Страница 6 из 23
Она подала ему прошение свое; он взял его, ласково поклонился, и мы быстро помчались. Когда мы проехали московскую заставу, государь сказал мне: — Илья! это твои штуки? — Тогда я осмелился рассказать ему все дело. — Спасибо тебе. Я прощу Лошакова, произведу его в действительные статские советники, пошлю фельдъегеря, чтоб его освободили из Киевской крепости; но строго приказываю впредь не доводить меня до таких свиданий, — и при этом сам улыбнулся. Тогда я снял шляпу и перекрестился. — Слава Господу Богу! Все кончилось благополучно! — На другой день генеральша пришла со слезами благодарить меня и была в восторге от нашего императора. Она принесла гостинцев моим детям, игрушек, пряников, два ящика конфет, а на другой день уехала в Киев, чтоб встретить своего счастливого мужа, освобожденного из крепости» (23).
Однажды, при обычной прогулке государя, по улицам Петербурга, в дрожках, запряженных в одну лошадь, лейб-кучер Илья привез его на конец города.
— Зачем ты поехал сюда? — спросил Александр.
— Если ваше величество позволите мне, то я скажу о том после — отвечал Илья и проехав еще несколько домов, остановился у полуразвалившейся избы. — Государь, сказал он, — здесь живет вдова моего прежнего господина.
Александр не отвечал ни слова, но, по возвращении во дворец, вручил Илье деньги для передачи его прежней госпоже, назначив ей тогда же пожизненную пенсию (24).
По какому-то ведомству высшее начальство представляло несколько раз одного из своих чиновников по фамилии Гаврюшкина то к повышению чином, то к денежной награде, то к кресту, и каждый раз император Александр вымарывал его из списка. Чиновник этот не занимал особенно видного места и ни по каким данным не мог быть особенно известен государю. Удивленный начальник не знал как разрешить свое недоумение и наконец осмелился спросить у государя о причине неблаговоления его к означенному чиновнику.
— Он пьяница, — отвечал государь.
— Помилуйте, ваше величество, я вижу его ежедневно, а иногда и по нескольку раз в течении дня; смею удостоверить, что он совершенно трезвого и добронравного поведения и очень усерден к службе; позвольте спросить, что могло дать вам о нем такое неблагоприятное и, смею сказать, несправедливое понятие?
— А вот что, — сказал государь, — одним летом в прогулках своих, я почти каждый день проходил мимо дома, в котором у открытого окна был в клетке попугай; он беспрестанно кричал: «пришел Гаврюшкин, — подайте водки».
Разумеется, государь кончил тем, что дал более веры начальнику, чем попугаю и опала с несчастного чиновника была снята (25).
Проезжая в 1824 году, через Екатеринославскую губернию, император Александр остановился на одной станции пить чай. Пока ставили самовар, государь разговаривал с станционным смотрителем и, увидев у него на столе книгу Нового Завета, в довольно подержанном виде, спросил:
— А часто ли ты заглядываешь в эту книгу?
— Постоянно читаю, ваше величество.
— Хорошо. Читай, читай, — заметил император, — это дело доброе. Будешь искать блага души, найдешь и земное счастие. А где ты остановился в последнее чтение?
— На евангелии св. апостола Матфея, ваше величество.
Государь выслал за чем-то смотрителя и в его отсутствие проворно развернул книгу, отыскал одну из страниц евангелия от Матфея и, положив в нее несколько ассигнаций, закрыл книгу.
Прошло несколько недель. Возвращаясь обратно по той же дороге, государь узнал станцию и приказал остановиться.
— Здравствуй старый знакомый, — сказал он входя к смотрителю, — а читал ты без меня свое евангелие?
— Как же, ваше величество, ежедневно читал.
— И далеко дошел?
— До св. Луки.
— Посмотрим. Дай сюда книгу.
Государь развернул ее и нашел положенные им деньги на том же месте.
— Ложь великий грех! — сказал он, вынул бумажки и указавши смотрителю на прикрытую ими страницу, прибавил: — «читай».
Смотритель с трепетом прочитал:
— Ищите прежде всего царствия Божия, а прочее все приложится вам.
— Ты не искал царствия Божия, — заметил государь, — а потому не достоин и царского приложения.
