Пуансеттия (ЛП)

- Тоже без подарков, - ответила она. - Рождество было лишь походом на службу. Мама отводила меня в церковь в Сочельник и Рождество, если не работала. Мой отец был цыганом, и они не были женаты. Мама была изгоем для своей семьи. Ей пришлось переехать в другой город, чтобы избежать скандала, и мы были крайне бедны. У нас не было денег на подарки, не было денег на роскошные праздничные обеды - только церковь.

- У вашей семьи было оправдание - бедность. У моей нет. Кроме бедности души, может быть. Иногда я переживаю, что унаследовал эту бедность, - сказал он.

Магдалена подошла, села на подлокотник и повернулась к Маркусу лицом.

- Бамби, милый, я скажу тебе кое-что, и ты должен поверить, что это правда. - Она заправила локон его золотистых волос за ухо.

- Да? - спросил он.

- Да.

Он долго на нее смотрел, прежде чем рассмеяться. Полтора года назад он бы не так хорошо пережил такое откровенное оскорбление.

- Вы та еще сука. - Он произнес это как комплимент, и она так и восприняла его.

- Именно, - ответила она. - Тебе нужно было, чтобы твой духовник сказал тебе принести мне рождественский подарок, иначе тебе бы и в голову не пришло подарить что-то женщине, которая приютила тебя. Не так ли? Для меня это очень похоже на бедность души.

- Вы приютили меня только потому, что считаете меня привлекательным.

- Нет, я приютила тебя по той же причине, что и Мышшелини, - мне нужна была помощь, чтобы вывести грызунов. Священничек - хороший телохранитель.

Он откинул голову и просто смотрел на нее.

- Я принес вам рождественское растение. Хоть на минуту вы можете быть милой со мной?

- Я могу быть милой с тобой... - она взглянула на напольные часы у противоположной стены. - Пятнадцать секунд. Начинаю сейчас. Бамби, я, правда, считаю тебя очень привлекательным, несмотря на то, что ты холодный, отстраненный и погруженный в себя, беспечный, сноб, безумно наглый и...

- Ваши пятнадцать секунд почти истекли.

- Но внутри тебя есть искра, столь же прекрасная, как и ты сам. И раз я вижу эту искру, то считаю своим долгом разжечь ее и превратить в дикий огонь.

Магдалена наклонилась вперед, сжала губы и подула, целясь в ямку на его горле. Он закрыл глаза и откинул голову назад, обнажая перед ней свою шею. Она хотела укусить ее, жестко, впиться зубами в него до крови. У нее было больше одного любовника, который обвинял ее в вампиризме, возможно, она им и была. Но у нее не было желания пить кровь. Нет, она хотела пить боль, и Маркус... ее Маркус, его боль была самого прекрасного сорта. Старая боль, хорошо вызревшая, приправленная сексом, предательством и садизмом - ее любимые ароматы.

- Я должна была просить о твоем теле на Рождество, - сказала она.

- Этого не произойдет, - ответил он.

- Почему нет? - надулась она. Он ненавидел, когда она дулась.

- У меня веская причина, - ответил он. - И не та, о которой вы думаете.

- О том, что ты трус, который боится собственной сексуальности?

- Нет. И я не боюсь вашей.

Кровь Магдалены остыла на несколько градусов.

- Что ты имеешь в виду? - слишком невинно спросила она, слишком небрежно. - Мою сексуальность?

Она перегнулась через его колени, Мышши оказался зажатым между ними.

- Вы самая красивая женщина в Риме. Это кое о чем говорит, - ответил Маркус.

- Ты действительно так считаешь? - она похлопала ресницами, пытаясь его рассмешить. Он не рассмеялся.

- У вас самые густые, самые роскошные черные волосы, которые я когда-либо видел. В ваших глазах беззвездная ночь. Ваши груди великолепны и ваши бедра - это все, о чем мужчина, который любит женщин, может надеяться и мечтать. У вас длинные стройные ноги. Вы одеваетесь как с обложки журнала. Вы пахнете как орхидея в июне - все сочное и спелое, готовое чтобы его сорвали. И вы высокая. Мне нравится насколько вы высокая. У вас изысканно теплая оливковая кожа, как у Кингсли, и к слову, в вас есть нечто похожее на него и это наивысший комплимент, который я могу произнести в чей-то адрес. В вас нет ничего не желанного. Это все, что я скажу по этому поводу.

