В провинции

— Гм, — произнес пан Анджей и задумался.

— Вы меня извините, — вмешалась Снопинская, — но у мальчика есть родители, есть кусок хлеба, так зачем ему было ради каких-то школ слоняться по чужим углам?

Пан Анджей посмотрел на нее с удивлением.

— Конечно, — сказал он, — вам лучше знать, как руководствоваться судьбой вашего сына, однако мне думается, уважаемая пани Ануся, что тот, кто смолоду не слоняется, как вы выразились, по чужим углам, тот не сможет потом заработать и на свой собственный угол.

— Для того мы всю жизнь ломаем спины, — ответила Снопинская, звякнув ключами, — чтобы нашему сыну собственный угол и кусок хлеба достались без труда.

— Без труда… без труда… — повторил пан Анджей как бы про себя, а глаза его снова устремились в пространство и опечалились.

Пан Ежи вздохнул.

— Эх, — сказал он, — по мне, пусть бы парень и впрямь занимался каким-нибудь делом, чем с завтрака до обеда ворон по полям стрелять, а потом спать с обеда до ужина. Но что делать, дорогой Анджей! У нас, сельских тружеников, если парень умеет читать, писать и считать, так и слава Богу. Да в конце-то концов, была бы охота к труду… была бы охота…

— А откуда ей взяться, охоте, если он смолоду привыкнет к безделью? — спросил пан Анджей.

Пан Ежи только посмотрел на него озабоченным взглядом, но пани Ануся, покачав головой и решительно звякнув ключами, возразила:

— Э, лишь бы жил честно и не забывал Богу молиться, а премудрости эти, ученость особая — к чему ему это? Так, по крайней мере, дитя при нас, нам на радость, да и среди людей бывает, учится обхождению. И стыда, слава Богу, родителям не приносит! Вот, пан Анджей, сами увидите, Заговорит, так есть что послушать, и как держится, в сто раз лучше, чем какой-нибудь графский сынок. Среди наших соседей он прямо нарасхват, на руках его носят…

— Видишь ли, Анджей, — прервал жену арендатор, — у моего сына будет состояние, правда, небольшое, но все-таки. Мне-то мои родители ничего не оставили, сами всю жизнь таскались по посессиям, а под старость потеряли все, что имели. Когда мы с Анусей поженились, у меня в аренде было ровно пять хат и жил я чуть ли не в курной избе. Да вот удалось же с Божьей помощью выкарабкаться из нужды и для сына немного денег сколотить. А ему будет легче, не с пустыми-то руками, у меня ведь ничего не было.

— Но у тебя было желание трудиться и была привычка к труду, — перебил его пан Анджей.

— Это верно, — согласился пан Ежи.

— Да как он мог не желать! — вскричала пани Ануся. — Не было бы желания трудиться, он попросту помер бы с голоду. А наш сын и так с голоду не умрет, пусть же пользуется жизнью, пока молод, незачем ему корпеть над книжками или батрачить в поле.

На этот раз пан Анджей ничего не возразил ей, только задумчиво опустил голову на грудь, а пан Ежи стал глядеть в окно.

— Вот и Олесь идет! — воскликнул он.

Поглядел в окно и пан Анджей и увидел во дворе того самого юнца, которого встретил, подъезжая к Адамполю.

— А! — промолвил он. — Так мы уже виделись с паном Александром; я встретил его по пути и даже разговаривал с ним, но кто бы в нем узнал того маленького Олеся, которого я видел десять лет назад!

— Вымахал парень, как дуб, — сказал пан Ежи, а его жена довольно заулыбалась.

— Знаете, пан Анджей, — обратилась она к гостю, — хоть я Олесю и мать, но могу смело сказать, что он самый красивый кавалер во всей нашей округе. Недаром все девицы с ума сходят по нем; если б захотел, он мог бы на любой жениться, хоть сегодня! — прибавила она, понизив голос, с кокетливой ужимкой, которая удивительно не шла к ее худому и сухому лицу.

— Жениться? В его годы? — поразился пан Анджей. — Ему, я думаю, не больше двадцати?

— Скоро исполнится двадцать один. А хоть и молод, что ж в этом плохого? Говорит же пословица: кто рано встает и молодо женится, тому Бог удачу пошлет.

— Простите, дорогая пани Ануся, — улыбнулся пан Анджей, — но по старому знакомству осмелюсь заметить, что пословица во второй своей части глупость говорит.

— Почему? — возмутилась хозяйка дома.

— Потому что прежде чем жениться, человек… — начал пан Анджей, но пан Ежи перебил его:

— Нет уж, что до женитьбы, так и я за то, чтобы Олесь женился как можно скорее. Обзаведется семьей, так и бездельничать расхочется, и дурь всякая вылетит из головы.

