…

Они были сосредоточенны и спокойны, они приняли решение.

26 мая 1918 года на железнодорожную станцию в Иркутске прибыл воинский эшелон. Без предупреждения. В Сибири тот, кто чувствовал свою силу, мало заботился о том, чтобы выполнять распоряжения Советской власти. На вокзале находился только красногвардейский патруль, вылавливающий мародеров и бывших царских офицеров, которые пробирались на восток на подмогу атаману Семенову.

Командир патруля, застигнутый врасплох неожиданным появлением эшелона, как выяснилось — с чехами, не растерялся и сразу же послал донесение в штаб, находившийся в бывшем губернаторском доме, генералу Таубе, от чехов же потребовал, чтобы, согласно договоренности с Советским правительством о порядке следования чехословацкого корпуса по Великой Сибирской магистрали, они сдали оружие. Капитан Новак, подтянутый, любезный, готовый договориться, подтвердил, что да, конечно, охотно сдаст оружие, только для этого должен получить приказ от своего командования. Он солдат и обязан подчиняться дисциплине.

Пока капитан в любезном тоне разговаривал с командиром патруля, чешские легионеры вышли из вагонов и, как положено хорошо обученным солдатам, атаковали красногвардейцев. Силы были неравные, вокзал оказался в руках чехов…

Но когда к Иркутску подходил чешский эшелон, километрах в ста с лишним за ним шел из Новониколаевска на восток по этой же колее другой эшелон, с транспарантом «Люботинский партизанский отряд. На борьбу с контрреволюцией». Правда, это мало о чем говорило, так как под таким лозунгом мог выступать и революционный отряд, и недисциплинированный сброд, и даже анархисты.

На станции Черемхово красногвардейцы, шахтеры и рабочие паровозного депо рассматривали партизанский поезд с любопытством и опасением. За день до этого им не удалось разоружить эшелон капитана Новака, силы были неравны, и вот сегодня получили известие, что в Иркутске идут тяжелые бои с чехами.

Люботинский отряд был хорошо вооружен, дисциплинирован — настоящее воинское соединение. Он получил указание Центросибири ускоренным темпом двигаться на Иркутск. Как потом выяснилось, против красногвардейцев выступили не только легионеры Новака, но еще и чехи из двух эшелонов, стоявших на станции Иннокентьевская.

Командир отряда Скоробогатов и его заместитель Леон Даниш были опытными бойцами, свои лихие операции они проводили всегда обдуманно. Поэтому решили эшелон превратить в бронепоезд. В паровозном депо нашлось два американских тендера, правда, не оказалось мешков с песком, тогда рискнули стенки тендера укрепить рельсами. Кто-то из рабочих, помогавших им, засомневался, получится ли из рельсов надежная броня. Пришлось Скоробогатову дать команду обстрелять тендеры из пулемета. Испытания прошли успешно, а командир отряда вырос в глазах рабочих еще больше.

На каждом тендере разместилось по пятнадцать человек и два пулемета. Паровоз поставили между двумя тендерами. Через час после получения приказа от председателя Центросибири Люботинский партизанский отряд двинулся на Иркутск. Впереди — бронепоезд, на некотором расстоянии от него — остальные вагоны эшелона.

На станции Батарейной, где, как свидетельствовало само название, находились огромные артиллерийские склады, партизанскому поезду дали команду задержаться. Чехи начали переговоры с Центросибирью…