Один за двоих

- Дядя будет рад видеть вас в своем доме, мистер Райт, - голос Аркашки заметно отличается от прежнего аристократической плавностью и нотками вселенского презрения. Надо же, а как играл, поганец!

- Проводи меня… Педро.

Короткое мгновение он кажется ошеломленным, но быстро берет себя в руки.

- Танечка, - ласково говорю я, отстраняя девочку, - ты подожди меня здесь, ладно? Нам с дядей Аркашки надо поговорить наедине.

- О чем? - удивленно поднимает белые от инея бровки Таня.

- Это мужской разговор, я скоро вернусь.

- Ты заберешь меня отсюда? Ты ведь больше не отдашь меня чужим, правда?

Холодок пробегает по спине.

- Конечно, нет. Я поговорю с доном, и заберу тебя.

- Я должна его поблагодарить…

- В другой раз, Таня, - немного жестче отвечаю я. Провожу ладонями по ее щечкам, запоминая бархатную кожу и плавные очертания. Что делают люди, когда знают, что идут на смерть? Солдат привыкает смотреть смерти в глаза и знает, что в любой миг может расстаться с жизнью. Но умереть в бою и под пытками - разные вещи. Возможно, я буду умирать долго. И тогда мне пригодятся крупицы светлых воспоминаний.

Наклоняюсь и касаюсь губами лба девочки.

- Жди меня здесь.

Аркашка в нетерпении тычет мне пистолетом в бок, но со стороны кажется, что мы идем к землянке, как два закадычных друга.

На крыльце натоптано, в центре большого сугроба над крышей темная воронка - внутри топят печь. Хватаюсь за поручень, чтоб не поскользнуться. Аркашка-Педро нервно дергается в мою сторону:

- Осторожней, дядя Дан. Ступеньки.

- Я помню.

- Ты много чего помнишь. Брось здесь все оружие, какое у тебя есть.

Разумная просьба. Я отстегиваю пояс с гранатным подсумком, кобуру с трофейным ТТ, вынимаю нож, все это бросаю под ноги Аркашки. Племянничек Алвано глядит на оружие, как на ядовитых змей. Одной рукой паршивец ощупывает меня в поисках еще чего-нибудь.

Наконец, удовлетворенный досмотром, с видимым трудом распахивает скрипучую дверь. Снова толчок дулом в бок. Пригибаю голову и вхожу в полутемное помещение. Знакомые очертания мебели не дают налететь на широкий, стоящий посреди комнаты, стол. Глаза, как всегда, очень медленно привыкают к полумраку после яркого зимнего дня.

Оглядываюсь в поисках командора, сильно щурясь, от напряжения глаза слезятся. Вижу большую чадящую печь, длинные массивные лавки, в углу грубо сколоченный открытый шкаф с полками - хозяйка Матвеича называла его сервантом.

- Входи, - велит Аркашка, мягко толкая меня в спину.

Глухо хлопает за нашими спинами, обитая войлоком, дверь, предатель задвигает надежный засов. А мне, наконец, удается разглядеть Алвано. Он стоит буквально в двух шагах, в темном проеме, где гости всегда сбрасывали куртки и шубы. Сложив руки на груди, пристально глядит, как я глупо озираюсь. В черном свитере и джинсах, со спокойным благообразным лицом он выглядит школьным учителем, а не кровавым командором. Злость вскипает во мне с новой силой, я сжимаю кулаки и шагаю к своему врагу.

- Buenos días, дон Райт, - насмешливо произносит Ромари Алвано, - присядь, отдохни с дороги.

- Ублюдок! - рычу я, делая еще шаг.

Путь перегораживает Педро, упирает дуло пистолета мне в горло, да так сильно, что перехватывает дыхание.

- Nino, зачем же так грубо? - укоризненно говорит командор. - Ты же воспитанный юноша из хорошей семьи. Что велит этикет?

Педро убирает пистолет.

- Присаживайтесь, дон Райт, - с легким поклоном предлагает он. Мне все происходящее напоминает дурную комедию.

Глава 66

- Вот так и уверуешь в переселение душ. До чего ж похож!

Алвано подходит так близко, что достаточно протянуть руки, чтобы раздавить его, как мокрицу. И ведь не боится, скотина.

Я бросаюсь на него. Удар кулаком в холеную морду командор легко блокирует, уходит в сторону, сильно прикладывая ребром ладони мне по локтю. С шипением я падаю и, перекатившись, вскакиваю еще более разъяренный, чем был. Рука ниже локтя онемела, холодные мурашки ползут по предплечью, но кость не сломана.