— А если не вылетит? — спросил пан Анджей, а пани Ануся, видно, недовольная намеком на легкомысленные склонности сына, сердито пробормотала:

— Дурь! Дурь! Какая там дурь! Нет никакой дури!

Но тут дверь отворилась, и в комнату вошел молодой Снопинский.

Красив он был безусловно, красавец в полном значении этого слова: высокий и стройный, с белым гладким, классической формы лбом, с глазами, голубыми как незабудки, и редкой красоты золотистыми кудрями. Его щеки, слегка опаленные весенним ветром, были покрыты легким юношеским пушком, а пунцовые губы оттенены небольшими светлыми усиками. Когда он смотрел на кого-нибудь, глаза его вспыхивали и искрились; когда улыбался, обнажались два ряда зубов, таких белых и ровных, что им могла бы позавидовать любая женщина. Прекрасному лицу этому нельзя было отказать и в живости выражения, говорившего о подвижном, легко схватывающем уме, но прежде всего о молодой, неудержимой жажде жизни, которая так и рвалась наружу, вспыхивала в каждом взгляде, в каждой складке лица.

Когда он вошел в комнату, как был, в охотничьем костюме, только без сумки и без ружья, пан Ежи, указывая на юношу, обратился к гостю:

— Мой сын, милый Анджей, — затем добавил: — Олесь, это пан Анджей Орлицкий, о котором ты уже наслышан, наш родич и благодетель.

По лицу молодого человека можно было догадаться, что последнее слово ему не понравилось. Он, однако, поспешил подойти к пану Анджею и с ловким, хотя несколько аффектированным поклоном подал ему руку. Затем взял стул, энергично поставил его возле гостя, сел и спросил непринужденным тоном:

— Это не вас ли я, пан Орлицкий, имел удовольствие встретить часа два назад, по дороге в Адамполь?

— Как долго ты сегодня охотился, Олесь, — заметила Снопинская.

— Эх, маменька! — воскликнул молодой человек. — Если б не проголодался и не спешил приветствовать нашего уважаемого гостя — хоть и не имел чести знать его раньше, — прибавил он с новым преувеличенно изящным поклоном, — я бы еще часа два охотился. Что дома делать? Ах, сударь, вы себе не представляете, — обратился он пану Анджею, — какая тут скучная жизнь! Если б не ружье, не верховая лошадь и…

— Ну, и что тебе удалось подстрелить сегодня? — торопливо перебил его отец, который с той минуты, как сын вошел в комнату, казался еще более озабоченным, чем обычно. — Настрелял ли хоть дичи на жаркое к ужину?

— Где там! — ответил Александр. — Какая теперь дичь! Три вороны — вот и вся моя добыча. Но если бы вы только видели, папенька, как это было смешно! Иду я себе по дороге, вдруг вижу: ворона садится на вербу. Я ее на мушку, а она — клюв к небу и каркает, точно зовет кого-то из-за облаков. Я — паф, а она — бац, тут же свалилась, даже не пикнула. Таким манером я целых трех укокошил.

— И вам доставляет удовольствие убийство безвредных птиц? — спросил пан Анджей, а складка между его бровями углубилась.

— Ничего, сударь, не поделаешь, — бойко возразил Александр, — надо же как-то время коротать. К соседям не всегда съездишь, дома оба, и отец, и мать, вечно заняты хозяйством, а мне что прикажете делать? Умирать от скуки?

Пан Ежи прислушивался к речам своего сына со все более и более озабоченным видом; Снопинская вышла по хозяйственным делам; пан Анджей помолчал, затем заметил, как бы шутливо:

— Не кажется ли вам, пан Александр, что вы слишком часто употребляете слово «скука»?

Александр сделал руками жест, изображающий отчаяние.

— Ах, вы, сударь, должно быть, приехали из большого города и не знаете, какая тут у нас жизнь в провинции! Вот послушайте: встанешь утром, позавтракаешь, оглядишься по сторонам — и что же ты видишь? Папенька на гумне, маменька в кладовой, работники молотят, куры кудахчут, гуси гогочут да петухи поют. Согласитесь, что все это вместе взятое вряд ли так уж забавно. Ну и ходишь, заложив руки за спину, из угла в угол, по двору, по саду и, как спасенья души, ждешь обеда — не потому, что хочется есть, — просто это хоть какое-то развлечение, способ убить время. Пообедаешь — и опять то же самое: ходишь, бродишь да ждешь ужина. А после ужина еще хуже: папенька ложится спать, маменька ложится спать, челядь ложится спать, одни комары гудят да кусают. Вот она какая, наша жизнь! Да что я вам рассказываю, вы сами, сударь, должны понимать, каково молодому человеку зарыться в деревенской глуши.