С этими словами он вышел, отдал деньги на бедных села и уехал, оставив смотрителя в полном отчаянии (26).
В старину, проезд через заставу был делом государственной важности не только у нас, но и в других государствах: во Франции и в Германии этот порядок соблюдался, может быть, еще строже и докучливее, нежели в России. А. А. Волков, хорошо знакомый Москве, сперва как полицмейстер, потом как обер-полицмейстер, комендант и, наконец, как начальник московского жандармского управления, — и во всех этих званиях равно любимый москвичами, — рассказывал, что он нередко имел личные доклады у императора Александра и всегда все сходило с рук благополучно. Одни представления (в звании коменданта) рапортов государю, во время пребывания его в Москве, о военных чинах, приезжих и отъезжих, озабочивали его: не редко они бывали поводом к высочайшим замечаниям и выговорам. Государь имел необыкновенную память и сметливость. Казалось, что он знает наизусть фамилии всех офицеров русской армии — кто в каком полку и какого чина. Малейшая описка в рапорте разом и прямо кидалась ему в глаза. «Не подумай, Волков, — сказал он однажды, — что я придираюсь к тебе», — при этих словах, государь подошел к столу, выдвинул ящик и показал ему в каком порядке лежат у него подобные рапорты. «Из трех моих столиц, — прибавил он, — из Петербурга, Москвы и Варшавы» (27).
На Каменном острове, в оранжереях, император Александр заметил однажды на дереве лимон необычайной величины. Он приказал принести его к себе тотчас же как только он спадет с дерева.
Разумеется, по излишнему усердию, к лимону приставили особый надзор и наблюдение за ним перешло на долю и ответственность караульного офицера. Нечего и говорить, что государь ничего не знал об устройстве этого обсервационного отряда. Наконец, роковой час пробил: лимон свалился. Приносят его к караульному офицеру, который, верный долгу и присяге, спешит с ним во дворец. Было далеко за полночь и государь уже лег в постель, но офицер приказывает камердинеру доложить о себе. Его призывают в спальню.
— Что случилось, — спрашивает встревоженный государь, — не пожар ли?
— Нет, ваше величество, — отвечает офицер, — благодаря Бога о пожаре ничего не слыхать. А я принес вам лимон.
— Какой лимон?
— Да тот, за которым ваше величество повелели иметь особое и строжайшее наблюдение.
Тут государь вспомнил и понял в чем дело. Можно судить, как Александр Павлович, отменно вежливый, но вместе с тем вспыльчивый, отблагодарил чересчур усердного офицера, который долго после того был известен между товарищами под прозвищем «лимон» (25).
В записках М. А. Дмитриева, племянника известного писателя и министра юстиции И. И. Дмитриева находится следующий любопытный рассказ о том, как он получил звание камер-юнкера.
— «Дядя мой, — говорит Дмитриев, — уже был семь лет в отставке и жил в Москве. Я тогда был помолвлен. Дяде хотелось, к моей свадьбе, доставить мне звание камер-юнкера. Не смея писать об этом прямо к государю, несмотря на уверенность в его милости, он написал к Карамзину, что желал бы узнать, сохранил ли к нему государь прежнее благоволение и может ли он написать к нему о своей просьбе. Император жил тогда в Царском Селе. Встретившись с Карамзиным в саду, он сел на скамейку и посадил его подле. Первый вопрос был, как всегда: — «Пишет ли к тебе Иван Иванович и здоров ли он?» — Пишет, государь, я еще имею от него поручение. — «Какое?» — Он желает узнать от меня: сохранили ли вы к нему прежнее милостивое благоволение? — «Что это значит? Разве он сомневается?» — Нет, государь, но у него есть просьба. — «Какая?» Карамзин сказал о камер-юнкерстве. Надобно сказать, что государь, при начале разговора с Карамзиным, взял у него трость. Не отвечая ничего на последние слова его, он начал писать на песке тростью и написал: «быть по сему». Карамзин, видя это, ободрился и решился спросить: Какой же ответ прикажете мне написать? Александр отвечал — «Ты ответ видишь». — Но это, государь, написано на песке, — заметил Карамзин с улыбкою. — «Что я написал на песке, то напишу и на бумаге!»