Страница 34 из 44
Гильом должен быть освобожден французами, и он, ожидая спасителей, играет в шахматы с Орабль. Попытаемся разрешить вопрос, почему он не может воспользоваться подземным ходом (также как и Алпамыш, и Илья Муромец, о котором речь пойдет далее). Для этого нам нужно понять, что из себя этот подземный ход представляет. Как мы отметили, вестник Гильома боится заблудиться в этом ходе. Это драгоценная деталь: она свидетельствует, что перед нами не реальный тайный выход наружу, а нечто вроде лабиринта. Ранее мы ссылались на суждение А.Ф. Лосева о том, что Критский Лабиринт – не реальное сооружение, а мифологический образ, воплощающий запутанность и безысходность Нижнего мира. Сарацины, легко находящие дорогу в этом подземном ходе (собственно, даже не ищущие, а просто знающие ее) – это наследники образа мифологических врагов, обитателей преисподней. Орабль – тоже сарацинка (хотя и хочет принять крещение, что делает ее положительным, а не демоническим персонажем), кроме того, она – женщина, то есть пока всецело принадлежит Нижнему миру, а потому властвует над путями преисподней (она во всём типологически тождественна Ариадне). Иными словами, подземный ход, прорытый к темнице героя, – это один из путей внутри Нижнего мира, им легко пользуется иномирная героиня, но вывести героя в мир людей этот ход не может. Герой ждет помощи сверху (Алпамыш – в буквальном смысле слова; Гильом ждет помощи от соотечественников, типологически – существ Среднего мира). А пока что он играет в шахматы с Орабль.
И тут в действие вступают законы не клише, а данного сюжета. Ведь французское войско идет освобождать Гильома! – значит, он должен снова оказаться в темнице. Что и происходит. Далее следует уже упомянутый эпизод с предложением перейти на сторону врага и бой Гильома с сарацинами. Одновременно подходят французы, но здесь символика структуры сказания нарушается: они проникают во дворец по подземному ходу (видимо, автор жесты слишком увлечен этим образом). Песнь завершается победой французов, крещением Орабль под именем Гибор и свадьбой.
Как видим, перед нами сказание, чрезвычайно близкое ко второй части "Алпамыша" и подобных ей эпических произведений. Так, героиня казахского сказания о Кобланды, дочь калмыцкого хана Карылга тайно мечтает стать мусульманкой, она освобождает Кобланды и его спутника Карамана, причем Караман соглашается на побег немедленно, а Кобланды – далеко не сразу; во время погони Карылга рассказывает Кобланды об уязвимом месте в доспехе ее отца, которого герой поражает. В финале Карылга выходит замуж за Кобланды. Затруднительно определить однозначно, реализацией какой именно модели мотива "герой в подземелье" оно является – оно имеет черты всех трех. Четко разграничены функции персонажей: причина заточения – сарацинский король (пасынок героини), вестник – спутник, помощью которого герой не пользуется (Гильом не бежит через подземный ход), и героиня, помогающая будущему супругу. В роли спасителя здесь, как и в предыдущем сказании о Гильоме, выступает войско "мира людей".
Нет необходимости указывать на очевидное сходство обоих сказаний жесты Гильома с былиной об Илье и Калине. Более того, ряд моментов во французских песнях проясняет символику отдельных былинных эпизодов. Однако наша былина принципиально отличается ото всех рассмотренных выше эпических произведений – тем, что в ней мотив заточения присутствует дважды, причем формы воплощения этого мотива несхожи и по составу персонажей, и по стадиальности.
* * *
Первая часть былины – заточение Ильи Муромца в погребе. Мы видим сюжет, уже ставший привычным, отсутствует только спутник-помощник в какой бы то ни было форме. В роли архаического тестя опять оказывается правитель, в данном случае не вражеский (как в жесте Гильома), а свой – князь Владимир. Заметим, что в рассмотренных нами текстах первый персонаж ни разу не был тестем или будущим тестем героя ("Калевала" является относительным исключением) – как правило, это вражеский царь, иногда оказывающийся родичем героини. Подобное расхождение с выводами С.Ю. Неклюдова объясняется тем, что его статья написана с привлечением сказочного материала, мы же рассматриваем только эпос.
