В провинции

Словом, нетрудно был распознать в пане Ежи человека, который всю жизнь хлопочет об одном лишь хлебе насущном и мысли которого заняты исключительно посевами, жатвой и молотьбой; не было для него горя горше, чем градобитие либо неурожай, а единственные его радости, — не считая урожаев в хорошие годы, когда с одного морга удавалось собрать целых десять мерок пшеницы, — были женитьба на любимой Анусе и затем рождение сына. Что до пана Анджея, то он непременно должен был принадлежать к тем, кому отдано во владение царство духа и чьим мыслям привольно в этом царстве.

Напротив мужчин сидела Снопинская, сорокалетняя женщина, худая, бледная, с постным лицом и с огромной связкой ключей у пояса. На ней еще более отчетливо, чем на муже, был виден отпечаток хлопотливых будней, не скрашенных ни малейшим дыханием поэзии, не согретых ни единым лучом мысли, выходящей за пределы хозяйственных забот. Сыры, масло и мука наложили на ее сухое лицо печать безнадежной прозы, и вся она, в своем черном шерстяном узком платьице и белом чепчике, из-под которого виднелись гладко причесанные рыжеватые волосы, выглядела так, как будто вот-вот превратится в длинный заржавленный и скрипучий ключ, которым отпирают дверь в кладовую.

— Ну, милые хозяева, — заговорил пан Анджей, — теперь, когда вы меня, странника, накормили-напоили, пора рассказать вам, с какой целью я прибыл и как решился проделать такой дальний путь.

— Правильно! — подхватил пан Ежи. — Хоть и рад я тебе душой и сердцем, однако не могу надивиться, откуда ты тут взялся. Как с неба свалился, ей-же-ей. Ведь от тебя до нас миль пятьдесят, не меньше?

— Да, около того, но что это значит для такого молодца, как я, — ответил пан Анджей с улыбкой. — Знаете ли вы, что в этой же самой бричке, которая привезла меня к вам, с этой же парой лошадей и с этим же кучером Якубеком я два года тому назад совершил путешествие в Варшаву, да что там — за Варшаву, до самых Карпат.

— Не может быть! — воскликнули пораженные хозяева.

— Вот-вот, хоть мы с вами и родня, вы еще не знаете моих чудачеств. Из-за этих-то постоянных странствий иные и считают меня чудаком. И, может быть, правы, если годится назвать чудачеством неудержимую склонность, пристрастие к чему-либо настолько сильное, что ради него человек готов на любые труды. Вот такое, дорогие мои, пристрастие питаю я к наукам и к природе. Да Ежи должен это помнить и по школьным годам…

— Как же, как же, — отозвался Ежи, — помню, что в школе я всегда шалопайничал, а ты учился лучше всех.

— Но сердце у тебя было золотое, потому, не говоря уже о родственных чувствах, я и полюбил тебя, и ни годы, ни разница в характерах не сумели нарушить наших отношений. Итак, уже в детстве и в ранней молодости я больше всего на свете любил книги, а достигнув зрелого возраста, сам начал их писать.

— Знаю, знаю! — воскликнул Снопинский. — Я всегда гордился тем, что мой родственник и школьный товарищ пишет такие ученые книжки, что мне их и не понять.

Пан Анджей рассмеялся, услышав наивное признание арендатора, затем продолжал:

— Ты, Ежи, должен знать, однако, что главный предмет моих научных штудий — это природа. Я люблю природу, везде ищу ее, езжу по белу свету, чтобы исследовать ее разнообразие, а затем описываю то, что увидел и чему научился в своих поездках. В этих-то целях и ездил я в Карпаты и на берег Вислы, а в будущем году отправлюсь, быть может, еще дальше; с этой же целью прибыл я и сюда. Я поставил себе задачей всесторонне исследовать отечественную флору, поэтому в разъездах по стране я не пользуюсь ни железной дорогой, ни почтовыми, предпочитая всем средствам передвижения своих медлительных лошаденок, на них я могу не торопиться, останавливаться где хочу и свободно располагать своим временем. Когда я в прошлом году решил навестить здешние края, то сначала имел намерение подыскать себе квартиру на летние месяцы в вашем губернском городе, но потом вспомнил, что здесь живут мои милые Снопинские, и мне захотелось остановиться у вас, тем более что и для моих изысканий будет лучше, если я поселюсь в деревне. Гостем я буду непостоянным, придется часто делать вылазки в разные места вашей провинции, но, если позволите, отсюда я буду отправляться в поход и сюда возвращаться; более того, сюда я буду сносить все свои трофеи, alias пучки всякого рода трав, а также рисунки деревьев и цветов, которые я тут сделаю. Однако, если это вам неудобно или неприятно…

