Страница 20 из 28
Но, так или иначе, а сигнал был дан. И пока капитан с удивлением, похожим на иронию, взирал на корчи этого своего пассажира, которому он чуть было не открыл своего сердца (вот до чего может довести излишняя доверчивость ко всем, кого ты хочешь почитать за единомышленника!), через его сознание, нисколько его этим не отягощая, – наблюдатели извне вели свой контроль за происходящим. Теперь капитан Дирей мог быть уверен, что не попадет впросак: начиная с этой минуты все, что бы он ни сказал и ни сделал, неощутимо подсказывалось ему кем-то, кто знал больше и видел дальше.
Если бы кто-нибудь сказал ему о насилии над собственной личностью, вряд ли капитан его бы понял. В среде атлантов подобная передача сознания вышестоящим считалась вполне нормальным явлением, и даже была желаема рядовыми атлантами. Условия жизни менялись быстро, борьба с противоположными силами оказалась труднее, чем ожидалось когда-то, и приняла затяжной характер; атланты, все более входившие во вкус земной жизни, уже не всегда бывали уверены в правильности своих поступков и с готовностью обращались к тем, сохранившим чистоту сознания, за направляющим руководством. Пример ужасающего взрыва для всех был напоминанием о том, к чему может привести отрыв от Высшего руководства, которому Единый План, без сомнения, ведом если и не полностью, то в гораздо большей части. «Я сам, я сам», – твердит гордец, и эта самость заводит его совсем не туда, куда бы ему самому хотелось…
Тем временем Картлоз, видя, что его смех вызывает у капитана лишь недоумение, проговорил, вытирая слезы душистым белоснежным платком:
– Ну ты меня и насмешил, друг Дирей! Вы что здесь, все такие?
– Какие? – вежливо переспросил капитан.
– Серьезные! Шуток совсем не понимаете…
– Какие-такие еще шутки? Ты ясно выразился, – и все тут!
– Да пошутил я, слово даю, а ты уж и поверил! – и Картлоз снова прыснул смехом, явно собираясь продолжить припадок показной веселости.
– Я твоих шуток не понимаю. Но ты учти на будущее, раз уж прибыл в Атлантис и собираешься заводить дела с нами: такие шутки тебе могут обойтись очень дорого в следующий раз. Ты что, забыл цену слову? Сказал – и оно отпечаталось. Доказывай потом, что ты «пошутил»!
– Ну я прошу тебя, Дирей, давай забудем об этом, если тебе неприятно. Мог ли я думать?..
– Должен был бы… – пробормотал Дирей, и повернулся, собираясь отойти.
– Постой, постой! – схватил его Картлоз за край капитанской белой с синими полосами по краю туники. – Мы ведь не можем так расстаться: дай мне слово, что не обижаешься на меня.
– Слово? – удивился Дирей. – Мы словами на ветер не бросаемся.
– Ну, хоть пригласи меня еще раз остаться на своем корабле.
– Сделай одолжение, – безразлично ответил ему Дирей, осторожно освобождая свою одежду от назойливых рук Картлоза, – только не трогай меня руками. Ты забываешь, что мы этого не любим.
– И чего это ты все время говоришь о себе во множественном числе?
– Потому что мы – это действительно «мы». Мы все, атланты, – он нехотя поправил сам себя. – Истинные атланты.
Картлоз остановился; Капитан, обернувшийся к нему, успел поймать какой-то непонятный ему, но отталкивающий блеск в его огромных черных глазах. Самопроизвольная дрожь прошла по телу Дирея, такому большому и сильному, доказывая собой его проницаемость для внешних воздействий. Однако, к счастью, это была всего лишь реакция его ауры, отторгнувшей от себя злую силу, исходившую от медоточивого лже-приятеля.
