Страница 46 из 136
сейчас вдруг вспомнился Альфреду во всех подробностях. Но, странное дело, прежнего
безусловного внутреннего согласия с установками Императора он уже не испытывал.
Всеволод, что удивительно для чиновного русского, оказался скорее бесхитростным
и открытым, нежели лживым или коварно-расчетливым. При всем своем выдающемся
даровании и головокружительном военном взлете, Руднев почему-то не смотрел на него,
сейчас уже кабинетного моряка, свысока. Скорее, совсем наоборот: Тирпиц чувствовал в
его словах и поведении неподдельный интерес, и даже глубокое уважение к персоне
германского военно-морского статс-секретаря! Поистине - загадочна славянская душа…
Но как не присматривался Альфред, как не искал скрытых смыслов в неожиданных
рудневских пассажах, он совершенно не ощущал в своем новом знакомом «двойного дна».
А поразительная глубина его военно-технических знаний и неординарность политических
воззрений на многое заставили посмотреть под другим углом, став откровением…
Черт возьми, этот русский положительно начинал ему нравиться!
88
***
Вагон лениво покачивался, ритмично перебирая стыки и время от времени визгливо
поскрипывая ребордами. Сквозь тяжелую пелену утренней дремы Петрович неторопливо
пытался понять: где они сейчас едут и скоро ли раздастся в дверь этот, до чертиков
знакомый стук, сопровождаемый стандартной фразой «Просыпаемся! Через полчаса
прибываем!» По идее, пора бы уже начинать сползать с любимой верхней полки, чтобы
успеть просочиться в сортир, дабы стравить клапана до того, как большинство бедолаг-
попутчиков повылазят из своих купе.
Почему «бедолаг»? А вы слышали КАК храпит с бодуна Петрович?
«Ой, блин!.. Голова – что жопа. А жопа – не часть тела, а состояние души… Похоже,
вчера я с кем-то офигетительно перебрал. Тут? Или в вагоне-ресторане? А, один фиг - не
помню ни черта… Но, раз стыки считаем, это, наверное, после Ижоры… Там прошлый раз
начинали пути перекладывать. Ага, вот как раз, по звуку, мост какой-то проходим»…
Он обожал Питер. И безумно любил приезжать в него вот так - ранним утром. Все
равно как - под розовым летним восходом, под хлесткой зимней метелью, или под таким
привычным, серенько-моросящим, демисезонным дождем…
Из вокзала нырнуть в метро, и быстренько - гостиничное обустройство, перекус, и
вот уже - он весь перед ним! Великий город, в котором он никогда не жил, но куда его всю
жизнь тянуло, манило каким-то волшебным, сверхъестественным магнитом. Город, в
котором его ждут трое замечательных людей, его друзей, таких разных, но, как и он,
объединенных одной общей любовью, одним общим счастьем и бедою одновременно –
нашим, русским флотом…
- Гостиница? Что еще за нелепица такая? Извозчика и домой! В Кронштадт, на
Екатерининскую. Благо, лед стоит крепко, - пароходика не ждать. А там уже извелись все,
наверное. Жена пирожков напекла с вечера, но все равно, нужно будет в городе успеть
присмотреть вкусненького: соседи непременно пожалуют с визитами. Главное, чтоб сразу
в Собрание ехать не пришлось.
- Стоп. Какой дом? Кто - с визитами?? ЧЬЯ, блин, жена???»
- Всеволод Федорович?.. Вам плохо? – осведомился ласково-участливый Голос,
бесцеремонно вмешавшись в обещающий быть интересным внутрикарпышевский диалог.
- Мне плохо? Да мне - пи…ц. Ик… - ответствовал Петрович, судорожно подавив
недобро подкатившийся к гортани желудок, явно за что-то обиженный на своего хозяина.
- Понимаю. Но, слава Богу, кажется, Вы оживаете. Понемножку. Мы за Вас сильно
переживали. Немцы не могли Вам ничего этакого подсыпать, как Вы думаете?
- Ик… Ничего не думаю. Ой-вэй… а думалка-то как болит. Какие еще… ик… нафиг,
немцы? Питер скоро?