Кончить ему не дали, хозяин бросился обнимать его, восклицая:

— Ах, дай тебе Бог здоровья за твою прекрасную мысль! Поверь, я тебе рад от всей души! Особой роскоши ты у нас не найдешь, но все, чем хата богата… Теперь я смогу хоть в малой мере отблагодарить тебя за то, что ты для нас сделал.

— Не вспоминай об этом, Ежи! — воскликнул пан Анджей.

— Никогда не забуду, даже если бы и хотел, — живо возразил Снопинский. — Помнишь, Ануся, — обратился он к жене, — как было под Ковно, когда мы арендовали там именье; пшеницу градом побило, на скотину мор напал, сгорели стога сена на полях, а помещик, бесчувственный к нашим несчастьям, хотел подать на нас в суд за долги, Если б, Анджей, не твоя помощь, мы бы тогда по миру пошли…

Последние слова пан Ежи произнес со слезами на глазах, и даже лицо его жены вдруг осветилось как бы искрой умиления.

— Отлично помню, как страшно мы бедствовали и как пан Анджей помог нам, — сказала она, — и прошу вас поверить, что мы оба рады вам от всей души. Поживите у нас, а если это поможет вам написать книжку, мы будем рады вдвойне.

Видно было, что Снопинская чувствует себя польщенной: шутка ли, принимать в своем доме гостя, который пишет книжки, да к тому же, как сказал ее муж, такие ученые, что вряд ли она бы и поняла их.

Некоторое время обменивались любезностями и воспоминаниями о прошлом, из которых явствовало, что пану Анджею не раз случалось выручать Снопинских из беды, затем пан Ежи спросил:

— Анджей, ну а как у тебя там с хозяйством, если ты постоянно в разъездах?

Пан Анджей усмехнулся, подумав, должно быть: «что на уме, то и на языке».

— Хозяйством у меня ведает мой средний сын, — ответил он. — Старший, как вам известно, инженер, младший еще учится в медицинской академии, ну, а среднего я определил в хлебопашцы. Он кончил агрономическое училище, и вот уже два года, как я свалил на него все полевые работы, вообще все дела, связанные с имением, а сам без помех отдаюсь наукам и моим излюбленным странствиям по родной стране.

— Какой ты, Анджей, счастливый, имеешь сына, который тебя выручает, можешь хоть отдохнуть под старость, — проговорил Снопинский со вздохом, и привычное выражение озабоченности явственнее проступило на его лице.

— О да, — сказал пан Анджей, — я доволен своими сыновьями. Я их так и воспитывал, чтобы кроме имения, которое я им оставлю, каждый из них имел профессию, благодаря которой мог бы своим трудом и обществу служить, и обеспечить себе существование.

Но тут пан Анджей, как видно, спохватившись, прервал себя и воскликнул:

— А где же твой-то сынок, Ежи? Ведь он у вас единственный! Я его видел, когда ему было лет восемь-девять, и, помню, красивый и шустрый был мальчуган. Где он теперь? Чему учится? Какое ты дал ему направление?

— А ты его сейчас увидишь, — ответил пан Ежи, — с утра он вышел пострелять, но должен вот-вот вернуться.

— Как, он дома? Разве у него каникулы? Да нет, время не каникулярное…

— Какие каникулы! — сказал пан Ежи с еще более озабоченным взглядом. — Уже четыре года, как дома сидит.

— Так рано кончил школу? Почему же вы не отдали его в какое-нибудь высшее учебное заведение, ведь у него, должно быть, выдающиеся способности!

— Да где там кончил! Четыре класса он кончил, а больше не захотел, вот я и взял его домой.

— И что же он делает дома, ваш молодой человек? — просил пан Анджей.

— Помогает мне хозяйничать, — ответил пан Ежи тихим голосом, но взгляд его, грустный и смущенный, явно противоречил словам.