Тело

Брайан Эвенсон

Тело

Брайан Эвенсон возглавляет программу изящной словесности в университете Брауна. Его перу принадлежат семь книг, среди них «Дрожащий нож» (награждённый премией Международной гильдии хоррора как лучший сборник рассказов) и «Братство увечий». Его последний роман «Поднятый занавес» (2006) отмечен премиями Эдгара и МГХ. В начале 2009 года издательство «Андерленд Пресс» выпустило его роман «Последние Дни».

I

ТЕЛО

Меня частным образом перевели в Исправительное учреждение и приют для своевольных тел Святого Себастьяна, где я прохожу подгонку к новому разуму, да и телу тоже. Считается, что виновники моих бед — своевольное тело и полное отсутствие навыков управления им. А поскольку моё тело не из тех, которые легко уживаются с миром, то решено было начать с самого начала.

«Тело, — говорит брат Йохансен, — это не просто насыщенная кровью плоть, покрывающая кости, нет, это то, как мы скользим и просачиваемся сквозь мир». Если другие текут по нему легко, словно вода, то я закупориваю его, как пробка бутылку. И единственный для меня способ вырваться из узкой горловины — разорвать её. «Кровь и плоть изменить нельзя, — говорит мне брат Йохансен, — зато можно изменить пути, которыми они следуют в мире».

«Есть способ изменить и плоть, и кровь, — шепчет Скармус, — или уничтожить их, как тебе хорошо известно, милый мальчик». Уже поздно, полночь, и я лежу, привязанный к плите. Я не знаю, как отвечать на это. Его пальцы перебирают мои волосы. В темноте я слышу угрюмую улыбку в его голосе. «Ты слышишь то, что другие видят, — говорит мне брат Йохансен, — и это ещё один знак твоей болезни».

Верно то, что, как говорит Скармус, я достиг мастерства в уничтожении плоти, рассекая её на куски и составляя из них новые существа и формы с целью превратить страдания моего своевольного тела в удовольствие. Говоря словами братьев, я не выношу иных сношений, кроме как с мёртвыми. Я знаю, что пройдёт немного времени, и я снова избавлюсь от страданий, превратив ещё одно тело в облепленный мухами почерневший обрубок. Они этого не знают, хотя, конечно, подозревают. Для них я лишь новобранец в учреждении святого Себастьяна, выполняющий все предписания на пути к новому, более чистому телу.

Четыре здания, четыре остановки, четыре двери. Прежде чем мне позволят войти в одну из них, я должен отсалютовать трём другим. Косяку, притолоке, другому косяку, сначала правой перчаткой, потом левой, после чего моё тело должно совершить крутой поворот и широким шагом направиться к следующей двери.

Со мной Скармус в качестве моего персонального демона, которому братья приказали следить за тем, чтобы я выполнял все предписания относительно жестов: чтобы я салютовал дверям определённым образом и порядком, чтобы я двигался так, как им хочется. Он должен мне мешать и прерывать меня. Каждое движение должно даваться мне с усилием, поскольку братья верят, что мой ум, сталкиваясь с этими усилиями, должен будет заняться конструированием нового тела.

По какой-то причине, которую мне никто не объяснял, интервал между движениями должен составлять пять секунд, не больше, не меньше. Я должен правильно отсчитывать секунды, пока Скармус отвлекает меня толчками и голосом. Когда я ошибаюсь в движении или не выдерживаю интервал, меня принуждают начинать сначала. Если у меня не получается и во второй раз, Скармусу позволено затянуть скрывающий мой рот клапан так туго, что мне становится почти нечем дышать, и я медленно теряю сознание.

Я не знаю, в чём смысл того, что Скармус нашёптывает мне по ночам — то ли это его мнение, то ли часть плана, разработанного для меня братьями. Я стараюсь не реагировать на его слова и поступки, стараюсь, насколько это возможно, не обращать на него внимания и тем самым притупить его бдительность. Дважды, невзирая на обшитые мягкой тканью кандалы, которыми я скован по рукам и ногам, несмотря на проволочное устройство, удерживающее мою нижнюю челюсть, я избивал Скармуса до бесчувствия. Конечно, я убил бы его и, невзирая на оковы, вступил в сношения с тем, что от него осталось, если бы не стремительное вмешательство братьев.

