Над волнами Балтики

Показания приборов нормальные, но левый мотор сильно греется. Сброшенная торпеда падает в лес. Машина становится легче. Палец давит на кнопку внутренней связи:

- Доложить состояние самолета и самочувствие!

- В корме все нормально. Ударом повредило стабилизатор, сорвало остекление кабины и антенну. Связи ни с кем не имею. Ведомых не вижу.

Голос у Скляренко взволнованный. Повреждение стабилизатора - дело не шуточное. На нем крепятся рули глубины. Нужно вести самолет аккуратнее, не допускать перегрузок, не доломать его окончательно.

- Иванов! Ты почему не ответил? Как себя чувствуешь? Если слышишь, нажми световую сигнализацию.

Штурман молчит. Лампочка не загорается. Что с ним случилось? Неужели убит? А может быть, ранен и лежит без сознания? Снаряд разорвался в его кабине. И береза ее покорежила здорово...

Глазам уже лучше. Боль почти прекратилась. Скоро опять будет фронт. Осторожно снижаю машину к деревьям. На опушке вижу окопы, ходы сообщения, тонкую ленту речушки Дубисы. Теперь уж действительно можно сказать: "Пронесло". Под нами своя территория.

К аэродрому подлетаем на высоте двести метров. Пробую выпустить шасси. Машину встряхнуло. На индикаторе видно, что вышли все три колеса. Это какое-то чудо. После такого удара передняя стойка наверняка деформирована.

- Скляренко! Идем на посадку. Шасси сработали, но я в них не верю. Если сломаются, вытащи штурмана. Я постараюсь выбраться сам.

Садимся на грунт. Полоса приближается. Осторожно тяну штурвал. Теряя скорость, самолет потихоньку снижается, мягко цепляет за траву колесами. Почти сразу же слышится треск и удар. Машина валится на нос и влево, трещит и ломается. Инстинктивно снимаю с замка в толкаю крышку входного люка кабины. Наступает гнетущая тишина. Над самолетом висит непроглядное облако едкой коричневой пыли. Спрыгнув на землю, бросаюсь к передней кабине. Она почти развалилась. В рваном проломе стоит Иванов. От головы и до ног он залит кровью.

Положив Николая на траву, оглядываюсь. Через летное поле на полном ходу несется санитарная машина, бегут солдаты-зенитчики. Где же Скляренко? Куда он девался?

- Скляренко! - кричу что есть силы. - Скляренко!

Ответа не слышу. Раздвинув столпившихся рядом солдат, бросаюсь обратно к машине. Пыль уже села, припудрив искореженную обшивку сероватым налетом. Над задней кабиной видна голова. Лицо у Сергея белее бумаги. Из носа на подбородок стекают две тонкие струйки крови. В горле слышатся хрипы...

Зажало в турели. Он задыхается. Нужно быстрее вытащить.

- Ломайте кабину! - командую подбежавшим солдатам.

Вцепившись руками в надломанное стальное кольцо, солдаты с треском выдирают турель из обшивки, бережно кладут на носилки почти безжизненное тело, несут к санитарной машине. Иванова уже погрузили. Врач пропускает меня в кабину.

- Где у вас доктор?

- Сейчас позову, - отвечает испуганно девушка в белом халате и выбегает из ординаторской.

Через щелочку в двери гляжу в полутемный большой коридор. Около стен на кроватях, носилках и просто на топчанах лежат раненые солдаты. Их много, молодых и постарше, бородатых и безбородых. Рядом крутятся санитары, отбирают тяжелых и куда-то уносят.

В конце коридора появляются две фигуры в белых халатах. В одной узнаю убежавшую девушку. Рядом с ней пожилой худощавый мужчина. "Чего она испугалась? - промелькнула запоздалая мысль. - Неужели я такой страшный?"

- Чем могу быть полезен? - говорит подошедший мужчина, с сожалением глядя на меня. - Вы, кажется, ранены?

- Я абсолютно здоров, но товарищи... Двое. В морской синей форме. Прошу осмотреть и помочь.

- Товарищей уже смотрят. Результаты сейчас нам доложат. Ну и видок же у вас, - качает он головой. - Полюбуйтесь-ка в зеркало.

Только сейчас замечаю в углу умывальник и большое трюмо. Увидев себя, даже вздрагиваю. В зеркале у меня не лицо, а уродливо-грязная маска с воспаленными красными веками. Рваный китель покрыт слоем пыли и пятнами крови.

