У истоков системы

Дело в том, что в начале девяностых, когда Викторин, а тогда ещё Виталий, решил стать священником и монахом, уполномоченных уже не было, а епархиальной бюрократии ещё не было. И его рассказам об образовании епископ поверил наслово, совершил его постриг и хиротонию и назначил настоятелем храма в селе Шляпкино, среди жителей которого уже и тогда вряд ли нашёлся бы кто-то, кто знал бы, что такое «диплом», не говоря уже о том, зачем он нужен. Ректор, к которому иеромонах обратился с предложением почитать в училище курс введения в философию, то же не удостоился увидеть его диплома.

— Всенепременно привезу, потому как понимаю, коль важна бумага сия. Но ведь вот беда какая: лежит она у меня уже пятнадцать лет в аспирантуре философского факультета МГУ. Поступил я туда, а потом подумал, что тлен и суета все это. А они мне обратно диплом не отдают: все уговаривают, чтобы я защитил у них диссертацию. Говорят, великий философ во мне пропадает… — сокрушался отец Викторин. Речь его изобиловала коверканными славянизмами, но иногда он не выдерживал и переходил на нормальное изложение своих мыслей.

— А в семинарии вы не учились? — спросил его ректор.

— Чему могут они там учить меня? — возмутился иеромонах. — Архиерей, как меня увидел, сразу понял, что я превзошёл всю премудрость земную паче всех иных книжников во отечестве нашем и готов взойти на степень иерейскую.

Ректор задумался. На введение в философию кандидата на преподавание пока не было.

— А почему вы хотите преподавать? — спросил он.

— Потому как хочу опыт мой научный и духовный бесценный передать юношеству нашему. А ещё — я слышал, что Владыка говорил, что преподавателей училища поощрять будут. А мне игуменом стать весьма потребно.

— Ну, хорошо, — улыбнулся ректор. Он был ровесником отца Викторина, но уже в сане архимандрита. Наверное, сказалось, то, что он не пил, не жалел сил для церковной службы, много учился и все его дипломы о светском и духовном образовании мог свободно увидеть любой, кто этого захотел бы. Однако желание иеромонаха стать игуменом было ему вполне понятно. — Сегодня же можно и провести пробную лекцию.

— А я всегда готов! — по-пионерски бодро воскликнул отец Викторин.

…К началу занятия ректор опоздал — ему позвонили из епархиального управления, и он поручил кандидату в преподаватели начинать лекцию без него. Уже шагов за десять до закрытой аудитории он услышал громкий прерывистый голос лектора. То, что он услышал, заставило его остановиться перед дверью, борясь между желанием зайти и все же дослушать, чем все это закончится.

Архимандрит забыл сказать, что один из студентов училища три года проучился на философском факультете. И сейчас между двумя философами разгорелся нешуточный диспут.

— Как вы, отец Викторин, можете отвергать диалектику, если у Вас нет аргументов для её опровержения? — страстно спрашивал юноша.

— Непотребное ты мне, отрок, глаголешь, — возмущённо кричал, как лаял, иеромонах. — Что же я по твоему не могу опровергнуть? В чем она твоя диалектика?

— Не моя, а Гегеля. Я имею в виду основные принципы диалектики — переход количества в качество, единство и борьбу противоположностей, отрицание отрицания…

— А вот ты о чем! — недовольно отвечал иеромонах. — На все это не то что я, а любой нищий, который сидит у моей церкви, легко ответит. Начать с Гегля…

— Гегеля!

— Да плевать я на него хотел! Анчутка он и храпилоид, ныне в аду мучается со еллины! — вскипел отец Викторин. — Кстати, — обратился он к остальным ученикам, — это можете взять под запись. Вас спросят, кто такой Гегль, а вы и знаете! А все благодаря мне!

— Что за чушь вы несёте! — возмутился бывший студент-философ.

