Жук(Том I)

Глава 18. Трансфигурация[12] жука

Дверь лаборатории была закрыта. Незнакомец стоял недалеко от нее. Я прошел вглубь комнаты и взирал на него со всем вниманием, кое позволялось при данных обстоятельствах. Конечно, он знал, что я наблюдаю за ним, однако вид имел равнодушный, будто бы это совершенно его не беспокоило. Передо мной стоял восточный человек до кончиков ногтей — даже не сомневайтесь; но несмотря на то, что я повидал немало выходцев из тех краев, мне никак не удавалось понять, из какой именно страны он приехал. Вряд ли он был арабом и уж точно не был феллахом[13] — и, если я не ошибся, он ничуть не походил на мусульманина. Имелось в нем нечто такое, что никак не сочеталось с исламом. Что до его внешности, то никто не назвал бы его отборнейшим представителем расы, к какой бы народности он ни принадлежал. Одного только орлиного носа внушительного размера было бы достаточно, чтобы поставить крест на победе этого господина в состязании красавцев. Толстые губы казались бесформенными и, вкупе с еще одной особенностью его облика, наводили на мысль, что в его венах течет не одна капля негритянской крови. А особенностью, которую я только что упомянул, был его откровенно немалый возраст. При взгляде на моего гостя вспоминались рассказы о людях, сохранявших юношескую бодрость до глубочайшей старости. Однако при более пристальном наблюдении любой задался бы вопросом, а так ли этот человек дряхл, как выглядит, — да и вообще, пожилой ли он. Негры, особенно негритянки, часто ветшают с невероятной скоростью. Среди цветных иногда встречаются женщины, чьи лица, как у столетних, испещрены морщинами, хотя в действительности по своему возрасту они, здесь в Англии, считались бы дамами в самом цвете. Следы времени на лице моего посетителя к тому же спорили с юным блеском его глаз. У настоящих стариков таких глаз не бывает. Форма их показалась мне любопытной, напомнив о продолговатых фасеточных глазах странного насекомого, которого я мог мысленно себе нарисовать, но чье название в ту секунду ускользало от меня. Глаза горели не только силой и огнем, но задором юности. Мне доселе не доводилось видеть таких невероятных глаз; их обладатель вряд ли бы стал душою общества, в любом смысле. Вероятно, благодаря некой специфической особенности строения зрительного нерва, взгляд этих глаз был будто направлен не на собеседника, а сквозь него. Едва ли природе удалось бы создать лицо, чьи черты явственней выдавали бы, насколько опасен их носитель. Если кто-то, кому хотя бы однажды довелось увидеть этого человека, все же возжелал бы продолжить знакомство с ним, то ему было бы некого, кроме себя, благодарить за то, что его приверженность столь дурной компании привела к плачевным последствиям.

Так получилось, что я сам обладаю чрезвычайно тяжелым взором. Например, я всегда с легкостью заставлял любого, кто встречался со мной взглядом, отвести глаза. Однако, продолжая пристально всматриваться в гостя, я осознал, что только немалым усилием воли способен противостоять чему-то зловещему, проникающему из его глаз в мои. Возможно, у меня разыгралось воображение, хотя в этом плане я не впечатлителен; и если то, что я ощутил, действительно было моей фантазией, то весьма правдоподобной и неприятной. Я понимал, что при встрече с человеком нервным или чувствительным этот тип мог оказать на него самое губительное влияние посредством одного лишь своего особенного взгляда, а попадись ему подходящий объект, то результат демонстрации этой его силы мог бы представиться едва ли не сверхъестественным. Иначе говоря, если кто и был наделен традиционным дурным глазом, в который так истово верят итальянцы, да и не только этот современный народ, то таким человеком являлся мой гость.

После того как мы смотрели друг на друга в течение, осмелюсь предположить, добрых пяти минут, мне подумалось, что этого уже достаточно. Посему, пытаясь растопить лед, я задал вопрос:

— Могу ли я поинтересоваться, каким образом вы попали ко мне во двор?

Он ответил не словами, но типично восточным жестом — поднял вверх руки и опустил их ладонями вниз.

