Страница 10 из 18
Благодаря книге историка Стромилова и поныне считается, что Елизавета Петровна в нынешнем Александрове Владимирской области скоротала большую часть опалы, выпавшей на московский период (1728–1731). Возможно, стоит все-таки взглянуть на карту и убедиться, что не очень удобно без автомобиля, в карете регулярно мотаться из конца в конец, преодолевая по сто верст в одном направлении. Заметим, до Троице-Сергиевой лавры гораздо ближе. Между тем и паломничество в обитель для двора – целое событие. Так что едва ли Елизавета Петровна посещала Александрову слободу часто и наездами. Скорее, редко, зато на длительный срок, от месяца и дольше. Чтобы не только по хозяйству распорядиться, но и в Успенском девичьем монастыре побывать, и помещиков-соседей навестить. Благо, в двух верстах от слободы, в усадьбе Крутце, доживал свой век опальный И.И. Бутурлин, поклонник Анны Петровны, а в десяти верстах, в селе Балакирево, постоянно отдыхал другой соратник отца – кабинет-секретарь А.В. Макаров.
Как знать, не в кабинете ли у кого-то из них, за неспешной беседой, возле шкафа или стеллажа с книгами и возникла у цесаревны мысль изучить политическую историю европейских стран последних двух веков? С целью разобраться и проанализировать заграничный опыт государственного управления, обнаружить причины прочности одних и зыбкости других монархий, вывести формулу оптимального политического поведения… Ведь активное пополнение Елизаветой собственной библиотеки узкоспециализированной литературой (политико-исторической) началось как раз на рубеже двадцатых – тридцатых годов. Впрочем, осенью 1730 г., даже при наличии вышеозначенного намерения, заняться его исполнением вряд ли удалось. Потребовалось защищать от внешней угрозы тихую «семейную» идиллию с Шубиным (сыновья прапорщика кем воспитывались, не отцом ли и «мачехой»?!).
К покровской затворнице воспылал страстью Густав Бирон, брат Иоганна-Эрнста Бирона, фаворита Анны Иоанновны, обер-камергера со дня коронации. Ориентировочно с середины октября курляндец повел атаку на даму сердца. По меткому выражению Лефорта, «мозолил глаза» великой княжне («a do
Велик соблазн связать с этими приключениями ту манеру поведения, которой Елизавета станет защищаться от придирчивой предубежденности императрицы к ней. Казаться распутной, нежели нелояльной. Три нашумевших опалы 1731 г. тому наверняка поспособствовали. Утром 19 (30) мая арестовали сенатора и гвардии подполковника А.И. Румянцева. За прямоту! Грубо, по-солдатски, генерал отклонил предложение Анны Иоанновны возглавить Камер-коллегию. Тут же Сенат на экстренном заседании вынес ему смертный приговор, милостиво смягченный до разжалования и ссылки в деревню. Уже 24 мая (4 июня) Румянцевы покинули столицу.
Вторым пострадал П.И. Ягужинский. Честолюбие генерал-прокурора простиралось до превращения Сената в высший орган управления. Себя граф видел первым министром. И, естественно, законфликтовал с фаворитами государыни, шефами Придворного ведомства – И.Э. Бироном, обер-камергером, и Р.-Г. Левенвольде, обер-гофмаршалом. Дуэт в пику Павлу Ивановичу пролоббировал учреждение 18 (29) октября 1731 г. Кабинета «для порядочного отправления всех государственных дел» из трех персон – канцлера Г.И. Головкина, вице-канцлера А.И. Остермана, тайного советника А.М. Черкасского – и под председательством Анны Иоанновны. Сенат мгновенно утратил шанс обрести статус высшей руководящей инстанции.
