Данэя

– Ну, полно: хватит, – говорит он, почувствовав, что она начинает успокаиваться.

– Извини. Я сейчас. Не бу-уду больше, – еще слабо всхлипывая, говорит она. – Стыдно. Слабая я. Раскисла.

– Нет. Ты молодец: справилась. Мы просто очень устали. Надо расслабиться. Теперь можно. Выпей вина.

– Да: я очень, очень устала. И мне казалось, что ты презираешь меня.

– Это не так.

– Ты был таким суровым.

– Тебе надо было справиться с собой. Самой. Нам неоткуда ждать здесь помощи. И если и со мной что-нибудь случится...

– Не надо!

– А кто знает? Тогда тебе должно хватить собственных сил, чтобы справиться одной. Ты должна быть готова ко всему, быть внутренне сильной. Понимаешь?

– Я буду, Дан. Постараюсь.

– Я уверен, что да: она у тебя есть – собственная внутренняя сила.

– Ты думаешь?

– Вижу: справилась – значит, есть. Я больше не боюсь за тебя.

– А себя все еще презираю за свою слабость тогда.

– Это тебе и помогло. Не вини себя слишком: ведь ты, по сути, еще и не жила по-настоящему. Не было у тебя ни неразрешимых проблем, ни кризисов, ни драм. Ты не имела случая проверить себя на деле.

– Да. Я училась, потом готовилась к полету сюда. И все. А рядом ты и Лал.

– Трудности и опасности – допускала довольно отвлеченно, но до конца в них где-то в глубине сознания – не верила. Тем более что полет происходил удивительно гладко.

– Да, да. Так. Пожалуй. И потом сразу!

– Сразу, и ты оказалась недостаточно к этому подготовленной.

– А ты? Лал?

– Мы все представляли четко. Такие дела, как наше, редко обходились без жертв. Но кого до нас это останавливало.

–Я...

– Ты растерялась тогда – но потом сама же сумела побороть себя. Значит все нормально – успокойся!

Они снова долго молчали, продолжая неподвижно сидеть, прижавшись друг к другу.

... Потом, когда лежали рядом после близости, принесшей облегчение обоим, он хотел спросить ее о главном – о том, чего ждал и не дождался Лал. Но увидел, что она начинает засыпать, и не решился потревожить.

24

Стало легче – и в отношении друг к другу, и в работе. Они приступили к закладке опытных посадок. Для начала – сравнительно небольшой участок, около десяти гектаров, на противоположном от входа в Первую пещеру берегу озера, рядом с местом его с Лалом первой посадки на планету.

Машины-роботы установили нужное количество мачт и надувные купола из специальной пленки, ограничивающей спектр проходящих внутрь лучей. Укладывались трубопроводы системы подземного питания корней. Расстилалась светочувствительная пленка, чтобы за счет поглощения “солнечного” света обеспечить энергией оксигенизатор лесоплантации, ее насосную станцию и установку приготовления питательно-стимулирующих растворов. Были замочены и проверялись на всхожесть семена; но для первых посадок предназначались не они, а взятые с Земли саженцы. Сновали, двигались машины-роботы.

А потом началась посадка. В строгом порядке, обеспечивающем контроль за каждым деревом. Этой работой заправляла Эя.

Под высокими прозрачными куполами из “земли” торчали саженцы, которые должны стать первой рощей на планете: тоненькие, голые. Приживутся ли, зазеленеют? Оправдают ли надежды? Ждать надо, терпеливо ждать! Ничего пока не известно – никто еще не сажал леса на других планетах.

... Саженцы долго не проявляли никаких признаков того, что оживают. Казалось, холод космоса добрался до них в спецкамеры корабля и проморозил намертво. Но приборы, зорко и непрерывно следившие за каждым из них, говорили, что это не так. Просто, не сразу проходило действие обработки, позволившей сохранить их. Деконсерватор медленно, но верно проникал во все сосуды, клетки. Терпение – и еще раз терпение! Все пока идет нормально, и если ничего особого не случится, они распустятся, зазеленеют. Тогда насаждение лесов, озеленение планеты станет основным занятием пришельцев.

