Страница 11 из 13
А недавно Шокир в кишлак вернулся. Я удивился: хилый человек, оказалось. Ударишь его тюбетейкой — свалится. За нос потянешь — из него душа вон. Но очень, оказалось, язвительный.
Вот и сейчас усмехается:
— А, солдат! Почему не на службе?
— С заданием прибыл, — говорю.
— Оха! Большой человек, — говорит. — Как воюешь? Много врагов убил?
— Пока не воевал, — говорю. — Еще никого не убил.
В армию меня наши старики отправили. Когда Зухуршо в Ходжигон прибыл, он нашего раиса к себе вызвал, приказал: «Из Талхака ко мне молодых парней служить пришлите». Уважаемые люди собрались, стали решать, кого в армию послать. Выбрали Кутбеддина, Хилола, Барфака, других ребят. И меня. Отец рассердился: почему из бедной семьи забираете? У нас и так работников не хватает. Отец разгневался, я обрадовался. Мир узнаю. Из Талхака никогда еще не уезжал. Теперь повсюду побываю. Деньги получу. Зухуршо жалованье обещал...
А Шокир допытывается:
— С заданием прибыл, говоришь? Сам Зухуршо, наверное, задание дал. Ты теперь такой человек, что с большими людьми беседы ведешь.
Я сдуру и признаюсь:
— С Зухуршо еще не говорил.
— Да хоть видел-то его?
— Ребят расспрашивал, — говорю. — Они смеялись, разное рассказывали...
Они вокруг столпились, меня как малого ребенка пугали. «Э, братишка, у Зухура туловище человека, а голова дикого кабана». Другой говорил: «Он не человек — джинн... Тыква, ты, небось, джиннов боишься? » «Он тыкву любит. Завтра из тебя, Карим, кашу варить будут». И разное другое, что и пересказывать не хочется.
А Шокир уязвить старается:
— Потешаются? Хорошо, только смеются, не измываются. А может, мутузят тебя или еще что, а?
— Нет, — говорю. — Не измываются.
Хотели, Даврон не позволил. Но зачем об этом Шокиру рассказывать?
— Живу хорошо, — говорю. — Военную форму дали, автомат дали, все дали. Еда хорошая. Там внизу, в Ходжигоне, люди богаче, чем у нас, живут. Ожидают, Зухуршо будет муку и сахар бесплатно раздавать...
Шокир удивляется.
— Кому раздавать? — спрашивает.
— Народу. Людям Ходжигона.
— А про нас не слышал? — Шокир волнуется. — Нам-то как?
— Точно не знаю, — говорю. — Может, и нам тоже.
Шокир поближе придвигается:
— Ты, Карим-джон, разузнай. Точно выясни, потом приди, мне расскажи.
— Как приду? — отвечаю. — Кто меня отпустит?
Он сладкие глаза строит, будто халвы наелся:
— Ты парень умный. Придумаешь.
Сам прикидывает, чем бы мне еще польстить.
— Теперь, когда ты жизнь повидал, ума набрался, тебе жениться надо.
Смеется что ли? Прознал, наверное, что у нас денег на калинг недостает, чтоб за невесту заплатить. А война началась, табак сажать перестали — теперь никогда, наверное, такую сумму, что для свадьбы нужна, не соберем.
— Мне не к спеху, — говорю.
Шокир меня за плечи обнимает, не то насмехается, не то сочувствует притворно:
— Э-э, кошка до подвешенного сала не допрыгнула, «Фу, прогоркло, воняет», — сказала... Я тебе, Карим-джон, совет хороший дам.
Зачем мне лживые советы? Хочу его руку скинуть, не решаюсь.
— Внучку деда Мирбобо, дочь покойного Умара, видел? — Шокир спрашивает. — Красивая девушка. Однако городская, образованная. Сам понимаешь... За такую невесту большой калинг не запросят. К тому же, ты нынче в большую силу вошел, у самого Зухуршо в солдатах служишь. Отказать не посмеют.
«Правильно, — думаю, радуюсь. — Почему сам прежде не сообразил?»
— Спасибо, муаллим, — говорю. — Маму попрошу, чтоб пошла посваталась.
— Ты сначала сам с девушкой поговори, — Шокир советует.
А меня не то смущение, не то сомнение разбирает. Как, думаю, с ней поговорю? Что ей скажу?
Шокир смеется:
— Эх, парень, вижу, ты девок боишься. Не робей, у них между ног зубы не растут. Найди момент, когда она из дома выйдет, за водой или еще куда... Подходи смело. Да что тебя учить! Ты солдат, сам лучше знаешь. Прямо сейчас иди, времени не теряй.
