Страница 11 из 17
«Дурак! – вспомнив это, подумал сейчас Гитлер. – Что с него возьмёшь, так может позволить себе говорить слабак, тот, кто никогда не будет посвящён в высшую тайну рейха».
Сопоставив всё, что говорилось и писалось о нём в иностранной прессе за март – апрель, Гитлеру было над чем призадуматься. Война настоятельно стучалась в двери Берлина, Москва, этот источник пролетарского зла, пришла сюда, чтобы сполна предъявить счёт и поквитаться с ним. Страх за своё будущее, за свою жизнь стал терзать Гитлера, иной раз заставляя его просыпаться среди ночи и до утра, несмотря на уколы Морелля, испытывать необоримую бессонницу.
Раздался стук в дверь. Гитлер услышал голос Линге:
– Доброе утро, мой фюрер. Пора.
На часах Гитлера было ровно одиннадцать часов утра.
«Линге прав! Пора позволить себе позавтракать! – напомнил он себе. – Страсть как обожаю, когда Констанция приносит мне и гостям пирожные с шоколадной начинкой».
Однако фюрер изменил своей давней привычке. Позавтракав бутербродами и чашкой кофе, Гитлер сменил гражданский костюм с имперским орлом на свой военный китель. Он был с серебряными пуговицами, на его левой стороне красовался золотой партийный значок, Железный крест и чёрный значок за ранение.
Выйдя бодрым за дверь спальни, пожав руки двум ординарцам, миновав своё рабочее и жилое помещения, Гитлер неожиданно для себя увидел вдалеке, как навстречу ему по противоположной лестнице, по ступенькам медленно спускались Гиммлер и Геббельс. Лица обоих были чем-то озадачены. Сегодня утром Гитлер, находясь в кровати, прослушал радио и знал, что рейхсминистр пропаганды выступил с яркой речью в честь его 56-летия: «Никогда история не скажет, что народ покинул своего фюрера, или что фюрер покинул свой народ. И всё это обещает победу». В конце своей речи он призвал немцев верить своему вождю: «Только фюрер приведёт Германию к лучшему», – вещал в эфир доктор Геббельс. Как гауляйтер и комиссар обороны Берлина он призвал население активно вступать в фольксштурм, везде, где это только можно, показывать стойкое сопротивление русским, а над теми лицами, кто в эти трудные для рейха дни дезертировал или призывал к предательству, проводить показательные суды. Всё это Гитлер услыхал утром, но сейчас до слуха насторожившегося Гитлера донеслась концовка доверительного разговора между ними.
Гиммлер: Надо, Йозеф, договариваться с Западом.
Геббельс: Нет, Генрих. Запад неприемлем для меня.
Гиммлер: Почему, Йозеф?
Геббельс: По мне уж лучше русский большевизм, чем ярмо англо-американских плутократов.
«И это старые партайгеноссе!» – с укором в их адрес про себя подумал Гитлер. Наконец они заметили приближающегося вождя.
– С днём рождения, мой фюрер! – патетично произнёс Геббельс. – Немецкий народ и преданные вам товарищи по партии поздравляют вас, мой фюрер, и до последней капли крови будут сражаться за вас.
Пожав каждому из них руку, Гитлер признательно произнёс:
– Я всегда знал, что вы самые преданные и верные мне соратники. Да, доктор Геббельс, вы правы. Только мы являемся силой, способной сдержать амбиции Сталина. И наша судьба, как и судьба немецкого народа, балансирует на острие штыка.
От этих слов «волка» по лицу Гиммлера в пенсне прошёл испуг. Лицо Геббельса казалось непроницаемым. Его тёмно-вишнёвые глаза завораживали, но в силу только что увиденной им сцены попытки сговора двух бонз у него за спиной теперь не вызывали у фюрера доверия.
– Наши солдаты, мой фюрер, в предместьях Берлина ведут тяжёлые оборонительные бои, – рейхсфюрер СС своими словами попытался было выправить неловкую ситуацию. – Я присоединяюсь к поздравлениям доктора Геббельса, мой фюрер. СС всегда были верными отрядами фюрера и партии.
– Спасибо, что поздравил, мой верный Генрих! Я всегда верил, что СС являются элитой немецкого народа. Я верю, друзья, что русские разобьются о стены Берлина, они заплатят за свой кровавый путь и, обессиленные, падут у ворот Берлина. Я не сдамся на милость русским, я не подчинюсь сэру Черчиллю или мистеру Трумэну. Не дождутся. Нам надо вытерпеть, друзья, такие зыбкие коалиции долго не живут. Наш долг – остановить красный прилив и спасти Берлин.
