Страница 32 из 37
— Почему же вы хотя бы кандидатскую не защитили в официальной государственной системе аттестации? – поинтересовался профессор.
— Меня признали во всем мире, зачем мне школярсие защиты? – важно ответил психиатр – проктолог.
Гордый Пал Палыч принес своему оппоненту три внушительных книги и четыре очень красивых диплома, где готической вязью было что‑то написано на английском языке. Еще у него был значок «Отличнику здравоохранения» и почетная грамота и медаль Министерства социальной защиты – Скотникова через Зою Георгиевну отмечала тех, кто ей чем‑то нравился. А Пал Палыч очень душевно играл на гармошке…
Через три дня смеющийся Григорий Александрович пришел в кабинет директора интерната:
— Как я и предполагал, все кроме министерских наград – полная ерунда. Но это не просто ерунда, а насмешка. Два диплома выданы от имени международной ассоциации развития проктологического направления психиатрии.
— Разве такая есть? – изумился Валерий Петрович.
— Сейчас какой только дряни нет, но, думаю, что ее не существует. Один из дипломов свидетельствует, что его обладатель является доктором медицины, а второй профессором, но в рамках аттестации конкретно этой организации. А два других диплома еще забавнее. Один из них подтверждает, что Пал Палыч – действительный член Академии Неестественных Наук!
— Но это, наверное, уже дурная шутка? – не выдержал Валерий Петрович.
— Сложно сказать. Кстати, четвертый диплом подтверждает, что его обладатель удостоен высшего почетного звания данной академии – Принц пустозвонной науки.
— Откуда такое дурацкое название?
— Ну, откуда – это легко ответить. Примерно так Ленин называл сэра Сэя, полемизируя с ним об империализме: «пустозвонный принц науки». Но вот что в таком звании почетного – ума не приложу. Скорее всего, все эти дипломы – просто были изготовлены в единственном экземпляре, чтобы посмеяться над Палычем, и никаких реальных организаций за ними не стоит.
— А что с книгами?
— Вот это более серьезный вопрос. Написаны они наукообразно. Однако содержание, на мой взгляд, просто издевательство над медицинской наукой. Достаточно прочитать названия: «Проктологический подход в лечении душевных расстройств», «Взаимодействие головного мозга и анального сфинктера в процессе дефекации, как пример высшей нервной деятельности».
Валерий Петрович не сразу понял, что стоит за наукообразными формулировками, а, поняв, удивленно спросил:
— Неужели это и есть наука?
— Это скорее издевательство над наукой. Но самая забавная из книг – третья, научно–популярная, которая и была переведена на английский язык и издана в нескольких странах, но как художественное произведение. В ней развивается теория о том, что в каждом человеке очень много дерьма. Чтобы примерно подсчитать его общее количество нужно взвесить производное дефекаций за день, взвесить его и умножить на количество дней жизни данного индивида. Это и будет примерное количество изучаемой составляющей в человеке.
— Чушь какая‑то! – удивился директор. – А к чему эти выкладки?
— А здесь еще интереснее. От количества данной составляющей зависит, насколько плох или хорош человек.
— Чем больше итоговая цифра – тем хуже?
— А вот и нет: чем больше вышло – тем меньше осталось в человеке, соответственно, тем он лучше!
… Приглашенный Пал Палыч ничуть не смутился обвинениями Григория Александровича, заявил, что он дурак, который ничего не понимает в настоящей медицинской науке, и ему просто оскорбительно с ним разговаривать. Его научной деятельности может давать оценку международная компетентная медицинская комиссия, но никак не престарелый алкоголик. В знак того, насколько он обижен, Пал Палыч ушел из интерната и уехал из Лузервиля. А через месяц оказалось, что он заведует экспериментальной лабораторией в одном из зарубежных институтов, правда, в какой стране, держалось под секретом. Григорий Александрович считал, что это, скорее всего, одно из островных государств Юго–Восточной Азии.