Так хорошо сказал, что мне радостно стало.
— Спасибо, муаллим, — говорю. — Тысячу раз спасибо! Если это дело получится, вашим должником буду. Что захотите, все для вас сделаю.
Руки к сердцу прикладываю, иду. Шокир окликает:
— Эй, Карим, раз жениться собрался, надо кер немножко подправить.
Я удивляюсь:
— Зачем подправлять? Не маленький, не кривой. Хороший кер, большой.
Он говорит:
— Не о том речь. Надо, чтобы длинным, как у осла, сделался. Иначе жена любить не будет. Э-э, сынок, женщин не знаешь... Я тебе, Карим-джон, второй хороший совет дам. Способ есть, мой дед покойный Мирзорахматшо меня научил. Траву забонсузак сумеешь отыскать?
— Смогу. Возле воды растет.
Он советует:
— Листьев забонсузака нарви, курдючное сало растопи, с травой разотри, немного соли добавь и в кер втирай. А потом за конец посильней тяни, вытягивай...
— Жечь, наверное, будет.
— Терпи, — говорит. — Все наши мужчины так делают.
Я опять спасибо говорю, иду, Шокир опять окликает:
— Постой! В узелке что?
— Ребятам лепешки несу.
— Одну мне давай, — говорит. — Плата за советы.
Не хочется, но приходится развязать.
— Два совета — две лепешки, — Шокир говорит и три ухватывает.
Хорошо, что в узелке еще много хлеба остается. Я про военное задание соврал. Домой, в Талхак, наши ребята меня послали. Я похвалился: моя мама вкусные лепешки печет — так, как она, никто не умеет, — а Рембо сказал:
«Иди, Тыква, нам принеси».
Я хотел ребятам уважение выказать, но командира боялся. «Даврон узнает, что в я самоволку ушел, накажет».
Гург-волк засмеялся, железные зубы по-волчьи оскалил: «Э, какая, билять, самоволка?! Про армию рассказов наслушался? Тут не армия».
У него все зубы — стальные, блестящие. Потому волком и прозвали.
«У нас другие порядки, — Рембо сказал. — Кто без лепешек возвращается, того к стенке ставят».
«Зачем?» — я спросил.
«Расстреливают», — Рембо объяснил.
Пошутил, наверное.
Теперь в Ходжигон вернуться бы поскорей. Но в казарму не иду. Ноги сами меня к дому старого Мирбобо несут. Иду, думаю, с дедом-покойником Абдукаримом разговариваю. Я маленький был — дедушка меня любил. Всему учил. Лук-камон, из которого камешками стреляют, для меня смастерил и меткости научил... Теперь дедушка мертвый. Говорю: «Дедушка, очень на этой девушке жениться хочу. Помогите, пожалуйста, чтоб это дело сладилось. Очень вас прошу». Дедушка Абдукарим обязательно поможет. Наши арвохи, деды-покойники, хотя и строгие, но добрые, нам всегда помогают.
Иду, мечтаю, к дому деда Мирбобо подхожу. Калитка, как в сказке, открывается, Зарина с ведрами на улицу выходит, мне навстречу идет. Я, как в счастливом сне, по воздуху к ней подплываю, к ведрам тянусь:
— Давай помогу.
Она отскакивает, кричит сердито:
— Отвали! Руки убери! Тебе чего надо?!
Будто палкой ото сна разбудила. С коня мечтаний на землю свалился. Понять не могу, что случилось? Она кричит:
— Шагай, шагай отсюда, ишак! Чего встал? Шел своей дорогой, вот и иди. Не то брата позову...
Нос вздергивает, прочь идет. Я стою, простоквашу во рту жую. «Почему так? Что я неправильно сказал?» Обманул меня Шокир. Эта девушка — ведьма, оджина... За такую все, что имеешь, отдашь, лишь бы от нее отвязаться. Лучше вообще не жениться, чем с такой злыдней жить.
Вижу, Зарина останавливается, назад поворачивает. Наверное, еще не все злые слова мне в лицо бросила. Зачем я Шокиру доверился?!
Она подходит, говорит:
— Парень, ты меня извини, пожалуйста. Понимаешь, привыкла, что у нас в Ватане националы к русским девушкам цепляются. Ну, автоматом и вырвалось, боевая готовность сработала. Глупо, конечно... Самой совестно стало. У вас тут совсем по-другому...
Я молчу. Все слова забыл. Она спрашивает:
— Тебя как зовут?
— Карим.
— Ну, пока, Карим. Не обижайся. Хорошо?
И вверх по улице бежит, ведрами размахивая.