— Чушь! Да я, если хочешь знать, философ получше любого Гегля! Хочешь про диалектику слушать — слушай: все это муть! Возьми переход количества в качество — это же глупость несусветная. Ну, сам рассуди: из двух килограммов шоколада, при определённых условиях можно сделать килограмм дерьма. Но ведь из двух килограммов дерьма килограмм шоколада никак не сделаешь. Вот и получается, что принцип этот относительный, а никак не абсолютный. Или взять единство и борьбу противоположностей. Вот мы с Геглем вроде бы оба философы, то есть это нас объединяет. Взгляды у нас разные, поэтому они борются друг с другом. Но он еретик, а я истинный пастырь, а потому не может у нас быть единства! Согласен, что я не похож на Гегля? — грозно обратился он к молодому философу.

— Согласен, — сказал тот, едва сдерживая смех.

— В отношении отрицания отрицания я сам скажу, — сказал вдруг архимандрит Сергий, который не выдержал и вошёл в класс. — Церковь отрицает диалектический материализм, выросший на основе учения Гегеля, и многое из того, что написал этот великий философ. Но когда отрицание принимает такую форму, как мы сейчас слышали — приходит время для отрицания такого отрицания и знакомства с первоисточниками, потому что подобная демагогия только оттолкнёт от нас любого образованного человека. Мы не сможем включить вас в число нашей преподавательской корпорации, отец Викторин!

— Ну и не больно нуждаюсь! — злобно огрызнулся тот. — Ты прямо как этот доцент очкастый, из-за которого меня тогда с первого курса отчислили…

Тут он спохватился, что открыл свою «тайну», которую скрывал уже много лет, и, чтобы не выболтать что-то ещё поспешил уйти, вполголоса бормоча, что ректор — прислужник жидомасонов, которые ещё будут играть им в гегльбан — игру, являющуюся, по мнению иеромонаха Викторина, главным изобретением Гегля.

Из дневника Сергея Александровича

…Успеваемость была на ужаснейшем уровне. До сих пор не могу сдержать смеха при воспоминании о рефератах, которые писали горе-студенты. Чего, например, стоят одни темы рефератов по истории философии: «Русский религиозный философ Аристотель (и тут же в скобках «греческий философ»), «Русский религиозный философ Гегль», «Русский религиозный философ Григорий Богослов»… Преподаватели светских вузов, согласившиеся читать лекции в училище, хватались за голову. Так один наш юный учёный написал огромную по объёму работу «Российские государства в Х веке». Доцент университета необычайно этим заинтересовался: «А что, вы считаете, что государств было много? Впрочем, вы имеете право на свою точку зрения, но обоснуйте концепцию». Автор «концепции» в ответ безразлично посмотрел на него и спросил: «А сколько надо?» «Чего?» — не понял доцент. «Государств. Сколько надо, столько и будет», — невозмутимо отвечал студент.

…А иеромонаха Евстратия, видно по жизни уже много раз головой били об стенку… Это был человек добродушнейший, но ужаснейший чудак и графоман. Он все время кропал всякие бредовые статьи, которые время от времени печатали в разных сомнительных изданиях. В частности, он жёстко критиковал самых уважаемых иерархов России, знаменитых христианских писателей, а в некоторых своих «письменах» как-то тонко намекал на своё особое избранничество. Отцу Григорию он сказал: «Я второй Белинский. Скоро напишу такую статью, что весь мир вздрогнет».

Студентов он любил, со мной был вежлив, но с отцом Сергием у него возникло подспудное противостояние, в результате которого он заявил: «Или меня назначают ректором, или я ухожу из училища». Архимандрит Сергий спокойно возразил ему: «Какой же ты ректор? Ты шизофреник!» «Не оскорбляйте меня!» — завизжал отец Евстратий. «Я тебя и не оскорбляю, я просто констатирую существующий факт», — также спокойно отвечал ему тот, на чьё место он метил.

В результате на другой день мне пришлось ехать в училище, провожать отца Евстратия в другую епархию. Епархий он уже менял много, одного епископа (видимо наиболее жёстко поставившего его на место), как потом рассказывали студенты, отчитывал заочно как бесноватого… Я опасался, что без скандала иеромонах не уедет, но уехал он тихо, и расстались мы по-доброму.