Никто

Арефа. -- Иннокентий Федорович, просют к аппарату.

Анненский. -- А кто звонит?

Арефа. -- Господин сказав, шо Маковский Сергей Константинович. Вас или Валентина Иннокентьевича.

Анненский. -- Сходи, Валя, поговори с Сергеем Константиновичем, я что-то тяжел нынче на подъем. Арефа, когда же камин растопишь? Сколько можно ждать!

Арефа. -- Та я быстро!

Валентин и Арефа выходят. Анненский пытается опять писать. Слышится голос с улицы: "Яйца . С вежие яйца". Открывается дверь, показывается Дина Валентиновна.

Сцена V I .

Кабинет Анненского.

Дина Валентиновна. -- Кеня, продают яйца. Я сказала кухарке Паше, чтобы взяла, у нас мало осталось, а сегодня Платон будет обедать.

Анненский. -- Хорошо, Дина, купили и купили.

Дина Валентиновна. -- От Паши одни убытки, я зашла на кухню, а она молоко упустила и вонь по всей комнате.

Анненский. -- Ты уж сама её пожури, Диночка, я занят.

Дина Валентиновна. -- Уже пеняла ей. Кеня. Ты опять не надел шлепанцы!

Анненский (иронично). -- Боюсь, что система доктора Кнейпа мне не поможет. Я вообще не могу представить, что халат и шлепанцы на босу ногу могут что-то излечить. Вздор всё это, глупости! От этого можно только простыть и заполучить чахотку, особенно в нашу петербургскую погоду. Посмотри, сегодня с утра льет дождь, зябко, в постели сыро.

Дина Валентиновна. -- Ты меня расстраиваешь! Отчего ж Арефа не разжег камин? Сейчас пойду, скажу!

Выходит. Анненский пытается сосредоточиться. Дверь снова отворяется и вновь входит Дина Валентиновна.

Дина Валентиновна. -- Да, чуть не забыла, принесли почту. Подать её сюда или после почитаешь?

Анненский (со вздохом). -- После, Диночка, после.

Дина Валентиновна. -- Надо полотеров нанять -- в зале полы не натерты и выглядят скверно, весьма скверно. Прошлый раз ты нанимал. (Смотрит на Анненского, но тот молчит). Придется теперь мне (вздыхает). После них такой ужасный запах -- нужно дом долго проветривать иначе гостей не принять. Сегодня будет Платон с твоим любимым внуком Валентином. Не знаешь, отчего Ольга не приедет?

Анненский. -- Ума не приложу! Верно, нездоровится.

Дина Валентиновна , в нимательно посмотрев на него , в ыходит из комнаты.

Анненский (сам себе). -- Ольга теперь не скоро появится. Тяжело мне, да и ей смотреть друг на друга. Осень за окном, осень в наших чувствах... Ольга никогда не любила осень: холодное серое небо, угрюмый листопад. Ей казалось, что она слышит звуки, когда листья падают на землю. Тук-тук, так-так. Словно пальцы дождя лениво барабанят по стеклу. Как же теперь без неё? Сердце сегодня опять ноет (трёт себе грудь и немного сползает в кресле вниз).

Голос Дины Валентиновны из - за двери "Кеня, Кеня!" Дверь открывается вновь входит Дина Валентиновна.

Дина Валентиновна. -- Ты не принял лекарство сегодня. Что с тобой? Ты почему так сполз, тебе плохо?

Анненский. -- Пусти меня, я хочу лечь на ковер у кресла и закрыть глаза. Мне все надоело, я дико устал. Пусти!

Дина Валентиновна. -- Ну-ка прекрати хандрить! Сядь прямо и выпей лекарства! Давай, Кенечка, садись! (подтягивает его наверх).

Анненский выпрямляется и пьет лекарство.

Ну, вот! Молодец, голубчик!

Арефа вносит поленья для растопки, кладет возле камина, затем выходит.

Я тебе еще хотела сказать. Мне приснился сущий кошмар сегодня ночью, мертвецы отравленные: мужчины и женщины. Дачный дом и они лежат вповалку. Лиц не разобрать, совсем. Не знаю к чему это? Такой ужас! Надо пасьянс раскинуть.

Анненский (слабо, приходя в себя). -- Да, Дина, иди, раскинь карты.

Дина Валентиновна. -- Может в сонник заглянуть?

Анненский (с появившимся раздражением). -- Я тебе попрошу, не мешай мне всякой чепухой! Сколько же можно!

Дина Валентиновна (тоже с раздражением). -- Вот ты всегда так! Когда я тебе говорю о чём-то, ты меня не слушаешь! Я тебе мешаю! Всегда мешала! Думаешь, я не знаю про твои интрижки за моей спиной?

Анненский. -- Дина, что вздор? Какие интрижки, я решительно не понимаю о чём речь? С кем?

Дина Валентиновна. -- Знаю, знаю с кем!

Дина Валентиновна уходит, хлопнув дверью.

Анненский. -- Что за день сегодня! Положительно не дадут заниматься. Нет, надо было ехать в Департамент!

Открывается дверь, входит, почти вбегает Валентин.

Сцена V II .

Кабинет Анненского.

Валентин. -- Папа? Маковский не хочет печатать твои стихи.

Анненский. -- Как это не хочет? Мы с ним договорились.

Валентин. -- Он намерен печатать Черубину де Габриак во втором номере, говорит, что Волошин там поместит свой мистический гороскоп, посвященный ей. Он сказал, что написал письмо тебе, оно, должно быть, в почте. Я просил Арефу его принести.

Анненский. -- Черубина? Но причем Черубина -- ума не приложу! Её стихи... Красивые, правильные, но что-то в них не то. Я еще не понял что, не разобрался, да и недосуг было за моими занятиями.

Валентин. -- Папа, ты не знаешь, я тебе не сказал сразу -- все, положительно все от неё в восторге. Все в нашей редакции! Вячеслав Иванов сказал, что он её стихов веет мистическим эросом. Гумилев читает отдельные строчки и повторяет их, словно безумный. А особенно она нравится Волошину.

Анненский. -- Это чёрт знает что, какое-то безумие!

Пауза.

Валентин. -- У меня закралось подозрение, что Сергей Константинович тайно влюблен в эту даму. Он жаждет с ней встречи и боюсь, что твои стихи могли быть принесены в жертву этой романтической увлеченности.

Анненский. -- Какая глупость! Боже, какая глупость!

Входит Арефа в белых перчатках и с серебряным подносом. На нем письмо.

Арефа. -- Пожалуйте почту, барин!

Анненский вскрывает письмо.

Анненский -- Спасибо, Арефа, ступай, голубчик!

Арефа кладет поднос и занимается растопкой камина. Анненский читает.

Ну что он пишет! (с возмущением). Нет, Валя, послушай, что он пишет. "Одно время я думал поступиться стихами Черубины, но гороскоп Волошина уже был отпечатан... и я решился просто понадеяться на Ваше дружеское снисхождение ко мне. Ведь для Вас, я знаю, помещение стихов именно в номере втором -- только каприз, а для меня, как оказалось в последнюю минуту, замена ими другого материала повлекла бы к целому ряду недоразумений".

Вот так! Для меня это каприз, и ничего более! (Читает дальше).

"В то же время, по совести, я не вижу, почему именно Ваши стихи не могут подождать. Ваша книжка еще не издается, насколько мне известно; журнал же только дебютирует. Ведь, в конце концов, на меня валятся все шишки!.. Еще раз прошу Вас великодушно простить мне..." и прочая, прочая.