Дочь огня

Он всмотрелся в лицо Истада и засмеялся:

— А я думал, это вор какой-нибудь, что ж ты молчишь?

— Ведь вы знали, хозяин, что я здесь!

— Откуда мне знать? Тут столько народу приходило и уходило…

— Вы ведь сами не позволили мне уйти домой.

— И не позволю, пока гости не лягут спать, не пущу домой! Ладно, у меня к тебе дело, Рузибай…

— Слушаю, хозяин!

— Я нынче здорово погулял, повеселился, ну и проигрался немного, и теперь в кармане у меня — ни гроша. Домой послать за деньгами — поздно, темная ночь, кто его знает, времена теперь ненадежные… Да! Так вот что: я знаю, у тебя есть деньги, ты у меня скопил кое-что. Дай мне из них… рублей двадцать пять дай, я отыграюсь и верну тебе с прибылью.

Рузибай удивился, взглянул на Истада и сказал:

— Откуда же у меня деньги, хозяин?

— Есть у тебя, есть, двадцать пять рублей есть, я знаю, обманщик!

— Правда, мне причитается с вас двадцать пять рублей, но вы до сих пор мне их не уплатили.

— Э-э, я же еще и должником оказался!

— Да, вы мне не отдали двадцать пять рублей, что мне полагается за полтора года, хозяин!

— Ты брось вздор болтать, давай вытаскивай деньги! Я тебе говорю, старик, ты со мной не шути!

И бай схватил Рузибая за ворот. Истад вскипел, кинулся на бая, но тот сам отпустил старика.

— А ну, доставай деньги!

— Нет у меня денег, зайдите — сами посмотрите, хозяин! — тяжело дыша, проговорил старик. — Клянусь пророком, вот уже два месяца у меня в руках не было ни копейки!

— Врешь ты, обманщик, плут! — продолжал приставать к старику бай. — Я сейчас из тебя всю душу вытрясу, если не дашь. Я с тобой не шучу, я проигрался, слышишь ты, проигрался!

Он схватил старика за горло и, прижав к стене, стал душить. Но на этот раз сильные руки Истада схватили бая и отбросили от старика, так что он с криком свалился прямо в арык. На крик прибежали Джура-ка-раулбеги с солдатами, вытащили бая из воды и по его наущению принялись бить Истада.

— Ну, хватит пока, — сказал наконец Джура-караулбеги. — Заприте обоих в сторожке. Завтра я разделаюсь с этим разбойником!

И гости снова уселись на суфе возле хауза. Сняли с бая мокрую, грязную одежду, напялили чей-то камзол и халат, поднесли ему пиалу водки и стали расспрашивать, как было дело. Бай коротко объяснил, что просил у старика денег, но тот отказал, а этот проклятый парень набросился на него и избил. Джура-караулбеги, обыгравший бая дочиста, смущенно захохотал:

— Ладно, давайте играть снова!

— У меня нет денег, — отвечал пьяный бай.

— Давай ставь на кон этого парня! Ничего, что ребята немного его изувечили, он мне пригодится.

— Ладно, — сказал бай, — этот бунтовщик — ваш. Начинаем снова. Гардкам!

Игра продолжалась…

В доме известного нам Каракулибая, в городе Бухаре, в квартале Чордар, царило необычное оживление. В большой мехманхане было людно, все время приходили и уходили ишаны, кори и лекари. Здесь же собрались все родственники бая, его наследники, друзья и близкие.

Вот уже десять дней, как бай болен, лежит в жару, ничего не ест. Ненадолго приходит в себя, потом опять теряет сознание, бормочет в бреду что-то непонятное, стонет. Прославленные бухарские лекари бессильны ему помочь, не знают, что делать, какое дать лекарство. Жены и дочери его плачут. Гани-джан-байбача, его единственный сын, любимец и баловень, взволнован, беспокойно ходит взад и вперед по комнате, не находя себе места…

У изголовья больного сидел его самый близкий друг и доверенный Эльмурад-бай-кунградец. Как только сознание возвращалось к баю, он звал Эльмурада и принимался что-то шептать ему на ухо, вероятно отдавая распоряжения, добавляя что-то к своему завещанию.

В этот день, очнувшись, бай сказал:

— Если я выздоровею, если болезнь оставит меня и я встану… обещаю… во имя бога… буду милосердным… одного раба и одну невольницу… отпущу на волю.

Вымолвив это, бай снова потерял сознание. А Эльмурад-кунградец, услышав такие слова, усмехнулся и, намочив тряпку в холодной воде, положил на горячий лоб больного.

