Страница 5 из 28
Появление в поле видения низшего духа удивило царицу Тофану, но отнюдь не обеспокоило поначалу. По праву происхождения атланты в своем сознании были отделены от нижней сферы – земной и подземной – всем складом собственного естества, принадлежавшего высшему и, естественно, не имевшему никаких точек соприкосновения с антагонистом своего прародителя. Эта формула настолько прочно внедрилась в их разум, что со временем стерлась с его поверхности, покрывшись иными наслоениями, связанными с земным образом жизни. Постепенно и враг – невидимый или пролетающий в отдалении темной тучкой – стал казаться уже вроде и не врагом, а лишь гипотетическим недругом, настолько слабым, что любые его происки, буде они проявятся, можно будет уничтожить одним мановением руки, не прибегая даже к силе мысли, недоступной низшим.
Однако случай с угаданными камнями насторожил царицу. Разум ее был остер, как и память, и она не могла утешить себя тем, что мысленное желание ее просочилось наружу, если б она поделилась им с кем-то и забыла об этом. Но, раз исключена презренная человеческая забывчивость, – то, значит… Тут царице самое бы время задуматься и, прибегнув к высшей помощи, как это и предписывалось сводом правил, очистить каналы связи, через которые уже начинали просачиваться инородные элементы, порождения самой Земли.
Короче говоря, момент был упущен, и теперь царица успокаивала себя тем, что невозможно ведь, живя на Земле, полностью отгородиться от ее энергий. А что ей оставалось теперь, кроме упования на неизбывную мощь своего клана…
И царица с облегчением вздохнула, найдя эту спасительную формулу.
Тем временем Кечкоа продолжал молча ее разглядывать. В непривычном раздражении от его назойливого взора – никто до сих пор не осмеливался так явно влиять на эмоции царицы, – она повторила:
– Что ты молчишь? Кто позволил тебе…
– Чье позволение мне еще нужно, царица, если ты сама допускаешь меня до своего лицезрения?
Впервые за свою, такую долгую по земным меркам, жизнь царица не нашлась с ответом. Эта беседа настолько отличалась от всего, к чему привыкла она, и что составляло незыблемую, как всегда казалось, основу ее существования, что она в растерянности, в то же время презирая саму себя за это, опустилась в легкое плетеное кресло, имевшее форму полусферы, и, тщетно прикрывая обнаженные округлые колени короткой домашней туникой, пролепетала:
– Я?.. Сама?.. Что ты такое говоришь, как тебя там…
– …Кечкоа, сиятельная царица. Ну конечно, ты! Кто же из вас впустит в свое сознание непрошеного гостя? Мой пропуск – твое расположение ко мне!
Царица Тофана начала с ужасом понимать, что отделаться от этого обитателя земной тени будет не так просто, может быть, даже невозможно. Теперь, закрыв глаза, она, в свою очередь, в упор разглядывала собеседника, подавляя невольное, какое-то природное отвращение к нему. Больше всего ее поразил его ярко-красный рот на фоне черной бороды, сливавшейся с волосами на висках, так что свободным на этом лице оставалось крохотное пространство: начиная от узкого лба с нависшими надбровьями, и заканчиваясь тупым треугольником довольно крупного носа. Рот этот, с выдающейся вперед нижней толстой губой, казался утонченному вкусу царицы атлантов чем-то неприличным, какимто вполне самостоятельным образованием, вызывавшим даже брезгливое чувство: он извивался в разговоре, среди густых зарослей щетины, как дождевой червяк. Царица вдруг успокоилась: червяков она не переносила напрочь, исключая их начисто из сферы окружающей жизни, и уподобление им губ этого чернобрового сразу же поставило его на соответствующее место.
Внезапно заскучав, она зевнула, прикрыв узкой ладошкой рот. Гость что-то продолжал говорить, однако царице стало неинтересно его слушать: зевота все усиливалась, и, мало того, ей огромных усилий стоило удержаться, чтобы со всей сладостью не потянуться.
– Ну, хватит! – наконец воскликнула она, поднявшись и подойдя к своему алтарю. – Заговорилась я с тобой, прости, снова запамятовала твое имя. А болтать мне попусту не в привычку, знаешь ли. Так что – будь здоров!