- Нюра, возьмите китель у капитана и приведите его в порядок. А вы умойтесь холодной водичкой и успокойтесь.

...Осторожно виляя между дорожными выбоинами, "санитарка" выезжает за город. В кузове на носилках лежат Иванов и Скляренко. У Иванова осколочные ранения в голову и большая потеря крови. У Сергея дела похуже. Переломаны кости предплечья, ребро и ключица. Немного затронуто легкое. Но оба держатся молодцом.

В госпитале они не остались. Упросили врачей положить их в полковой лазарет. Это, пожалуй, и правильно. Хирурги свое дело сделали, а остальное доделают наши врачи.

...На командном пункте Борзова не оказалось.

- На стоянку уехал, - пояснил мне майор Люкшин. - Выпускает две группы и сам вылетать собирается. Пока его нет, ты сходи в общежитие и надень другой китель. На пятна смотреть страшно.

"29 августа. За август мы потопили более десяти кораблей и транспортов. Так доложил партсобранию подполковник Борзов. Он дал высокую оценку действиям летчиков, техников, оружейников, торпедистов. С особенной теплотой отозвался о действиях молодежи. Быстро перенимая накопленный опыт, она воюет напористо, смело, с задором. Однако потери полка непрерывно растут, особенно при пролете через линию фронта. Это вызывает необходимость отработки и совершенствования новых тактических приемов при выполнении прорыва в Балтийское море и при нанесении ударов.

Собрание длилось четыре часа. В выступлениях коммунисты делились опытом, отмечали недостатки в боевых действиях тактических групп, предлагали новые приемы боевого использования торпедоносцев и "топмачтовиков" при выполнении совместных атак.

Анализ потерь показал, что гибнут в основном молодые экипажи, пока не сделают первых пять - семь вылетов, то есть тогда, когда они еще не освоили полеты на очень низких высотах, с выполнением маневра в зоне огня и почти мгновенным применением оружия. Поэтому опытным летчикам-коммунистам нужно использовать каждую свободную минуту для бесед и рассказов, для отработки маневра над вновь созданным полигоном, в воздухе личным примером учить молодежь".

"30 августа. Стремясь уменьшить потери, фашистские конвои стараются проходить через район наших действия в темное время суток. Днем интенсивность движения вражеских транспортов резко понизилась. Для осуществления непрерывной борьбы на морских коммуникациях в полку создана особая группа из летчиков-ночников. В нее вошли экипажи капитанов Шаманова, Меркулова, Федора Клименко и мой, старших лейтенантов Николенко, Гагиева, Ивана Клименко и лейтенанта Шишкова. Вместе со штурманом полка майором Котовым Борзов отобрал и наиболее опытных навигаторов: капитанов Лорина, Рензаева, старшего лейтенанта Андреева, лейтенантов Уткина, Демидова, Фурса, Бударагина.

Мой штурман Николай Иванов уже вышел из лазарета. Раны на голове и лице едва затянулись, но он прошел медкомиссию и получил допуск к полетам. У Скляренко дела неважнецкие. Переломы срастаются медленно. Вместо него стрелком-радистом назначен старший сержант Васильев".

"2 сентября. На рассвете воздушной разведкой обнаружен конвой в составе четырех транспортов и четырех кораблей охранения. Для нанесения удара вылетели два звена "топмачтовиков" под командованием старшего лейтенанта Николенко и лейтенанта Баженова..."

При пролете через линию фронта гвардейцы попали под ураганный зенитный огонь. Самолет лейтенанта Токарева был поврежден и вернулся на свою территорию. Остальные экипажи прорвались к Балтийскому морю.

Недалеко от Либавы пятерка пересекла береговую черту и почти сразу столкнулась с конвоем. Из труб четырех транспортов дым вырывался густой черной завесой. Вода у форштевней вскипала высокими пенными брызгами.

- Раскочегарились до упора! - крикнул ведомым Николенко. - Ночью до порта дойти не успели, теперь стараются наверстать. Сейчас мы их подхлестнем. Я и Разбежкин ударяем по концевому. Звену Баженова бить по двум головным.

- Понял! Спасибо за щедрость, - ответил Баженов. - Мы с Пискуновым ударим по первому, Сенюгину атаковать второй транспорт.