Деревья пробуждались. На нескольких топольках набухли почки.

И вот: первый листочек. Маленький, ярко зеленый, нежный, блестящий, липкий. Пахнет как!

Они осторожно приближали к нему носы, нюхали, ахали. И никак не могли отойти от него. Первая победа: листочек тополя!

“Ты молодой листок тополя весной!” Эя улыбается – счастливо, легко: впервые за долгое время. Почти год прошел.

Они уже успели ко многому привыкнуть: к планете, которую даже в мыслях называли Землей, ее голым ландшафтам, своей пещере. К небу, исключительно редко не закрытому облаками, и слишком частым дождям; к трем лунам, двигающимся по небу в считанные ясные ночи.

Привыкли, примирились с тем, что с ними нет Лала: это пришло не сразу – и что в их существовании было весьма мало радости.

Но в тот день смех впервые прозвучал за их столом, и Дан уселся за оркестрион. Было близко еще одно радостное событие – пуск оксигенизатора: менее чем через неделю. Они чувствовали себя полными надежд.

И в тот день Дан рискнул спросить:

– Не пора ли нам сотворить ребенка, Эя?

И сразу все опять стало тягостно напряженным, лицо Эи нахмурилось:

– Зачем ты возвращаешься к этому?

– Почему ты так говоришь?

– Лала больше нет. Я готова была сделать это для него. А мертвым нужна только память о них – и больше ничего.

– А его идеи? То, что он говорил? Оно тоже умерло вместе с ним? Ты так думаешь, да? В таком случае ты ошибаешься: пока жив я – и для меня живо все, что он сказал! Его идеи – величайшие идеи: Лал, наш учитель – добрый гений человечества, в котором как в фокусе линзы сошлось все, созданное человеческой мыслью, чтобы родить мечту о возрождении справедливости и счастья.

– Мы просто слишком любили нашего Лала – поэтому верили во все, что считал правильным он. Не знаю, Дан, но я не раз снова думала о том, что он говорил. Слишком много сомнений. Главное: уверен ли ты, что будущая жизнь неполноценных, какой ее хотел сделать Лал, будет счастливей нынешней, когда они, не понимая своего положения, не чувствуют себя ущемленными по сравнению с другими?

– Уверен, что она будет более достойной человеческих существ. И понимаю, что у человечества нет другого выхода. К чему мы двигаемся? К полной дегуманизации.

– Можно ли это утверждать так категорически?

– Да! То, что происходит на Земле, ужасно! Чем мы лучше рабовладельцев? Намного ли отстали в бесчеловечности от римлян с их высочайшими строительным и инженерным искусством, правом, науками, поэзией – и гладиаторскими боями?

Она продолжала держать голову опущенной вниз.

– Это наш долг: пойми! Он погиб, не успев сделать задуманное – но живы мы: ты и я, самые близкие ему люди. Если есть в тебе сомнения, то пока просто поверь – уже не ему, а мне: я прожил очень долгую жизнь, я понимаю, что он прав, наш Лал. Он был величайшим мыслителем, превзошедшим всех своих современников и прозорливостью и величием души: он первый восстал против вновь проникшего неравноправия. И мы должны – нет, обязаны сделать задуманное им за него, если не хотим предать его. Именно, предать! Слышишь, Эя?! – он почти кричал, сжав кулаки. И ненавидел ее в эту минуту.

Но она только подняла голову и спокойно покачала её:

– Нет, Дан. Это страшная планета, и гибель все время подстерегает нас. Здесь страшно давать жизнь ребенку. Разве мало жертвы, которую мы принесли за появление на ней?

– Эя...

– Как в древней легенде, которую он рассказывал: грозные боги неведомого мира потребовали от путников кровавой человеческой жертвы и, получив ее, умилостивились и дали им успех и удачу. – Она – не кричала: говорила тихо, ровным голосом.

Дан с отчаянием чувствовал, что ее не убедишь. И ушел к себе.

Эя отлично понимала, что он ее не оставит в покое. Всю жизнь ради науки он не щадил себя – сейчас не пощадит и ее, раз считает это необходимым: он будет добиваться своего.