Страница 7 из 23
По уведомлении об этом, дядя мой написал письмо уже к самому императору. Таким образом 19 августа 1821 года получил я звание камер-юнкера» (29).
Однажды, в 1815 году, в Париже, за обедом, граф Аракчеев предложил государю учредить в воспоминание чрезвычайных событий того времени новый орден с пенсионом, или присоединить пенсионы к орденам св. Георгия и Владимира и назначить пенсионы эти тем, кто отличился или был изувечен в последних походах.
— Но где мы возьмем денег? — спросил император.
— Я об этом думал, — отвечал Аракчеев, — полагаю обратить на сей предмет в казну имения тех поляков, которые служили в 1812 году Наполеону и, невзирая на дарованное им прощение, не возвратились в Россию, как например князей Радзивилов.
— То есть конфисковать их?
— Так точно, — отвечал Аракчеев.
— Я конфискаций не люблю, — возразил император, — ежели возьмем пенсион для предлагаемых тобою орденов с конфискованных имений, то пенсионы сии будут заквашены слезами.
Разумеется, после этих слов Аракчеев более уже не возобновлял своего предложения (30).
Император Александр не знал Карамзина до 1811 года. В этом году, намереваясь посетить жившую в Твери великую княгиню Екатерину Павловну, государь пожелал видеть там Карамзина, который по приглашению великой княгини и приехал в Тверь. Здесь читал он в первый раз государю свою «Историю Государства Российского», что изображено на одном барельефе памятника, воздвигнутого историографу на его родине, в Симбирске. Со вниманием прослушав до глубокой ночи чтение любопытнейших отрывков исторического труда Карамзина, государь сказал:
— Русский народ достоин иметь свою историю.
«История Государства Российского» по повелению императора была напечатана без цензуры. — Государь предварительно сам рассматривал рукопись первых восьми томов и сделал некоторые замечания. На вопрос Карамзина: прикажет ли исправить места им отмеченные? Александр отвечал, что делал эти отметки только для себя, но чтоб печатать все, как есть в рукописи.
В 1822 году, уезжая на конгресс в Верону, государь взял с собою в рукописи десятой том «Истории», заключающий в себе царствование Феодора Иоанновича. — «В первые три дня моего путешествия, — писал он Карамзину, — имел я довольно времени, чтоб со вниманием прочесть тетради, вами мне доставленные. Чтение сие заняло меня весьма приятно и произвело во мне уверение, что новый том Российской Истории будет достойным продолжением прежде напечатанных. Если после сего чтения встретил бы я вас на прогулке нашей ежедневной в Царском Селе, то, может быть, дозволил бы себе войти с вами в рассуждение о трех или четырех выражениях, возбудивших некоторое сомнение во мне о их правильности. Но на письме сие неудобно и для того отлагаю до моего возвращения, прося вас не останавливать ни мало ваших приготовлений к, тиснению. Теперь ожидаю с нетерпением первого фельдъегеря, дабы с обратным отправлением оного скорее доставить вам назад вверенные мне тетради и тем уничтожить опасения ваши о их целости. Прежде нежели заключу сии строки, прошу вас засвидетельствовать мое почтение Екатерине Андреевне[3]. Искренно сожалею, что не удалось мне с обоими вами проститься в день моего отъезда. Все было мною сделано для сего по обыкновению, но на сей раз тщетно. Кончаю уверением в всегдашней моей преданности к вам» (31).
Император Александр любил сохранять в своем кабинете постоянно один и тот же порядок: письменные столы его содержались в необыкновенной опрятности; на них никогда не было видно ни пылинки, ни лишнего лоскутка бумаги. Всему было свое определенное место; сам государь вытирал тщательно каждую вещь и клал туда, где раз навсегда она была положена. На всяком из стоявших в кабинете столов и бюро лежали свернутые платки для сметания пыли с бумаг и десяток вновь очиненных перьев, которые употреблялись только однажды, а потом заменялись другими, хотя бы то было единственно для подписи имени. Поставка перьев, очиненных по руке государя, отдавалась на откуп одному из заслуженных дворцовых служителей, подучавшему за то ежегодно три тысячи рублей.
