Страница 33 из 37
А конец у депутата–директора оказался следующим: однажды он захотел закрыть одну из Лузервильских школ, находившихся на окраине города, в которой детей любили, но зато в ней не было удобств, в частности вместо канализации была большая выгребная яма, глубиной около трех метров. Чтобы произвести впечатление на членов областной комиссии, Мерзин приказал разобрать небольшой участок дощатого настила над ямой, которую действительно уже несколько лет не откачивали. И, говоря о необходимости закрытия школы, депутат нечаянно поскользнулся, и упал в эту яму, где и захлебнулся.
Нашли его только на другой день, причем для этого пришлось наконец‑то яму откачать. За это время директор так пропитался ее содержимым, что стал от него почти неотличим. Хоронить его пришлось Григорию Александровичу с бывшим Бухариком Николаем и Валерием Петровичем, потому что остальные не могли перебороть себя, чтобы к нему подойти.
А школу не закрыли, зато подключили ее к городской канализации. А в той школе, директором которой был Мерзин, произошли большие перемены – педофилов разогнали, двоих даже удалось посадить, так как они действовали менее осторожно, и были доказательства их преступлений; часть детей из интерната вернули к родителям. После этого детская преступность, которая начала было расцветать в Лузервиле, резко пошла на спад. А новый директор школы и детского интерната оказался полным антиподом Мерзина – грубоватый, резкий, но добрый и открытый, знающий, что для детей по–настоящему полезно – не только учеба, (что, учитывая форму, в которую облек характеристику Мерзина один из его учеников также было нелишним), но и приучение к труду, уважение родителей и старших, отсутствие лицемерия. Извращенцев он на пушечный выстрел к школе не подпускал. И жизнь в Лузервиле местами стала напоминать семейную идиллию — оказалось, что большинство родителей и детей, если им не мешают, и не превращают искусственно во врагов, любят друг друга и готовы вместе решать сложные проблемы, которые ставит перед ними жизнь.
Тоска сэра Джона
… А в сердце сэра Джона тем временем поселилась неизбывная тоска, которую ничто не могло заставить перестать его мучить. Он вспоминал свою молодость, своих друзей, которых убил в Индии в начале той новой жизни, которую избрал. Вспоминал время, когда он был священником и любил Христа.
Что же заставило его так перемениться – из доброго когда‑то человека превратиться в воплощенное зло? Жажда власти над людьми, желание распоряжаться чужими жизнями и судьбами целых государств. За свою долгую жизнь лорд стал причиной духовной и физической гибели очень многих людей. Работая в Ост–Индской компании и уничтожая индусов физически, лишая их самостоятельности в делах государственного управления, он в то же время вез из Индии в Англию, а затем и в Америку семена духовной смерти.
Самые дикие религиозные практики Индии он немного переформатировал для того, чтобы они стали понятнее европейцам, а после этого широко распространял их в среде тех, которых учил называть себя «избранными» от того, что они причастны к этой религии зла и разрушения. Он стоял у истоков создания многих тайных обществ и закрытых клубов, начала революций и войн. Он имел весь мир, но целого мира ему было мало…
Его время, полученной по контракту с темным миром, уходило. Сэр Джон и сам чувствовал, как уменьшаются его сила и власть. Но после того, как за него стал молиться отец Аристарх, время стало утекать буквально на глазах.
Эктон за считанные месяцы внешне постарел на десять лет, вновь узнал, что такое боль и внутренние терзания. Он чувствовал, что смерть, как окончание земного периода жизни, может наступить для него намного раньше, чем это было предусмотрено контрактом. И то, что нерушимые условия его договора с духами Индии начали нарушаться, давало лорду надежду, что для него еще есть возможность все изменить. И все чаще вспоминал он распятого рядом с Христом разбойника.
Элизабет и Зоя видели, что происходит с их хозяином. Они делали несколько попыток организовать убийство отца Аристарха, думая, что с его смертью мучения Эктона прекратятся. Но все эти попытки были неудачны.
