Страница 5 из 136
самодержавных порядков, рассыпается как карточный домик из-за невозможности
промышленного подъема державы при малограмотном народе. Без роста образованного
городского люда, двигать вперед страну немыслимо, а правление грамотными людьми по
лекалам средневековья, - путь революций и бунтов. Из эволюционного тупика выход один:
власть, по форме и методам соответствующая состоянию общества.
С огромным трудом примирившись с необходимостью «революции сверху», Николай
вполне осознавал, какое бешеное сопротивление ему предстоит преодолеть со стороны
российских элит: Двора, дворянства служилого и поместного, собственного семейства. И в
первую очередь, со стороны многочисленных дядюшек.
Отдельная песня – Сенат. А еще Победоносцев, Синод и прочие церковные иерархи.
С кем-то он предполагал управиться быстро, но кто-то вполне может встать и на путь
составления заговоров с покушением на цареубийство. И не в 18-м году, а гораздо раньше.
Но серьезное преимущество - фора первого хода - было у него.
***
Дик внезапно вырвался из снежной пелены откуда-то сбоку. Он мчался на Николая
неотвратимо как торпеда, от которой кораблю уже не увернуться, и всем на мостике
остается только отрешенно следить за тем, как ее стремительный, пенный след
приближается к борту.
«Все. Быть мне сейчас в сугробе. Подловил-таки, хитрый волчище, - пронеслось в
голове Николая, - Ух, а ты откуда, шельма!» Каська темной молнией взвилась из-за
ближайшего белого бархана, сшибла на лету Дика, уводя в сторону от хозяина. И тут же
псы с притворным рычанием и клацаньем, играя, укатились куда-то в снежную пыль…
«Да… А вот японскую мину от «Николая» в Токийском заливе никто не отвел…
Сколько жизней потеряно! И это в самый последний день войны. Какое горе! И какое же
счастье, что все это кровавое безумие на Дальнем Востоке наконец-то закончилось. Но
сколь многозначительным стало это грозное предупреждение о том, что прав Руднев был в
выводах своей записки: в будущем роль подводных миноносцев возрастет не просто
многократно, но и приведет к революции во всем военно-морском деле…
Только бы наши на обратном пути во Владивосток никого не растеряли. Алексеев
доложил, что там у них сейчас штормит преизрядно.
И, пожалуй, телеграмму в Потсдам нужно будет послать еще сегодня. Как обещал.
Так что, пора нам готовиться к приему гостей. Вильгельм собирался чем-то удивить.
Только я, наверное, знаю чем, - Николай улыбнулся, вспоминая доклад Фредерикса об
очевидном сердечном влечении некой юной особы к отважному Принцу на белом коне,
поражающему толпы азиатских варваров… из германского Маузера.
Вот она вам во всей красе - оборотная сторона нашей с Банщиковым затеи с фото- и
кинорепортажами из Маньчжурии и с Квантуна. Благодаря которым, весь мир смаковал
отъезд Михаила на передовую из артурского госпиталя вопреки охам-ахам Стесселя и
эскулапов. Похоже, что доскачется братец. Ох, доскачется! Но, судя по всему, Мишкин и
сам не против.
Худого в этом ничего не вижу. С немцами у нас пока все складывается правильно.
Главное, чтобы мамА раньше времени не прознала. Вильгельм, слава Богу, умудряется о
наших общих делах крепко держать язык за зубами. Понимает, сколь высоко подняты
ставки. А как он вытаращивал на меня свои гневные глазищи тогда, у Готланда! Когда я
ему про «эпическую битву с сарматами» напомнил, о которой он распинался в
Мариенбурге перед толстобрюхими братьями-меченосцами.
Так, поди, и не дознался до сих пор, кто об этих его пассажах проболтался. На графа
Остен-Сакена думает, естественно. Но наш старик посол мне его как раз и не выдал, а в
том, что тогда, в августе, у Готланда все без сучка, без задоринки прошло, огромная его
11
заслуга была. Ну, и Михаила, конечно. Да и Дубасов, надо отдать должное бывалому
морскому волку, тоже был великолепен…»
И вновь нахлынули воспоминания. Летняя Балтика, могучие корабли, трепещущие на
ветру флаги и ленточки бескозырок. Дымные шапки и грохот салютов. Вильгельм в
русской адмиральской форме, идущий вдоль строя наших моряков…
Глава 1. За кулисами победы: землетрясение в Сферах.