«Полное дирмо как человек»
Такая характеристика в свое время была дана директору Лузервильской средней школы одним из его учеников, и была вынесена в качестве заголовка посвященной ему газетной статьи в единственной газете, выпущенной в этом городе женой племянника Скотниковой, потерявшей из‑за своей журналистской удачи семью.
Школ в Лузервиле вообще‑то было несколько, но одна была большая, больше, чем с тысячью учеников, а в остальных учились по несколько сотен ребят. И директор самой большой из школ – Дмитрий Сергеевич Мерзин — был человеком очень влиятельным. Он даже был депутатом Областной думы.
Внешне он производил неприятное впечатление: у него было длинное вытянутое безволосое лицо, немножко удлиненные уши и не сходившая лицемерная улыбка. Самым сладким голосом Дмитрий Сергеевич говорил самые мерзкие вещи. Но при этом облекал их в такие слова, что обвинить говорившего в чем‑то предосудительном было бы непросто. Один из учеников однажды сказал, что их директор похож на гунгана Даджу Бинса из «Звездных войн». Но другие школьники тут же на него набросились: разве можно так оскорблять доброго и хорошего гунгана? Да и внешне, по мнению многих из них, гунган был намного красивее…
Внешность не помешала в свое время Дмитрию Сергеевичу стать любовником Скотниковой, которая, будучи на пятнадцать лет старше, разглядела в директоре школы необходимые качества для того, кто хочет посвятить свою жизнь тому, чтобы отравлять ее другим людям. Однако, несмотря на уговоры Людмилы Владимировны, к обществу «Наследники Ост–Индской компании» ее любовник, которого она продвинула в депутаты Областной думы, не примкнул. Не был он и на собрании в музее, организованном сэром Джоном. Объяснял это своим покровителям тем, что «работает под прикрытием». И, нужно сказать, что его прикрытие – лицемерная личина доброго директора, защищающего детей от произвола родителей — помогала ему творить не менее масштабный произвол, чем обнаглевшей до того, что не заботившейся о том, чтобы скрыть свои истинные цели Скотниковой.
Мерзин часто ездил в Европу, изучал международный опыт защиты детей от их родителей. И он успешно внедрял этот опыт в Лузервиле на практике: ему удалось лишить родительских прав мать, которая очень любила своих трех детей, но жила без мужа, погибшего в Чечне офицера, и очень скудно. Три мальчика – шести, семи и восьми лет очень любили маму, никто из них не считал, что им плохо от того, что они ходят в изношенной одежде и у них дешевые игрушки. Но суд послушал не их и не их мать – вдову Героя России, а аппелирующего к европейскому праву депутата–директора. В детском интернате при школе Мерзина детям дали новую одежду, дорогие игрушки, но они целыми днями сначала плакали, а потом озлобились. Мать их ходила по судам, исхудала, на нервной почве у нее проявилось множество болезней. После перемен в Лузервиле, ей удалось, наконец, вернуть себе детей, но они очень изменились, зло вошло в их души, и нужны были многие годы, чтобы мальчики оттаяли.
И это только один из сотни случаев, когда Мерзину удалось отнять у родителей их детей, и упрятать в созданный для этого интернат, на который он получал финансирование не только из России, но и от множества различных международных организаций.
При этом то, что у него в школе и, особенно, в детском интернате, учителями работали не менее шести педофилов, которых Мерзин учил, как себя вести, чтобы не попасть в руки правосудия и всячески поддерживал и продвигал, права детей на его взгляд ничуть не нарушало.
После перемен в Лузервиле его позиции ослабли, но были еще сильны, так как у него оставалось еще много покровителей и в Москве и в Европе и в США. Некоторые из тех, у кого он отнял детей, ненавидели Мерзина так сильно, что хотели его убить. Но послушались отца Аристарха, с которым поделились этими мыслями, чтобы они отдали суд Богу, и не губили свою жизнь.