А сам сэр Джон то люто ненавидел архимандрита, то испытывал к нему что‑то похожее на благодарность. Он начинал привыкать к своей тоске — она давала ему надежду на новую жизнь, от которой он когда‑то бесповоротно отказался. Это была тоска о Боге.
ГЛАВА ВТОРАЯ
У истоков общества трезвости
Николай очень серьезно отнесся к словам отца Аристарха о том, что он должен создать в Лузервиле православной общество трезвости. Григорию Александровичу приходилось все время гасить его энтузиазм. Дело в том, что, будучи по одной из своих специализаций наркологом, он познакомился с самыми разными формами организации и самоорганизации алкоголиков для борьбы с болезнью. А так как профессор при этом сам был болен алкоголизмом и с предубеждением относился ко всему, что напоминало ему о необходимости и возможности освободиться от зависимости, то он легко находил в этих системах изъяны и беспощадно их высмеивал.
Отец Аристарх, часто беседовавший с ними, считал, что неплохо будет, если члены общества трезвости дадут обет трезвости на какой‑то определенный срок.
— А чем это, в сущности, отличается от кодирования? – спрашивал Григорий Александрович. И тут же сам себе отвечал: — Конечно, источником, к которому обращаются. Но, на мой взгляд, нарушить обет так же легко, как и начать пить при кодировке или с антабусом в крови… А когда человек увидит, что гром и молния на него не обрушились, то он начнет и других уверять, что это недейственно!
— Это неправильное видение, — мягко поправлял его отец Аристарх. – Во–первых, многие, если не большинство боятся и кодирования, и подшивок и внутривенных инъекций соответствующих препаратов, и выжидают сказанный им срок. Но есть те, кому море по колено, и стакан водки дороже жизни. И таким, зачастую, действительно ничего не делается, и они проводят среди собутыльников агитацию о том, что все эти средства медицины «ничего не значат». А те слушают их, а у самих организм слабее. Поэтому многие из них в результате умирают. Ты же сам это рассказывал?
— Рассказывал, — подтвердил профессор. И ехидно добавил: — Что: также происходит и в отношении обета трезвости? Нарушивший его упадет тут же замертво как Анания с Сапфирой?
— Может и упасть, ведь все люди разные, — задумчиво сказал священник. – Ведь Анания и Сапфира, в сущности, с одной стороны на определенном этапе сделали все для того, чтобы полностью отказаться от жизни мира и идти к Богу. Они продали все свое имущество, чтобы пожертвовать его апостолам, а потом решили утаить себе часть. А ведь это и так было их: кто запрещал им принести часть денег, или вообще ничего не приносить? Здесь нужно четко понимать, что грех – это смерть, любой грех убивает человека, но это редко происходит мгновенно. Чем более греховен человек, тем больший он имеет «иммунитет» к греху. А первые христиане имели большую свободу от греха; на земле уже они жили Небом. Поэтому незначительный на наш взгляд грех лжи их убил. Так и здесь: все зависит от внутреннего восприятия человеком, данного им обета трезвости.
— А чем это тогда лучше кодирования? – вмешался Николай. Выпьешь – сдохнешь?
— При таком восприятии, действительно, не лучше, — согласился отец Аристарх. – Но нужно здесь учиться бояться не физической смерти, а греха, отдаляющего от Бога и ведущего к вечной смерти. Ведь есть вещи намного более страшные, чем физическая смерть…
— Есть, — согласились его собеседники.
— И, конечно, если человек нарушит обет трезвости, то ничего с ним внешне может не случиться. Но здесь многое будет зависеть еще и от того, как самим им будет восприниматься его падение. Либо – «ничего не случилось, значит, я могу повторять это до бесконечности и сбивать с толку и окружающих рассказами о том, что это не страшно», либо – осознание своего несовершенства, желание тут же подняться и вновь продолжить соблюдать обет. Второй путь не безвреден для человека, но это не путь в погибель, если только человек не начинает мыслить в категориях «не согрешишь – не покаешься, не покаешься – не спасешься».