Никто

Биографическая пьеса о поэте Анненском И.Ф.

Красин Олег

Красин Олег

Никто

" Никто "

Биографическая пьеса о поэте Иннокентии Анненском .

В пьесе фоном звучит "Эл егия" Массне, романсы русских композиторов, классич е ская музыка .

Действующие лица:

Иннокентий Федорович Анненский -- действительный статский советник, инспектор Санкт--Петербургского учебного округа, критик, драматург, поэт, 54 года.

Дина Валентиновна Анненская -- жена И.Ф. Анненского, старше его на 16 лет.

Валентин Иннокентьевич Анненский -- сын И.Ф. Анненского, поэт под псевдонимом Кривич, 29 лет.

Наталья -- его жена, 24 года.

Платон Петрович Хмара--Барщевский -- пасынок И.Ф.Анненского, 46 лет.

Ольга Петровна Хмара--Барщевская -- его жена, 42 года.

Нина Петровна Бегичева -- сестра О.П.Харама--Борщевской, 40 лет.

Сергей Константинович Маковский -- редактор и издатель журнала "Аполлон", 32 года.

Беляев Юрий Дмитриевич -- писатель, репортер газеты Суворина "Новое время", 33 года.

Флора Осиповна Вербловская -- мать Осипа Мандельштама, 41 год.

Арефа Голомазда -- слуга Анненских, за 50 лет.

Иванов -- молодой учитель,

Берестов -- секретарь Анненского,

Шумилов -- приказчик похоронной конторы.

Врач и др. лица.

Действие первое .

Сцена I .

Петербург. Кабинет действительного статского советника и инспектора Санкт - Петербургского учебного округа. Анненский ведет прием. Он в мундире чиновника мин и стерства народного просвещения сидит за столом. Из - за шейного остеохондроза не м о жет свободно поворачивать голову и поворачивается всем телом , оттого кажется окр у жающим чопорным и педантом. Открывается дверь, появляется секретарь Берестов т о же в форме.

Берестов. -- Ваше превосходительство, к вам на прием записалась особа...

Анненский. -- Опять, наверное, хлопотать за сынка-гимназиста. Ей-богу, устал уже слушать мольбы и причитания мамаш! Эти фрукты учить не хотят, экзамены проваливают, путаются в простейших вещах. Хоть бы ты ими занялся, Берестов!

Берестов. -- Не могу, Иннокентий Федорович, никак невозможно, чин не позволяет! Придется принимать вам.

Анненский. -- Только для одних лиц я могу сделать послабления, Берестов, для гимназистов пишущих стихи. Они люди с фантазией. У Пушкина ведь тоже была нелюбовь к наукам, особенно к точным. Когда я был директором Царскосельского лицея, то читал его аттестат. Увы, сплошь посредственные отметки! Двадцать шестое место из двадцати девяти по результатам сдачи экзаменов.

Берестов. -- Скоро обед, Иннокентий Федорович. Может перенести прием?

Анненский. -- Обед? Нет уж, у меня сегодня еще дела, я должен выступать в Обществе, надобно закончить пораньше. Проси войти.

Берестов уходит. Входит женщина средних лет, одета по -- весеннему.

Анненский. -- Нина? Вот уж никак не ожидал увидеть! Отчего же не поехали к нам, в Царское? Дина вам бы обрадовалась. (Встает, подходит, целует руку).

Нина (не отпуская руку Анненского, слегка покачивая её и говоря приглушенным голосом). -- Я проездом, ехала из имения, да вот решила заглянуть, и намерена пригласить вас к нам в гости. Мы уже обустроились на новой квартире. Дети будут рады.

Анненский. -- Конечно, Ниночка, как только разберусь с делами, непременно буду у вас. Непременно! (Осторожно освобождает руку).

Нина (внезапно и немного нервно). -- Ах, Иннокентий Федорович, мне... я...вдруг так сильно захотела вас увидеть -- до боли, до сердечной спазмы. Как мы... когда были вместе... Я слушала ваши стихи, мы гуляли у вас на даче, брели по дорожкам, взявшись за руки. Низко-низко, почти у земли летали стрижи и вы сказали мне, что сейчас будет дождь. И дождь действительно пошел, летний, густой, настоящий. Мы спрятались под ветвями дуба...

Анненский (растроганно). -- Милая Ниночка!

Нина (опять берет его руку и покачивает). -- Я помню ваши письма ко мне, все буковки, все строчки. Как выписали: "Ниночка, приди милая -- побудь со мною!" И я готова была прийти. Но почему, почему же мы потом отдалились?

Анненский. -- Чудная, добрая, милая Нина! Ну как я мог, как я мог любить вас, не будучи свободен. Вы же знаете мое положение! (Освобождает руку). Наши встречи, наши слова лежат у меня глубоко в сердце.

Пауза.

Помните, когда-то вы меня спрашивали, отчего иногда любите меня, иногда ненавидите? На это и тогда и сейчас говорю: "Я всего лишь старый том, представляющий интерес за неимением лучшего". Том можно полистать на досуге, почитать стихи, написанные старым шрифтом, всплакнуть от избытка чувств. Но старый том потому и стар, что недоверчив. Он не может принять лучи ваших глаз без мысли, что его время уже ушло. Да, он недоверчив!

Нина. -- Какие же глупости вы иногда говорите, Иннокентий Федорович! Ну как вы с вашей душой, с вашим внутренним миром можете быть стариком? Когда пять лет назад от меня ушел муж, оставив одну с детьми, именно вы дали мне надежду. Именно вы дали понять, что для меня еще не все кончено в этой жизни, что счастье возможно здесь, а не на небесах. Ах, как я вам благодарна за это, милый мой, дорогой Кеня!

Анненскому становится душно, он расстегивает воротник.

Боже мой, Иннокентий Федорович, вам плохо? Вы побледнели.

Подходит к окну, открывает створки. Слышится уличный шум, звук конки.

Анненский. -- Ничего, Ниночка, это пройдет -- сердце иногда шалит, знаете ли. Весна! Какая весна поздняя! Тепло пришло только в конце мая, даже дачники в этом году начали уезжать из города в середине месяца, а раньше, глядишь, уже в конце апреля телеги с сундуками и чемоданами дребезжали по мостовой.

Нина. -- Вы будете в этом году снимать? Помните, как мы гостили у вас на даче? Как это было прекрасно!

Анненский. -- Нет, Ниночка, в этом году придется много работать. Пожалуй, буду выезжать в Куоккалу к племяннице. Признаюсь вам честно, я, наконец, принял решение уйти из министерства.

Нина. -- Оставить службу? На как, почему? А Дина Валентиновна?

Анненский. -- Нет, Дине не нравиться эта затея. Но я, мне надо заняться... Вы еще не знаете -- скоро будет издаваться новый журнал "Аполлон". Его редактор, некто Маковский пригласил меня сотрудничать. И вот я теперь займусь тем, что для меня действительно важно -- я буду писать стихи и печатать их. Да-да! Только стихи и больше ничего! Не будет длинных и утомительных поездок по округу, не будет скучных экзаменов. Всё! Впереди только свобода!

Нина (смотрит с сомнением). -- Иннокентий Федорович, стихи ваши прекрасны, но дом, семья -- их надо содержать. Даст ли литературное поприще надлежащие средства, ведь вы привыкли к жизни с приёмами, с прислугой? А что если новая жизнь будет другой и окажется гораздо хуже?