Итак, четыре двери, в следующем порядке: Жизнь, Наставление, Ограничение, Воскресение. Я входил в каждую из них, кроме Воскресения. К нему, по мнению брата Йохансена, я пока не готов.

Жизнь: я лежу, ремни стягивают мне грудь, запястья, лодыжки, шею. Маска снята и отложена в сторону, свет выключен. Мне разрешают поспать, если бормотание Скармуса даст мне забыться.

В какой-то миг вспыхивает свет. Между проволок, стягивающих мой рот, просовывается трубка, и меня кормят.

Входит брат Йохансен, намордник ослабляют, на миг мне позволено выражаться беспрепятственно.

— Как дела, брат? — спрашивает брат Йохансен. — Обретаешь новое тело в старой коже?

— У меня новое тело, — говорю я ему. — Я полностью изменился. Я отказался от зла и стал совершенно нормальным парнем.

Он качает головой, тонко улыбается.

— Думаешь, я так легковерен? — спрашивает он. По его знаку намордник затягивают, маску надевают снова.

«Ты должен научиться обманывать его, — шепчет Скармус. — Ты должен овладеть искусством лжи».

Затем мы встаём, выходим наружу и идём. Экраны, гири и перчатки, каждый день немного отличающиеся от прежних. Ограничения, неизменные тычки и противодействие Скармуса на каждом шагу. Моё тело всё время ломит и болит, меня шатает.

Скармус у меня за спиной, на полшага позади. За ним, невидимый для меня, присутствует брат Йохансен, с ним другие братья. Я центр мира, единственная цель которого — вращаться вокруг меня.

Наставление: я должен слушать брата Йохансена, Скармус по-прежнему шепчет мне в ухо. «Своевольное должно быть исправлено, тело должно уступить место другому», — молится брат Йохансен. Мне говорят, что я все годы жизни своей блуждаю во тьме своего несовершенного тела. И только братья могут вывести меня к свету.

«Тебя нельзя выводить на так называемый свет, — шепчет Скармус. — Ты этого не переживёшь. Для тебя не существует так называемого света, для тебя есть лишь так называемая тьма».

Я не могу понять роль Скармуса. Похоже, что он задался целью сводить на нет все усилия брата Йохансена. Вместе они как будто стремятся разорвать меня на части.

«Красота мира, — говорит в этот момент брат Йохансен, — объективна, имперсональна. Для тела вроде того, в ношении которого ты ещё упорствуешь, это личная обида. Афронт. Ты должен обрести тело, которое будет жить вместе с красотой, а не вопреки ей».

«Существует только вопреки», — утверждает Скармус.

Ограничение: когда я невнимателен, непослушен, следую советам Скармуса, а не доброго брата, когда не исполняю заданий и движений. Маска затягивается и едва ли не душит, специальные клапаны закрывают мне глаза, уши и нос, руки скованы цепью и вздёрнуты над головой. Резиновый костюм расстёгивается на спине, расходится, целый спектр ощущений вливается в него или сквозь него при помощи устройств, которых я не вижу. В какой-то момент пот начинает течь по моей спине, или, точнее, по крови и рубцам.

Всё вертится вокруг моего незнания. Я не могу сказать, что чувствую — удовольствие или боль, их так легко перепутать, находясь на искусственном удалении от собственной плоти. Глухие удары долетают до моих заблокированных ушей словно издалека, ощущения сначала вспышками пересекают мозг, потом притупляются, кожаная маска пахнет сыростью.

— Как поживаешь, брат? — спрашивает брат Йохансен. — Обрёл новое тело?

— Новое тело у меня есть, дорогой брат, — говорю я. И натягиваю ремни. — Я изменился.

Его палец медленно качается надо мной вперёд и назад.

— Вижу, ты принимаешь меня за глупца, — говорит он.