Царское село, Санкт-Петербург. 28 февраля – 02 марта 1905-го года
В тот памятный день произошли два события, вызвавшие нешуточный переполох в
царском семействе. Все началось утром, когда во время умывания внезапно упала в
обморок, до крови разбив при этом затылок об ручку шкафа, камер-фрейлина царицы
княжна Софико Орбелиани, - Сонечка, как звали ее в окружении Государыни.
Откровенно говоря, совсем уж неожиданным приключившееся несчастье назвать
было нельзя, молодая женщина тяжко болела. По мнению врачей, в том числе и лейб-
медика Гирша, - неизлечимо. Об этом при Дворе знали, и при переезде царской семьи в
Александровский дворец Царского Села, даже предлагали царице оставить ее в Зимнем.
Так, например, порекомендовала поступить обер-гофмейстерина Нарышкина, считавшая,
что дочерям Императора не следует расти в присутствии умирающей.
Однако, Александра была непреклонна, и для Сони была выделена «квартирка» из
трех комнат на втором этаже свитской половины дворца. Царица ежедневно заходила к ней
поболтать, обсудить последние новости, а иногда и приводила с собой старших дочерей.
Конечно, понимание безнадежности состояния подруги, радостных минут в жизни
супруги Николая не добавляло, тем более, что болезнь прогрессировала.
Стало известно о ней примерно год назад, когда после падения с лошади, у девушки
неожиданно обнаружилась опухоль позвоночника. Несколько дней она металась в жару, и
в итоге всех консилиумов, врачебные светила пришли к выводу об обреченности
пациентки. Увы, время лишь неумолимо подтверждало их правоту: состояние любимой
фрейлины Государыни постепенно ухудшалось.
В жизни много вопиющих несправедливостей. Но подумайте только: ей неполных
двадцать восемь, веселушка, «живчик», мечущийся между седлом и теннисным кортом.
Неотразимая на бальном паркете, восхитительно-чувственная за фортепьяно. Красавица,
по которой воздыхает один из самых блестящих офицеров-кавалергардов лейб-гвардии –
барон Густав Карлович Маннергейм. И вот… Такое горе. Беда. Что тут еще скажешь.
Только ее подушка знает, сколько слез уже выплакано над письмами любимого из
далекой Маньчжурии. И лишь самые близкие люди до конца осознают весь трагизм ее
отчаянной радости и болезненного азарта в играх с дочерьми Александры и Николая в те,
нечастые уже дни, когда болезнь ослабляет хватку, и Сонечка может сама доковылять на
царскую половину. Ведь это очень страшно – знать свой приговор. В те времена рак и был
им. Окончательным и неотвратимым. Даже сегодня, несмотря на все успехи медицины за
прошедшее столетие, эта безжалостная сила мало кого выпускает из своих когтей.
А пока, ей оставалось – только жить. Жить из последних сил, где-то там, в самой
глубине истерзанной души, еще уповая на Бога, на чудо. Которого, с точки зрения врачей,
просто не могло произойти. Увы, но и эти надежды таяли подобно воску догорающей
свечки вместе с молитвами духовника царской семьи и самого Иоанна Кронштадского…
12
Когда суета на свитской половине докатилась до покоев Императора, оказалось, что
из медиков здесь и сейчас под рукой оказался только доктор с «Варяга». И пришлось
Вадиму, прервав «дозволенные речи Шахерезады» и едва не грохнувшись на натертом
паркете, нестись в правое крыло дворца. Там его ожидали взволнованная Императрица,
лежащая в отключке с головой на кровавой подушке бедная девушка, Спиридович с
«тревожным чемоданчиком» Гирша, камердинер, несколько человек свитских и прислуга.