— Правда?.. Неужели?.. Вероятно, вы сами прекрасно поняли, что хотели показать, но ради меня не могли бы вы облечь это в слова? Еще раз спрашиваю, как вы попали ко мне во двор?

Он опять повторил свое движение.

— Наверное, вы недостаточно знакомы с английскими обычаями и правилами поведения и не понимаете, что вам грозит карающая длань закона. Реши я вызвать полицию, вы окажетесь в щекотливом положении; а пока вы не станете более разговорчивым, я не передумаю вызывать ее.

В качестве ответа он состроил гримасу, весьма схожую с ухмылкой — и которая, кажется, показывала, что он слишком презирает полицию, чтобы хоть что-то сказать по этому поводу.

— Что усмехаетесь… думаете, угроза полицией — это шутка? Вряд ли вам понравится встреча с ней… Неужели вас неожиданно покинул дар речи?

Он доказал, что это не так, заговорив со мной:

— Власть над языком мной не утеряна.

— Ну, это хотя бы кое-что. Раз тема попадания ко мне во двор кажется вам деликатной, вы, возможно, расскажете, зачем проникли туда.

— Причина вам известна.

— Простите, но посмею вам возразить: именно ее я не знаю.

— Знаете.

— Разве?.. В таком случае я прихожу к выводу, что вы здесь с предельно ясной целью — совершить преступление.

— Вы обвиняете меня в воровстве?

— В чем же еще?

— Я не ворую… Вам известно, зачем я здесь.

Он вздернул подбородок. И взглядом дал мне почувствовать, что ожидает от меня понимания, а я, по его мнению, пока пребываю в замешательстве. Я пожал плечами.

— Я здесь, потому что вы во мне нуждаетесь, — сказал он.

— Потому что вы мне нужны?!.. Ей-богу!.. Какие тонкости!

— Весь вечер вы желали видеть меня — мне ли этого не знать? Желали, когда она разговаривала с вами о нем и кровь закипала в ваших венах; когда он произносил речь и все ему внимали, а вы его ненавидели, потому что она глядела на него с восторгом.

Я был ошеломлен. Либо он говорил о том, о чем вряд ли вообще мог догадаться, либо… где-то закралась ошибка.

— Послушай, приятель, не пытайся меня обдурить — в этом деле я и сам, понимаешь ли, мастак.

На этот раз на коне оказался я — мне удалось его озадачить.

— Не понимаю, о чем вы говорите.

— В таком случае мы на равных, я тоже не представляю, о чем говорите вы.

Он неожиданно повел себя по-детски непосредственно:

— Чего это вы не знаете? Этим утром не было ли речи о том, что если вы будете нуждаться во мне, я приду?

— Кажется, я припоминаю, что вы любезно предлагали мне нечто подобное, но… разве к вам поступала какая-то просьба?

— Вы испытываете к нему иные чувства, чем я?

— К кому это ему?

— К Полу Лессинхэму.

Это было сказано тихо и спокойно, но, мягко выражаясь, не без враждебности, показавшей, что по меньшей мере стремления причинить зло Апостолу тут не занимать.

— Умоляю вас, поведайте, какое это чувство мы к нему испытываем?

— Ненависть.

Для этого джентльмена ненависть откровенно означала ненависть — в полнокровном восточном смысле. Я бы не удивился, если бы после того, как слово слетело с его губ, они оказались бы опаленными.

— Я ни в коем случае не утверждаю, что действительно питаю к нему упомянутое вами чувство, но, допустим, таковое имеется, и что?

— Ненависть роднит.

— Такое я тоже поостерегусь подтверждать; но — делаем следующий шаг — что у всего этого общего с вашим присутствием в моем обиталище в столь поздний час?

— Вы ее любите. — На сей раз я не попросил уточнить имя: мне не хотелось, чтобы его звучание было замарано губами этого человека. — Она любит его: это плохо. Если пожелаете, она вас полюбит: это будет хорошо.

— Действительно… Так поведайте, как достичь столь милого сердцу исхода?

12

Трансфигурация — латинизированный термин для видоизменения, преображения, чаще в религиозном контексте.

13

Феллах — крестьянин в странах Ближнего Востока.