Причину заточения Ильи Муромца надо рассмотреть особо. Хотя пир Ильи с голями кабацкими существует в форме отдельной былины, ряд ее элементов проникает в тему ссоры с князем в былине об Илье и Калине. А именно: Муромец, волоча княжескую шубу и приговаривая, что так бы он расквитался с Калином-царем, обливает эту шубу вином (Григ. № 402 и др.); в другом варианте говорится, что голи кабацкие по просьбе Апраксьи прокладывают подземный ход в темницу, где сидит Илья. Почему для нас важен мотив опьянения Ильи и его связи с голями кабацкими? Сравним его с опаиванием Алпамыша с его джигитов старухой Сурхайиль. В былине вино является косвенной причиной заточения героя, в узбекском сказании – прямым средством, то есть в обоих случаях вино оказывается в роли мифологического "ключа" к подземелью. Как известно, вино наряду с другими хмельными и галлюциногенными напитками использовалось в культовой практике именно для этой цели – для символического (и психологического!) открытия врат потустороннего мира (на материале шаманизма см.: Элиаде М. Шаманизм: Архаические техники экстаза. Киев. 1998. С. 158, 174-175; на материале дионисийства см.: Лосев А.Ф. Указ. соч. С. 149-155; на материале индийской культовой практики см. Елизаренкова Т.Я. "Ригведа" – великое начало индийской литературы и культуры // Ригведа. Мандалы I -IV. М., 1989. С. 479). Поэтому важно, что Сурхайиль именно опаивает Алпамыша вином, а не насылает, например, сонные чары; что Илья Муромец не просто произносит угрозы, но опять же льет вино на княжескую шубу.
Теперь о голях. Как прекрасно показано А.К. Байбуриным, голи кабацкие, то есть люди, выпавшие из социальной системы, наряду со всеми типами нищих относились (не в текстах, а в живом мировосприятии русского человека вплоть до двадцатого века) к потустороннему миру. Так, например, на похоронах одежду умершего отдавали нищему, чтобы тот замолвил словечко за покойного и ему на том свете было бы хорошо [Байбурин. 1993. С. 114]. Поэтому обращение Апраксьи к голям с просьбой прорыть ход в подземелье оказывается внутренне логичным: иномирные существа должны проложить путь в Нижнем мире.
Относительно Апраксьи заметим, что она выступает не только как спасительница Ильи Муромца (она кормит его), но и как советчица князя Владимира, чем подтверждает, что "роль женщины в героических сказаниях – предвидеть трагические последствия необдуманных поступков своих мужей" [Хэтто. С. 168]. В этом смысле нам кажется, что замена Апраксьи безымянной дочерью Владимира – это позднейшее привнесение в былину, нарушающее ее внутреннюю структуру (незамужняя дочь, с которой не связано никакой матримониальной ситуации!).
В тех вариантах былины, где Апраксья не фигурирует, Илья Муромец проводит в подземелье без еды и питья несколько лет, однако не гибнет. Это мы уже встречали в сказании о Гильоме. Возможное объяснение этой детали таково: поскольку (как это показано в статье С.Ю. Неклюдова и как мы видели на примере "Джангара") герой, будучи в Нижнем мире, находится в состоянии временной смерти, то пища ему не нужна; когда же временная смерть сменяется заточением, то эпическая традиция, еще помня об иномирных чертах подземелья, специально акцентирует, что герой не ест пищу в Нижнем мире [Пропп. 1996. С. 67]; когда же представления о подземелье полностью демифилогизируются, то героиня-спасительница не только помогает герою выбраться наверх, но и кормит его. В этом смысле кормление героя героиней противоположно сказочному кормлению героя бабой-ягой: герой сказки ест пищу мертвых, чтобы войти в потусторонний мир; герой эпоса должен из темницы (Нижнего мира) выйти.
Анализируя жесту Гильома, мы выяснили, почему герой не может бежать подземным ходом; теперь, обращаясь к внутренней логике былины, ответим на вопрос, почему Илья Муромец не хочет этого делать. Почему он позволяет посадить себя в погреб? Ведь он не находится в беспамятстве, как Алпамыш, не задавлен числом врагов, как Гильом, не изранен, как Хонгор. Ответ находим в нартском эпосе осетин, цикле Батрадза. Этот герой после совершения каждого своего подвига уходит на небо, откуда спускается при угрозе людям со стороны очередного чудовища. Мы полагаем, что в теме заточения Муромца контаминированы сразу несколько мотивов: 1) добровольный временный уход героя в иной мир, пока миру людей не угрожает опасность; 2) заточение в подземелье; 3) ссора эпического государя с лучшим из богатырей, имеющая изначально мифологический подтекст, на который затем накладывается социальный. Кроме того, эпический герой по закону жанра не способен к собственно бунту, решительному ослушанию государя – иначе такой богатырь переходит в стан врагов. На уровне подтекста эпический государь – воплощение блага, как бы ни был он на уровне повествования далек от идеала.