И она крепко закрыла перед самым носом Кечкоа, начавшего как-то линять и размываться в четкости линий, воображаемую, но вполне натуральную дверь – натуральную вплоть до малой трещинки, идущей от сучка, – и резко, в два оборота, повернула ключ в замке.
Зевота и ломота исчезли как не бывало. Царица, обретя как-то сразу свою обычную уверенность, быстро, стараясь ни о чем не думать, кроме как о предстоящем купании, прошла, на ходу развязывая пояс туники, в сад. Обнаженная, встала она под ледяные струи искусственного водопада, отведенного сюда от священного ручья Баим, который, говорят, течет чуть ли не с самой горы Мери, куда не ступала нога ни человека, ни обычного рода атланта – с тех пор, как стали атланты смертны…
Ритуальное омовение, с сознательным привлечением стихийных сил, освежило царицу и придало ясности ее разуму. Отряхнувшись после купания и выкрутив из густых длинных волос воду, как это делают поселянки, полоща белье в реке, она, все еще не допуская в сознание ни раздумий, ни мыслей, вернулась к себе, как и вышла – через ступени балкона – и, не призывая никого на помощь, начала тщательно, как всегда, одеваться. Собственно одевание составляло окончание этого почти священного действия, – процесса, в котором царица приводила свое тело в соответствие с идеалом Красоты, идеалом, который каждый атлант мог лицезреть внутренним оком, обращаясь к Высшему в себе, идеал тот был совершенен…
Открыв несколько деревянных, украшенных резьбой знаменитого Прама, дверок в стене своей спальни, царица в большом раздумье перебрала все наряды, висевшие там на торсах-манекенах. Несколько раз ее рука почти уверенно ложилась на мягкое плечо какого-то из них, затем возвращалась к другому, в задумчивости перебирая бахрому или украшения, разглаживая любовно невидимые складочки. Каждый наряд уже надевался царицей, и не раз, и каждый нес на себе определенный слой воспоминаний. Воспоминания эти были не все безоблачны, но зато все до одного волнующи и добры: в этих платьях, очень сложных по составу частей, настоящих царских уборах, – независимо от того, были ли они парадными, во всем блеске золота и драгоценных камней, или же предназначались для отдыха в кругу семьи и близких, и украшенных в этом случае не столько бьющим в глаза сверканием царской роскоши, долженствующей превзойти все, что могло изобрести не знающее предела воображение красавиц, у которых, вот уж воистину, Красота была «в крови», – сколько изяществом и необычностью вышивки или простой отделки, а иногда и просто новыми линиями покроя: царица Атлантиды была и признанной царицей Мод и Красоты.
Наконец она выбрала белое, такое простое, но несказанно прекрасное платье: было оно все, от плеч до ступней, убрано в мельчайшую складочку – признак божественной или царственной власти, – состояло из многих оборок и подхватов, и сложностью своего изготовления принесло немало слез и бессонных ночей известным расенским рукодельницам, взятым с тех пор царицей под особую опеку. Словом, нашлось им занятие, да и изрядная прибыль, потому что до этого дня сидели они, горемычные, в полной нищете, годами иногда поджидая своих воинственных муженьков, морских бродяг, которые возвращались время от времени к своим домам, оборванные и с пустыми кошельками, но зато осиянные духом необыкновенных приключений и с непременными подарками своим женщинам в виде колец, браслетов, а то и наплечных украшений, достойных царской знати. Подарки эти у женщин-расенок почитались за святыню, и не было случая, чтобы кто-нибудь из них, даже при крайней нужде, вынес их на базарную площадь, что шумела беспрестанно, до самой ночи, перед портом Атлантиса, просторная, как сам порт, наполненный несчетным числом судов и суденышек: от огромных металлических построек, чудом державшихся на воде, до изящных, всего в несколько ярусов, лодок из драгоценных сортов дерева, иногда с разноцветными парусами, которые расцвечивали бирюзовую, с белым кружевом пены, морскую гладь, делая ее еще более нарядной…