Магдалена тяжело вздохнула и покачала головой.

- Вижу, ты знаешь мой маленький секрет, - сказала она. - Могу я узнать откуда?

- Вы правы - моя мама датчанка. Я навещаю ее в Копенгагене, когда могу. Копенгаген одновременно большой и маленький город. Когда я пришел в августе покормить Муса и забрать вашу почту, увидел два письма от хирурга из Копенгагена. Известного хирурга. Есть лишь одна причина, почему люди не из Дании едут в Данию на операцию, одна причина, почему они посещают именно этого хирурга.

Она медленно кивнула. - Понятно.

- Вы же знаете, что мне все равно, да? Мне нужно знать, что вы это знаете.

- Ты внимателен к моим чувствам. Как... не похоже на тебя.

- Если вы собираетесь думать обо мне плохо...

- Что я и делаю.

- Я хочу, чтобы вы думали обо мне плохо по настоящей причине, а не потому, что меня волнует, что вы родились не женщиной.

- Я родилась женщиной. Но были... некоторые «отклонения», так доктора их назвали. Эти «отклонения» стали причиной осложнений в моей жизни. Именно эти отклонения некоторые мужчины считают ужасающими, другие, с определенным фетишем, не могут устоять перед ними. Но опять же, ты не из большинства мужчин, верно?

- Вы делали операцию? Я понимаю, это не мое дело.

- Но, тем не менее, спрашиваешь.

- Вы постоянно задаете мне грубые личные вопросы.

Он был прав, но она вряд ли хотела это признавать.

- Моя мама растила меня мальчиком до начала полового созревания, и стало очевидно, что быть мальчиком не то, что задумывал Бог, несмотря на то, что у меня присутствовало нечто похожее на мужской орган. Я развивалась как девушка, начала одеваться как она, вести себя как она. Священник в нашей церкви называл меня «дьявольским семенем», «неестественным», «аномальным». Такое не забывается. Ты не забудешь, как тебя называли дьявольским. Это остается с человеком, как ожег или метка. Ты носишь это с собой, в себе. - Она прикоснулась к своей груди, над сердцем, где все еще горела ярость.

- Поэтому вы ушли из церкви?

В первую ночь, когда Маркус пришел к ней, она почти отказала ему. Он не был первым священником, который искал освобождения в ее доме, но он был первым священником, которого она впустила, потому что он еще не стал священником, и она думала, что, возможно, смогла бы увести его с этого пути. Когда он спросил о ее враждебности к католической церкви, она ответила только то, что священник причинил вред ее семье, и она никогда не сможет простить церковь. Если Бог хочет ее вернуть, он мог прислать церковь к ней, потому что туда она больше не вернется.

- Я не уходила из церкви. Церковь оставила меня. Она отвергла меня, изгнала. Я не хожу туда, где мне не рады.

- Вы идеальны, - ответил он. - Вы не дьявольское семя.

- Священник утверждал это.

- Да, усохший злой старый священник, который жаждал маленького мальчика, которым вы были, и презирал вас за то, что не оправдали его больные фантазии педофила.

- Расскажи, что ты действительно чувствуешь, Бамби.

- Я бы никогда не сказал вам, что делать с вашим телом. Но...

- Не совсем правда. Однажды ты сказал мне, что именно я могу делать со своим телом. Думаю, предложение начиналось с «Иди» и заканчивалось «хер», с третьим словом посередине, очень недостойное выражение для обучающегося священника.

- Это было образное выражение. И я сказал это после того, как в дом пришел офицер полиции и арестовал вас за убийство клиента, и только после того, как он вас посадил в свою машину, вы сказали ему, что все это шутка - шутка надо мной.

- Веселый был вечер, не правда ли? Люблю шутки.

- Вам не нужен хирург. Вам нужен психоаналитик.

Магдалена смеялась и смеялась. Ничего не делало ее счастливее, чем доводить Маркуса до белого каления. И это было не просто, поэтому она так радовалась, когда ей это удавалось.