Никто

Сцена IV .

Ольга. -- Кенечка, здравствуй, милый!

Анненский. -- Здравствуй, Лёленька! Я тебя не ждал. Сегодня Нина была здесь, теперь ты. Целое нашествие семейства Лесли.

Ольга. -- Нина? Зачем ей сюда? Я думала она в имении.

Анненский. -- Нет-нет. Она отчего-то вернулась, зашла, звала на чай. Мне было её жалко.

Ольга. -- Я знаю, что тебе всех жалко, весь женский пол.

Анненский. -- Ты ревнуешь? Но, ради бога, ты же знаешь, я люблю только тебя!

Ольга. -- С тех пор как мы сидели на даче Эбермана, прошло много времени. Ты помнишь ли то время?

Анненский. -- Как же я могу забыть! Я смотрел в твои глаза, а ты глядела в мои и между нами установилась такая связь, какая, верно, не устанавливается между мужем и женой, прожившим сто лет совместно. Духовная близость сильнее телесной!

Ольга. -- Уж между мной и Платоном такой связи точно нет, но Кеня... Я женщина. Как ты этого не понимаешь? Мне нужен ты весь, полностью. Я не могу тебя делить с Диной.

Анненский. -- Лёленька, побойся бога! О чём ты говоришь? Делить меня, с Диной? У нас с ней давно уже нет никакой связи, ни духовной, ни плотской, и я думаю, её это устраивает.

Ольга. -- Ты меня обманываешь, мучаешь! Тебя бабы окружают со всех сторон. Вот ты ездишь на эти женские курсы к молодым курсисткам...

Анненский. -- Какие глупости! Курсистки! Разве из них кто-то польстится на меня, старика?

Ольга -- Не кокетничай! Хочешь, чтобы я тебя пожалела?

Анненский. -- Оля! Для меня никого нет, кроме тебя. Ты, знаешь ли это?

Пауза. Ольга подходит к Анненскому, прижимается, затем отходит.

Ольга. -- Да, я знаю, конечно, знаю! Но как мне тяжело! Ходить целыми днями, бывать у вас, видеть тебя с Диной! Как это всё тяжело! Мне иногда кажется, что я совсем обезумела, что я готова на всё -- бросить мужа, детей и пойти за тобой. Если бы ты позвал...

Анненский. -- Нет, Лёленька! Я не могу. Нам придется мучиться, но что же поделать?

Ольга. -- И всё-таки, для чего же заходила Нина? Я знаю, у вас был роман, до меня, до нас.

Анненский. -- Ах, оставь! Ты всех изведешь своей ревностью -- и меня, и себя. Меж нами уж давно ничего нет, она мне просто друг.

Ольга. -- Я знаю, но все равно неспокойно. Мы с нею несколько отдалились друг от друга в последнее время. Раньше всем делились, рассказывали о сердечных тайнах. Но мне кажется, она начала подозревать нас, думать о наших отношениях. Я ей повода не давала, может быть, ты что-то сказал?

Анненский. -- Оставь эти глупости! Я сегодня устал. Ты разрешишь мне присесть?

Ольга. -- Зачем спрашивать, ты же в своем кабинете. Это я у тебя в гостях.

Анненский садится на стул, чуть приспускает галстук на вороте.

Ты когда думаешь подать прошение об отставке?

Анненский. -- Наверное, в конце лета. Признаться, я еще не задумывался об этом. Мне хочется быстрее начать редакционную работу и писать, ты не представляешь, как мне хочется писать!

Ольга (подходит к нему, гладит по плечу). -- Милый мой, хороший! Я знаю как это важно для тебя. Когда я слушаю твои стихи мне становиться больно -- отчего тебя никто не знает? Разве ты хуже Бальмонта или Блока? По мне так лучше! Но всё это печально, печально.

Анненский. -- Блок, Бальмонт.... Это поэты с большой буквы! Ты помнишь чудесные строки Бальмонта о русской природе? (Читает).