Тут же гримаса боли, которую невозможно было сдержать, исказила черты Картлоза. Согнувшись чуть ли не вдвое, он схватился за правый бок, и дыхание его зашлось. Капитан оказался в двусмысленном положении: с одной стороны, ему полагалось бы, как хозяину дома, где случилась с гостем болезнь, проявить соболезнование и вылечить друга. Но, с другой стороны, это был вовсе не друг, и теперь, когда проявилась его сущность, к нему прикасаться нельзя было, а не то что лечить. Ведь для исцеления другого всегда потребна энергия собственного сердца. Это не возбраняется правилами, как было известно Дирею, но только в случае, если энергии, которые неминуемо придут в каналы целителя по закону обмена: я – тебе свою чистую энергию, ты мне – отработанную, если эти привходящие энергии не будут совсем уж обратного свойства по отношению к твоим собственным. А именно это и наблюдалось сейчас. Капитан нисколько не удивлялся тому, что он столько времени общался с этим восточником, – да и не только с ним, – не ощущая никакого урона для себя. Он знал, что урон, который неминуем при любом общении атланта с излучениями ниже по уровню, легко восстанавливается из Вселенского Источника, если только нет перерасхода. А перерасход получается лишь в единственном случае: если твоя сила уходит как в бездонную бочку, пытаясь заменить собой, своим светом, всю тьму мира, – что невозможно. Потому так упорно советовали жрецы-наставники всем, выходящим во внешний мир, не растрачивать драгоценной силы, дарованной им, на потребу врагам.
Неизвестно, чем бы это закончилось, если бы не появился над палубой мальчик-юнга, подобранный Диреем в порту Тарса и приставленный к делу: паренек был на побегушках. Вот и сейчас, не успев высунуть голову из служебного люка, он затараторил:
– Господин мой, тебя срочно требуют в таможню! Слышишь, иди скорее!
Капитан взглянул на все еще не распрямившегося Картлоза и сказал, стараясь смягчить свой трубный голос:
– Что с тобой случилось?.. Ну, ладно, – мне сейчас, видишь, надо идти, а к тебе я пришлю врача. Договорим после, когда поправишься, – и он сделал знак юнге остаться с больным.
Вздох невольного облегчения вырвался у него, едва он спустился на несколько ступеней, скрывших его от вида Картлоза. Прогрохотав как можно громче по металлической лестнице, чтобы тот слышал, как спешит капитан по важным делам, он другим ходом прошел в свою личную молельню, – крохотную каютку, примыкавшую к его роскошному жилому помещению, – и, запалив лампаду, припал к подножию небольшого золотого изваяния. О чем была его беседа с почитаемой им Всемирной Матерью – осталось навеки неведомым. Но из молельни капитан вышел сосредоточенным и спокойным, казалось даже, что он потерял свою знаменитую беспечность.
Но это только так казалось. Ибо на самом деле капитан не потерял ничего, но даже приобрел. Приобрел ясное понимание происходящего вокруг, – не только вокруг собственной персоны, но гораздо шире и глубже; приобрел уверенность в том, что способен возродить в себе основную силу – владение мыслью и способность мыслить сообща.
Его помощник, которому пришлось самому явиться за патроном, – как будто у него своих дел мало, – застал капитана за переодеванием. Не пристало младшему, хоть по званию, хоть по возрасту, задавать вопросы старшим, но не сдержался Диреев помощник:
– Вы что тут затеяли?! Небось, не на бал вас зовут…
– А вот как раз и на бал, – усмехнулся было капитан. Но тут же, соблюдая ранжир, гаркнул, как на верхней палубе:
– Молчать! Кругом – и вперед… ма-а-арш!
И помощник, молодцевато выпятив грудь, бодро зашагал. Он не смея больше и думать о том, почему же все-таки его хозяин надел свою лучшую тунику, расшитую руками сумерских мастериц, которую он купил, нещадно торгуясь, за баснословную цену – мешок раковин каури, и обновить собирался только в день свадьбы сына. Впрочем, представилось ему, это и к лучшему: взойдет сейчас капитан Дирей, такой представительный и великолепный в своей новой тунике, в этот галдящий закуток, таможню, из которой два выхода: или в рай Атлантиса, или же в загородку для отсылаемых по разным причинам обратно, – и все успокоятся. Чиновники – оттого, что вновь зауважают легкомысленного Дирея, а задержанные, – те просто напросто онемеют при виде чуда: капитана в образе – ни меньше, ни больше, как морского божества, принявшего облик их шумливого и простецкого хозяина в своих, одному ему известных, божественных целях.
И вот так с атлантами всегда, – думал помощник капитана, уроженец Расена, что в предместье Атлантиса, и сам расен, – только успеешь найти с кем-либо из них общий язык, понахвататься каких-никаких навыков, – глядишь, он и оказывает себя как истинный хозяин жизни, до которого тебе, хоть ты лоб расшиби, а не дотянуться. И поделом тебе, глупый ты человечишко. Знай свой шесток и не принижай бога, хоть бы он и был во временной опале…