Страница 8 из 28
Гермес легко сбежал по широкой и пологой лестнице, ведущей от Центра Знания к подножию холма, где он оставил свой мобиль, по пути приветствуя нечастых в это время дня встречных: мужчин – стукая с разбега ладонь в ладонь; перед женщинами целуя сведенные в пучок пальцы – в знак восхищения. Словно вихрь пронесся из конца в конец по белокаменной лестнице, украшенной изваяниями львов, грифонов и фениксов, обвитых священными символами, которые превратил талант их создателя в изощренное сплетение узоров. И долго еще, пока не развеется в пространстве этот незримый коридор, оставленный им, каждый вступивший в него будет ощущать чувство беспричинной радости и какого-то всеобщего дружелюбия.
Это было счастливое свойство Гермеса – своим присутствием как бы осветлять все вокруг. Когда его спрашивали о причине этого всепобеждающего обаяния, он только пожимал плечами, сияя карими глазами и добродушной усмешкой, – искренне не видя здесь никакого секрета. В действительности же дело было лишь в том, что он не таил на сердце никаких обид, и в сознании своем старался быстро избавиться от неприятностей, воспринимая их как неизбежные временные препятствия на своем пути. Главное – это знать Цель – говорил он иногда, если чувствовал, что его могут понять. Велико же было стремление его к этой, ему одному ведомой Цели, и велика, по-видимому, была эта Цель, когда столь чиста и мощна была сила его энергии. Луч ее не то чтобы отражал, – но просто покрывал встречные излучения, усиливая благоприятные и нейтрализуя вредоносные, враждебные, – очищая таким образом и их владельцев, и все пространство вокруг от ядовитых эманаций.
Во всяком случае те, кто настойчиво расспрашивали его о секретах воздействия на людей и все окружающее, – все они имели в виду потусторонний источник его силы. Полагали даже, что Великий царь Сварг, оставляя Землю, передал свою особую жизненную мощь меньшому сыну…
Сам Гермес не придавал большого значения подобным вещам, хотя слухи до него доходили разные. Он воспринимал то, что думал, говорил и творил, как нечто совершенно естественное и вполне доступное – при желании – всем. Но все это, чего «при желании» другие должны были упорно добиваться строжайшим самоконтролем и величайшим устремлением, – как бы ничего и не стоило самому Гермесу.
– Чистая кровь, – говорили склоняющиеся к материализму.
– Чистые помыслы, – молчаливо отвечали им Те, Кто Знали.
– У него нет зависти даже к своему царственному брату, – удивлялись первые.
– Это оттого, что он, родившись, когда брат его уже царствовал, впитал в себя с молоком матери, что у него нет никаких шансов на корону, – добавляли другие.
– Зато у него есть любовь, – заключали Те, Кто Знали.
Однако сейчас не все было безоблачно для Гермеса. На ходу он оглядел небосвод, – тут было все в порядке. Солнце светило хоть и перейдя уже зенит, но в меру ярко. Ничего, предвещающего внезапную перемену погоды, не было. Вон, правда, подозрительное облачко из-за западной гряды гор на горизонте, – но это не раньше, чем на завтра… Гермес не отгонял беспокойного чувства, – он лишь отставил его в сторону, как бы наблюдая за ним, – что-то, чуть сдвинувшее его с точки всегдашнего равновесия, но не проявившееся пока, произошло. Он ждал, спокойно и терпеливо.
Еще издали Гермес залюбовался своим мобилем, стоявшим на специальной площадке в тени рослых пальм. Он относился к этому своему детищу поистине как к живому созданию, – а кто знает, не было ли оно так на самом деле? Ведь, если сложить вместе все затраченные на него чувства и мысли, не говоря уже о физических усилиях его самого и помогавших ему расенских юношей, то немудрено, что мобиль понимает его и с готовностью подчиняется ему. Пришлось даже поставить ограничитель на исполнение, – иначе при малейшем отвлечении внимания своего хозяина мобиль начинал рыскать, выполняя его желания.
Мобиль был небольшой и легкий, – хотя, при надобности, мог и увеличить свою вместимость. Металл, из которого он был сделан, плавить пришлось в верхних слоях атмосферы. Хорошо, что повезло в тот раз, и друг Арац, возглавлявший команду выведенного на орбиту небесного корабля, взял на борт и Гермеса, – а то бы пришлось даже за такой безделицей, как разрешение, идти к брату Родаму: уж очень тот оберегает своего младшего, будто он слабее всех.