- Вот только характер подкачал. Из нервов твоего брата можно было отливать танковую броню.

- Ты нелюдь!

- Я? Вовсе нет, но если еще раз так сделаешь, останешься без почек! - Алвано говорит тихо, но очень, очень убедительно.

- Чего тебе надо?

- Мне? - снова переспрашивает он. - Это же ты искал меня, caro?

И до того спокойно и безмятежно звучит его голос, что в душе скребут сомнения.

- Долго и упорно ты ищешь меня, только не пойму, зачем?

- Ты еще спрашиваешь, убийца?

- Dios mio! Присядь, так будет удобнее беседовать, - велит Ромари Алвано и сам садится за стол на лавку, чуть помедлив, я принимаю предложение. Педро встает у меня за спиной, упирая пистолет под лопатку. Я с легкостью мог бы сломать его цыплячье крылышко, но преимущество в неожиданности по глупости упустил, и приходится выжидать удобного момента для атаки. А командор-то непрост, еще как непрост. С первого мгновения нашей встречи он беспрестанно удивляет меня.

- Ты, конечно, считаешь меня убийцей Стального Сокола? Отчасти это верно - мне не за что благодарить твоего братца. Он оболгал меня в Ходхольме, группа офицеров во главе с ним подтасовала факты и вынесла мне и моим друзьям необоснованный вердикт. Потому, когда мой уважаемый наниматель, верховный Харру приказал найти подполковника, который занимается поставками оружия мятежникам и выбить из него информацию о сети сообщников, я, как командор нарголльской армии, приложил все усилия для выполнения приказа.

Я слушаю, внутри у меня все горит. Ромари Алвано не зря был преподавателем описательных дисциплин, речь у него поставлена, как у хорошего оратора.

- Но ненависть не помешала мне отнестись с уважением к чувствам пленника. Тем более такого пленника, как господин Райт. Я изложил ему требования, в которых пообещал, что в обмен на информацию о сообщниках, отпущу подполковника на все четыре стороны. Но Райт уперся. О, это ваше оримское упрямство! Он молчал, а наши соратники нарьяги начали нервничать. Возможно, нар-хитер Камфу получил иной приказ, отличный от моего. Три дня я пытался выжать информацию из упрямца, сдерживая натиск алчущих крови и жертв нарьягов. Но пришел приказ покинуть капище и вернуться в Нарголлу, и мне пришлось уступить. Нарьяги истязали пленника, а потом зверски убили, но я даже не видел этого.

Алвано разливается соловьем, такой искренний и убедительный, глядя на меня бархатными печальными глазами. Я молчу и не шевелюсь, внимательно слушая его.

- Я не имею отношения ни к пыткам, ни к глумлению над телом. Я честный христианин, для меня, как и для тебя, мерзостны обряды бывших союзников. И от всей души я сочувствовал несчастным пленникам…

- Как же гладко ты врешь, - наконец прерываю я словоразлив командора, подозревая, что говорить он может часами. Я даже, может быть, поверил бы ему, если б не знал правду от Шику.

- Не веришь?

Качаю головой, пристально глядя ему в глаза, теперь мое время раскрывать карты.

- Помнишь мальчика-нарьяга, который присматривал за моим братом? - по движению зрачков вижу - помнит.

- Там было много нарьягов, - не задумываясь, отвечает Алвано, - они же все на одно лицо, как новокитайцы…

- Хорошо, это неважно. В Ходхольме тоже все свидетели были на одно лицо, всего лишь хиллаты и лийцы. Кто им поверит, даже если у них в руках видеокамеры?

Снова движение зрачков.

- Значит, поверил нарскому ублюдку и пришел мстить? - ровным голосом выводит Ромари Алвано.

Я медленно встаю, ощущая прижатый к лопатке ствол револьвера.

- Нет. Я пришел привести в действие приговор военного суда. Ромари Алвано, ты приговариваешься к расстрелу. Твое последнее слово, собака!

Мне потребовалось мгновение, чтобы выкрутить руку Педро и завладеть револьвером - шестизарядным магнумом. Узкое вороненое дуло упирается в широкий умный лоб командора. Он улыбается, глядит с прищуром, довольный, будто удачно меня разыграл. Над столом торчит его револьвер, направленный мне в живот.