В это время в прихожей раздалось грубое покашливание, в комнату вошел Джура-караулбеги. Он поймал усмешку на губах Эльмурада, решил, что баю стало лучше, подошел совсем близко к больному и бесцеремонно приветствовал его громким хриплым голосом. Ему не ответили, не предложили сесть. Это несколько обидело караулбеги, он спросил, стоя около постели:

— Ну, как наш бай, хорош?

— Ваш бай хорош, только он без сознания… — ответил по-узбекски Эльмурад. — Садитесь.

Караулбеги не любил этого насмешливого и грубоватого кунградца. Но, зная, что он доверенный человек бая и что слово его равносильно приказу хозяина, старался всегда делать вид, что не замечает его колкостей, и молчал. И сейчас он молча сел в ногах у больного и посмотрел на него внимательно. Бай вздохнул, открыл глаза и с помощью Эльмурада глотнул немного шербета.

— Вот твой друг-картежник пришел, — сказал по-узбекски Эльмурад баю. — Справляется, как ты себя чувствуешь.

Бай прикрыл один глаз, словно хотел сказать:

— Что уж там спрашивать?

— Я ездил в Гиссар, — сказал Джура-караулбеги, — по повелению его высочества, подавил там восстание бунтовщиков. И чтобы рассчитаться с вами, я привез вам в уплату моего долга одного хорошего парня — раба.

— Лучше бы ты привез хорошее лекарство, — заметил Эльмурад.

— Я привез хорошего раба, семнадцати лет, красивого, здорового, — продолжал караулбеги, не обращая внимания на Эльмурада. — Он сейчас, правда, немного болен, по дороге упал и расшибся, на голове у него рана и на правом плече…

— Чудесное средство для исцеления от болезни! — засмеялся Эльмурад. — Больному человеку — больного раба, вот это лекарство!

Но бай прикрыл глаза в знак согласия. Джура-караулбеги поклонился и вышел.

Наутро бай вспотел, пришел в себя, попросил куриного бульона, поел и поговорил с окружающими. Эльмурад был по-прежнему около него. Кунградец смело разговаривал с больным, насмехался над его родственниками.

— День и ночь сидели они у дверей, ждали, чтобы ангел Азраил поскорей посетил этот дом. Но не сбылось их желание. Вместо ангела смерти явился Джура-картежник, привел тебе искалеченного раба — и вот вылечил твою болезнь этим лекарством. Этот раб принес тебе счастье, и ты выздоровел. Бай рассмеялся.

— Брось шутить, насмешник! — сказал он. — Меня бог исцелил. Во славу его я должен совершить доброе дело.

— Я правду сказал, — продолжал Эльму рад. — Я его видел, этого раба, он в конюшне лежит, свернулся в комочек, стонет. Голова у него разбита, от раны на плече вонь идет… Зовут его Истадом, но, боюсь, он не останется жить, падет жертвой за тебя.

— Его привез Джура-караулбеги? — переспросил бай.

— Да, — сказал Эльмурад, — он тебе должен был, вот и привез тебе раба в уплату. Теперь тебе и долга не видеть, и парня придется за свой счет лечить. Вот так расплачиваются с нами наши друзья-картежники!

Бай подумал и сказал:

— Я обещал, если выздоровею, отпустить на волю одного раба и одну невольницу. Пойдите скажите: я освобождаю этого раба. Напишите ему вольную от моего имени и отдайте ему, пусть идет куда хочет.

Эльмурад погладил усы и с ядовитой улыбкой посмотрел на бая:

— Джура-картежник тебя обманул, а ты обманул самого бога. Ну и хитер же ты, каракулец!

Израненного Истада и одну старую одинокую невольницу выбросили на улицу. Несчастная старуха, плача, взяла Истада под руку и кое-как дотащила до площади возле мечети. Там, у двери божьего дома, на глазах у верующих, она уложила Истада на камень и сама села рядом с ним, громко рыдая, чтобы люди сжалились над ними и дали им приют.

Истад был совсем без сил. Его раны на голове и на плече были неопасны, но голод и потеря крови сделали свое дело.

Если бы у него были силы, он прижал бы к сердцу данную ему баем вольную, побежал бы в свой кишлак, припал бы грудью к родной земле!.. Но что делать, когда мочи нет, не добраться ему до родного края, не увидеть своих близких, — видно, придется здесь, в чужом месте, навеки закрыть глаза…