Внешне Гермес, действительно, отличался от атлантов царственного рода. В первую очередь тем, что рост его не отвечал известным требованиям: своему брату Родаму Гермес был едва по плечо. Видно, сказывались годы, прошедшие между их рождением, за время которых дрогнула и неуловимо начала изменяться внутренняя постоянная атлантов, даже внешне приближая их к облику коренных обитателей Земли. В последнее время дошло до того, что некто, отстаивая свои, безусловно, привлекательные многими льготами, права атланта, должен был соглашаться на исследование собственной крови! А ведь организм атланта, гласит одна из заповедей, должен быть неприкосновенен в своей целостности. Конечно, заживить ранку никому из атлантов не составляло труда, но все же… В эти короткие, казалось бы, мгновения вторжения в тело инородного инструмента нарушалась целостность защиты. Тем более, кровь, это священное во всем мироздании вещество, показываясь наружу, привлекала в себя невидимые для земного глаза враждебные элементы. Время не играло тут роли: существуя на земном плане, оно полностью отсутствует на планах иных, и то, что кажется ничтожным мгновением всему земному, то непроявленному в протяженности оказывается достаточным для проникновения. Конечно, атланты в состоянии легко справиться с любыми вторжениями в тело, – однако это будет уже не совсем тот, первозданный атлантский организм…
Гермеса это не касалось, слава Единому. За исключением роста, во всем он был истинным атлантом, чем могли похвастать немногие к этому времени. Да и красив он был вот уж поистине как Бог…
«Герму…» – раздался тихий, но отчетливый голос.
Это было детское ласкательное имя Гермеса, которым до сего времени продолжал называть его брат Родам.
Внешне ничего не изменилось. Все тот же беспечный и спокойный, Гермес приблизился к своему мобилю и, не открывая дверки, перемахнул через борт, едва коснувшись его рукой. Его короткая золотистая туника – кусок ткани, схваченный на левом плече изумрудным аграфом, а на талии – серебряным поясом чудной чеканной работы, приглушенно сверкнула в воздухе радужным спектром, – хозяин ее уже бесшумно несся в пространстве, набирая высоту.
Как только было получено известие, Гермес как бы раздвоился. Один, физический, мчался на помощь, мгновенно получив всю нужную ему информацию, стоило лишь проявиться источнику беспокойства, неясному до тех пор, – второй же Гермес, мысленный, был возле брата на горе Мери.
Положение было хуже, чем можно было предположить. Аура царя Родама была пробита толстым витым жгутом темно-серого с красными прожилками цвета, который напряженно, под прямым углом, присоединялся к солнечному сплетению его: шел интенсивный отток энергии. Это был пиратский способ, и на такие смертельные даже для атланта методы не осмеливались ни они сами, ни, тем более, никто из человеков. Это была вражеская рука из невидимого мира, не знающая сомнений ни перед чем, добро это или зло. Сила, которая, раз преступив общие для всех космические законы, препирала их теперь любыми путями: целью ее, этой силы, было подчинить себе все не просто живое, но, главное, мыслящее; заставить работать на себя – или уничтожить.
Но трогать этот жгут, между тем, было нельзя, и, встретившись глазами с братом, Гермес понял, что тот также осознает все происходящее как оно есть. Лицо царя пожелтело, глаза, обычно такие яркие и прекрасные своей полнотой жизни, ввалились: первый признак утечки жизненной силы. Однако сознание атланта Родама, не только не угасшее под гибельным натиском, но еще более, казалось, обострившееся, четко обрисовало Гермесу весь дальнейший план его действий. Нисколько не колеблясь, как это сделал бы на его месте любой из жителей Земли, и не тратя времени на вздохи и стенания – атланты видели настоящую помощь и истинное милосердие лишь в действии, – Гермес мысленно присоединил к груди Родама свой луч, яркоголубой с серебряным отливом, узкий, как натянутая нить, – и оставил его на время. Луч этот через Гермеса должен был помочь царю Родаму перенести энергетическое нападение до тех пор, пока Гермес не справится с его источником и не приведет все в порядок. Сам Родам мог уже ни во что не вмешиваться: ему надо было беречь силы. Безучастный ко всему происходящему – так могло бы показаться постороннему наблюдателю, если бы таковой вдруг оказался, – полулежал этот исполин на холодных каменных плитах, прислонившись к огромному Трону Атласа и ни на минуту не выпускал из внутреннего поля видения Гермеса, серебряной стреле подобно несущегося из Атлантиса в Белый Загородный Дворец царя и царицы.