– На Берлин, мой фюрер, спустились сумерки богов! – проговорил Геббельс. Гитлер и Гиммлер, молча и с доверием, внимали его словам. – Над пригородами властвуют огонь и дым, а небо Берлина окрасилось в красно-багровый цвет. Всё пожирающие пожары бушуют то тут, то там, и как долго это будет продолжаться? Мой фюрер, я не нахожу ответа на этот трудный для нации вопрос. Да, и ещё. Всюду, где укрепились русские, висят красные флаги.
– Без паники, Геббельс! – сказал Гитлер. – Каждый батальон, об этом мне сообщили Кейтель и военные, яростно сопротивляется до последнего солдата. Война есть война. Идут тяжёлые, жаркие бои. Кто будет победителем, а кто нет – рассудит провидение, Геббельс. Провидение. Хайль!
Произнеся эти слова, где оба услыхали похоронный звон по своим последним надеждам, фюрер оставил их. Едва Гитлер успел войти в свой рабочий кабинет, как до фюрербункера донеслись режущие слух тяжёлые разрывы бомб. У себя он застал Еву, ту единственную женщину, ради любви к которой он жил. В её глазах Гитлер наблюдал огонь беспокойства, немой вопрос: «Что дальше, милый? Не пора ли нам позаботиться о себе?» На ней было новое платье из голубовато-серебристой парчи. Подойдя к ней, Гитлер жарко поцеловал её в губы, а потом произнёс:
– Дорогая! Я должен решить исход боя здесь, в Берлине, или погибнуть!
От этих слов нервы Евы сжались в тугой комок, но она нашла в себе силы спокойно произнести:
– Сегодня, мой фюрер, я уснула, прежде чем нашла ответ. Он один. В Германии без Гитлера невозможно будет жить!
Он с нежностью в голосе взял её руки:
– У нас нет выбора, дорогая Ева. Я должен до конца исполнить своё предназначение. Судьба выбрала меня, а не я её. Она неумолима, и ты это прекрасно знаешь. Потерпи, дорогая, и всё будет хорошо. Либо грудь в крестах, либо голова в кустах. По такому принципу живёт сейчас вся нация. Не исключение ты и я. Тебе было бы сейчас лучше до вечера оставить меня.
– В Адольфе, мой фюрер знает, моя жизнь и смерть, – уходя, сказала Гитлеру Ева. – Вместе с ним я живу, вместе с ним и умру.
Созерцая шею Евы, где красовалось когда-то подаренное им бриллиантовое колье с топазом, Гитлер не мог не восхититься её мужеством, её твёрдостью в трудные для них часы судьбы. Но дела, находящегося у пропасти рейха, для него были важнее, чем дела сердечные. С доверием в глазах проводив за руку к двери Еву, Гитлер тут же вернулся к столу, налёг на него жилистыми, нервно вздрагивающими руками и со значением во взгляде дотронулся до телефонного аппарата.
– Соедините меня, пожалуйста, с господином Кейтелем! – мягко попросил связисток по телефону Гитлер. Стал ждать, грозно постукивая костяшками согнутых пальцев по столу. Дождался. Соединили.
Гитлер: Господин фельдмаршал! Что происходит?
Кейтель: Буквально сейчас в воздушное пространство Берлина вторглась армада – тысячи англо-американских бомбардировщиков. Асы Геринга, мой фюрер, слабо отбивают атаки противника. Они ничего не могут изменить! Как будто бросая нам вызов, бомбардировщики летят чётким строем, так, как в мирные времена на авиапараде. При этом они не забывают поразительно согласованно сбрасывать бомбы на головы берлинцев. Небо над городом, мой фюрер, серое от пороховой гари. Люфтваффе, мой фюрер, не в состоянии выиграть сухопутную войну! – взволнованным голосом докладывал в трубку Кейтель. – Лично я в полдень видел полную деморализацию лётчиков Геринга. Несчастные берлинцы! Сегодня они вдоволь наглотаются пыли.
– Господин фельдмаршал! – уже будучи взвинченным, Гитлер перешёл на резковатый, гортанный диалект австрийца. – Не могли бы вы довести до сведения вермахта, что меня как главнокомандующего не устраивает такое положение дел в небе Берлина. От всех вас я требую решительных контратак, нам надо измотать и обескровить противника, а не любоваться полётом бомб на город.