А в Кабинете воцарился Бирон, используя свое безграничное влияние на императрицу. Остерман в нем заседал на правах профессионала, лучше кого-либо разбиравшегося в международных проблемах. Черкасского, вероятно, поощрили в качестве компенсации за разорванную весной помолвку Р.-Г. Левенвольде с дочерью князя, В.А. Черкасской, позднее невестой А.Д. Кантемира, супругой П.Б. Шереметева. Головкина пригласили для равновесия. Рупором Бирона в квартете была Анна Иоанновна. Мнение же Ягужинского мог отстаивать тесть – канцлер, если бы, конечно, у обер-шталмейстера хватило на то такта и ума. Увы, не хватило. Не в пример Бирону, Павел Иванович взялся за инструктаж отца супруги без какой-либо деликатности, разгневал старика и в сердцах обругал всю кабинетную затею. Гавриил Иванович пожаловался на зятя царице. Царица разглядела в «оскорбительной выходке» закамуфлированную оппозиционность и 18 (29) ноября охладила Ягужинскому пыл назначением в Берлин в ранге посланника. 26 ноября (7 декабря) несостоявшийся премьер отправился в Пруссию.
Определенно «слишком свободные речи» генерал-прокурора крайне обеспокоили государыню. Именно они побудили ее 17 (28) декабря, в преддверии переезда в Петербург, велеть всем подданным еще раз поклясться в верности ей, а также тому, кого монархиня объявит наследником. В историографии, бывает, иронизируют над сим актом. Между тем переприсяга свидетельствовала о примечательной тенденции, наметившейся в российском общественном мнении. Оно разочаровывалось в собственной избраннице, ибо избранница вместо диалога и сотрудничества с ним окружила себя немцами-фаворитами (Бирон, Левенвольде, Остерман, Миних), к немцам прислушивалась в первую очередь, немцев жаловала прежде всего, через немцев управляла империей. А русских боялась, ожидая от них подвоха в духе «кондиций», которые полтора года назад собственноручно разодрала.
Русские, как обычно, терпели. Однако обида накапливалась, и быстрее у ветеранов великой эпохи. Дерзость Румянцева, похоже, стала первым публичным срывом петровского «птенца», тирады Ягужинского – вторым. Императрица чувствовала, что это значит: симпатии народные постепенно обращаются в сторону той, кого не так давно все же и презирали. Цесаревны Елизаветы Петровны. И для того имелись основания. Во-первых, в январе 1730 г. дочь Петра промолчала. Следовательно, девица умеет извлекать уроки из совершенных ошибок. Во-вторых, красавица мужественно отбивалась в течение года от приставаний ловеласов Бирона, не предавая того, с кем ее разлучили. Что, очевидно, опять же, противоречило прежним, негативным оценкам о ней. Репутация принцессы медленно, но верно выправлялась, и Анна Иоанновна понимала, чего недоговаривают несдержанные на язык критики. Потому и попробовала связать соотечественников словом, запамятовав о финале аналогичной акции Верховного тайного совета в феврале 1730 г. Та клятва не соблюдалась и недели: 20 февраля (3 марта) обещание дали, 25 февраля (8 марта) забрали. Немного стоила и эта, намекавшая на высочайшее желание завещать престол юной Анне Леопольдовне.
19 (30) декабря императрице донесли, что президент Военной коллегии В.В. Долгоруков, стоя в церкви, подсмеивался над чем-то, скорее всего над инициаторами происходившей церемонии. Донесли немцы – майоры-преображенцы принц Людвиг Гессен-Гомбургский и Иоганн Альбрехт. Новость просто взбесила царицу. Не мешкая, арестовали и фельдмаршала, и офицеров свиты, внимавших «шутке». Судили всех в Кабинете 22 декабря (2 января). Сиятельный шутник получил камеру в Шлиссельбургской крепости, благодарные слушатели – разжалование и ссылку. 23 декабря (3 января) на кнут и каторгу обрекли гвардии капитана Юрия Долгорукова, племянника фельдмаршала, гвардии прапорщика Алексея Барятинского и служителя Елизаветы Петровны Егора Столетова. У них обнаружили «зломысленное намерение» «к повреждению государственного общего покоя». Что под этим подразумевалось? Заговор?! Разговоры?! Зато разоблачение троицы позволило императрице 22 декабря (2 января) распорядиться о перевозке из Ревеля в Санкт-Петербург А.Я. Шубина, «хотя по розыску других к ним причастников каких не явилось».