В начале своего царствования, император имел при себе довольно ловких и сметливых камердинеров (обыкновенно двух, сменявшихся между собою), но впоследствии, заметив, что они передавали содержание бумаг, оставляемых на письменном столе в царском кабинете и, уличив виновных, государь удалил их, обеспечив будущность обоих, и затем держал при себе для услуги людей попроще, снося терпеливо их бестолковость и неловкость. Однажды когда Александр страдал рожею на ноге, помощник лейб-медика Тарасов пришел сделать ему обычную перевязку. Государь, пересев с кресла на диван, приказал камердинеру Федорову, которого в шутку называл «Федоровичем», подвинуть к нему столик, на котором лежали бумаги и стояла чернильница с прочими письменными принадлежностями. Исполняя приказание, Федор, схватив столик, подвинул его так неловко, что опрокинул бумаги на пол и залил их чернилами. — «Ну, брат, Федорович, какую ты наделал кувырк-коллегию» — сказал спокойно Александр, подняв сам бумаги из опасения, чтоб его камердинер не испортил их еще более (32).
Император Александр, живя весною и летом в Царском Селе, которое очень любил, вел там следующий образ жизни: проснувшись в 7-м часу утра, он пил чай, всегда зеленый с густыми сливками и с поджаренными гренками, из белого хлеба затем одевшись, выходил в сад в свою любимую аллею, из которой постоянно направлялся к плотине большего озера, где обыкновенно ожидали его: главный садовник Лямин и все птичье общество, обитавшее на птичьем дворе, близ этой плотины. К приходу государя птичники обыкновенно приготовляли в корзинах корм для птиц. Почуяв издали приближение государя, все птицы приветствовали его на разных своих голосах. Подойдя к корзинам, император надевал особенно приготовленную для него перчатку и начинал сам раздавать корм. После того делал различные распоряжения относящиеся до сада и парка и отправлялся в дальнейшую прогулку. В 10 часов он возвращался во дворец и иногда кушал фрукты, особенно землянику, которую предпочитал всем прочим ягодам. К этому времени Лямин обыкновенно приносил большие корзины с различными фруктами из обширных царскосельских оранжерей. Фрукты эти, но указанию государя, рассылались разным придворным особам и семействам генерал-адъютантов, которые занимали домики китайской деревни.
После того, государь, переодевшись, принимал министров, по назначению приезжавших с докладами из Петербурга и начальника своего главного штаба. Окончив свои занятия, в 3-м часу он отправлялся в Павловск к своей матери императрице Марии Феодоровне и возвратясь оттуда, в 4 часа обедал. После обеда прогуливался или в экипаже или верхом. В 9-м часу пил вечерний чай, после которого занимался работою в своем маленьком кабинете; в 11-ть часов кушал, иногда простоквашу, иногда чернослив, приготовляемый для него без наружной кожицы. Затем раздевался и, перекрестясь, ложился в постель и тотчас засыпал, постоянно на левом боку. Он спал всегда таким крепким сном что шум и крик дежурного камердинера и лакея, прибиравших обыкновенно в спальне его платье, белье и разные вещи, ни мало не препятствовали его сну. Камердинеры его говорили, что как, только государь ложился в постель и они укрывали его одеялом, то он мгновенно засыпал так, что хоть из пушек стреляй, — не услышит (33).
Из всех Петербургских наводнений, самое бедственное было, как известно, наводнение 7-го ноября 1824 года. Продолжительный морской ветер нагнал массу воды в Неву и она, выступив из берегов, разлилась по улицам и площадям столицы, угрожая всеобщим разрушением и уничтожением. Обломки деревянных домов, суда, животные, домашняя утварь, носились по улицам. Население было в страшной агонии — видели ясно, что если морской ветер продолжится еще два часа, то город погиб. Провидение на этот раз отклонило гибель. Ветер начал стихать и переменять направление; вода убыла, но бедствия, которые она оставила за собою, были огромны.
3
Жена Карамзина.