Есть в русской природе усталая нежность,

Безмолвная боль затаенной печали,

Безвыходность горя, безгласность, безбрежность,

Холодная высь, уходящие дали...

За такую строфу я отдал бы полжизни. А желание славы? Я не Андрей Болконский на Аустерлицком поле, но мне, конечно бы хотелось, чтобы обо мне знали. Я самолюбив и тут ничего не попишешь. Если этого не случиться, что же, как говорил Бальзак: ""La gloire e'est le soleil des morts" (франц. "Слава это солнце мертвых").

Ольга. -- Ты сегодня мрачно настроен, Кеня! Кстати, я хотела попросить тебя, за одного студента. Он сын моей очень хорошей знакомой и ему надо поступить в университет, а баллы низкие.

Анненский. -- Оля, мне, право, неловко. Я только отказал сегодня молодому учителю -- предложил ему Тьмутаракань вместо Петербурга.

Ольга. -- Ну и что? Тебе же ничего не стоит!

Анненский. -- Чудачка, нет, я не могу. Как ты можешь меня просить о таком?

Ольга. -- Желаю и могу! Кто мне запретит? Ну, Кенечка, ну, миленький!

Анненский. -- Ты уговариваешь меня, будто маленького. Хорошо, ладно, я подумаю.

Ольга. -- Вот как славно! Какое доброе, ласковое, славное лицо! (Гладит его рукой по лицу).

Анненский. -- Оставь, Лёля, ты меня смущаешь...

Пауза.

Ольга. -- Отчего ж ты так на меня смотришь?

Анненский. -- Ты точно сирень в солнечных лучах. Нежно-голубая, с темно-лиловыми, фиолетовыми переливами (Читает).

Ты придешь, коль верна мечтам,

Только та ли ты?

Знаю: сад там, сирени там

Солнцем залиты.

Ольга. -- "Лишь тому, чей покой храним, сладко дышится". Чудные, чудные, чудные слова! И как прекрасно они звучат! Давай беречь покой друг друга, мой милый поэт! Верно, счастье для нас только в этом.

Пауза.

Мне пора. Ты когда поедешь на вокзал? Мы могли бы поехать в Царское вместе.

Анненский. -- Не знаю, вдруг возникнут пересуды? Наши царскосёлы любят злословить, ты же знаешь. Мне не хочется расстраивать ни Дину, ни Платошу.

Ольга. -- Кеня! Ну отчего ты такой?

Анненский. -- Какой?

Ольга. -- Ты как маленький испуганный зверек, зверушка. Нельзя всего бояться и жить так всю жизнь. Это же ужасно тяжело -- всё скрывать в себе!

Анненский. -- Но что ж поделать? Я не могу игнорировать условности, а недосказанность моя, изволишь ли видеть, не трусость. Это только способ сохранить покой и мир. Что же сделать, Лёленька, если внутреннее спокойствие для меня очень важно! Это мой кипарисовый ларец, до которого никому нет дела.

Ольга (с обидой). -- Даже мне? Ответь, даже мне?

Анненский не отвечает. Он встает, отходит от Ольги к окну и смотрит в него мо л ча. Звучит музыка.

Занавес

Действие второе .

Сцена I .

Кабинет Анненского в Царском Селе, на улице Захаржевской в доме Панпушко. В к омнат е темно -- красная мебель, обита я зеленым сукном, висят картины, бюсты Софокла и Еврипида. На столе букет с лилиями. В комнате в креслах и диване сидят почитатели поэта : Ольга Петровна, Нина Петровна, Наталья, Валентин, в углу на стуле курит Дина Валентиновна, в розовом платье, стряхивая пепел в пепельницу . Перед ней стоит чашка к о фе, рядом ваза с апельсинами. Рядом Арефа в белых перчатках и с серебряным подносом .

Дина Валентиновна (с раздражением). -- Арефа, я просила принести кофе, горячий кофе, а не холодный!