- Санкт-Петербург? – Голос коротко и вежливо рассмеялся, - Полагаю, не ранее, чем
через месяц, а то и поболее того, любезный Всеволод Федорович.
- Издеваемси?
- Господь с Вами, и в мыслях не было. Но, пожалуй, Вам лучше еще часок-другой
полежать. Отдыхайте… - Голос смолк, и его чуть слышные шаги удалились куда-то.
Месяц… Месяц-Месяцович… месяц!? Что еще за хрень в голову лезет?
- Оживаем? Хорошо? Почти как тогда в Чемульпо, да? Совсем Вы пить-то не умеете,
милостивый государь. Так и до горячки не далеко-с. О здоровье не грех бы Вам было и
вспомнить.
- Отвали…
- Хамить, изволим-с? Манерам и приличиям в обществе там у вас совсем никого не
обучают? Или здесь – случай совершенно особенный? Ну, а то, что на здоровье мое Вам,
любезнейший, наплевать, это уже после той первой ночи в борделе ясно было…
- Ну, чего пристал?.. Отстань, язва нудная…
- Подъем, старая кляча! Ты как позволил себе разговаривать с Императором!?
- ЧТО!? Какой еще Имп… ой… ОПЯТЬ???
- А ты думал – отмучался? После всего, что тут по твоей милости закрутилось.
89
- С кем это мы так… вчера. А?
- С господином фон Тирпицем, с кем же еще.
- У-у-у… и что я… тоесть мы?.. Этому тевтонцу что-нить трепанули?
- Ясно. Значит, тоже не помнишь? Замечательно. Но, я бы попросил бы, не валить все
с больной головы на здоровую.
- Аффигеть, как классно… Всеволодыч, ты хоть представляешь, в каком мы виде
были?
- Нет. Охранила Царица Небесная, иначе пришлось бы стреляться по вашей милости.
Кстати, по отчеству - Федорович, если вдруг совсем с памятью у нас того-с…
И когда же, наконец, смирительную рубашку-то на меня, горемычного, наденут, а?
- Извини, виноват. И, это… что за пессимизм? Ну, вааще…
- А сам-то бодрячком уже? Ага?.. Погано только, что при всем этом умопомрачении,
желудок у нас – один-с. На двоих…
- О, Господи… ик… не-е-ет!.. ТИХОН!!! Тазик…
Глава 6. Поезд идет на восток.
Великий Сибирский путь. Март 1905-го года
- Всеволод Федорович, батюшка, как же Вы нас напугали-то всех.
- Да, Тишенька. Что-то со мной не того-с, было. Перебрал… но не так ведь, чтобы
себя не помнить, и вдруг - на тебе!.. Такая вот ерунда…
- Дохтура, что к Вам созвали, решили, стало быть, что…
- Ну? Не томи…
- Что с сердцем не все ладно у Вас. Только называли хворобу эту все больше не по-
нашему, я и не запомнил. Извиняемся…
- Вот тебе бабуся и Юрьев день. Только этого не хватало. Когда помру?
- Свят-свят-свят! Про страшное такое вовсе оне и не сказывали, храни Вас Царица
Небесная. Толковали, что, мол, нужно Вам всенепременно-с еще денька три-четыре в
постельке полежать, да вот эти все микстурки и пилюли разные по часам попринимать.
Мне, значить, сами Его Величество, Государь наш Николай Александрович, разрешили
при Вас здесь быть неотлучно, так что я уж прослежу, чтоб Вы все вовремя…
- Ого! Значит боцман Чибисов теперь самолично с Государем-Императором нашим
знаком? Дела… Тихон, а где это мы? И почему не в моем купе? И доктор Банщиков что-
нибудь тебе говорил? Где он сейчас?
- Ну, если, значит, Вы и в правду ничего не запомнили… Тогда, что видел и слышал –
расскажу. Не извольте гневаться, все – как на духу, что было. Святой истинный крест!
- Ты, чет, не спроста крестишься, дружок. Или я накуролесил по пьяному делу, да?
Ну, что сконфузился? Давай уж, рассказывай, коли начал. Один конец, - коль не помер,
жить теперь с этим со всем.
Минут через двадцать Петрович осознал, наконец, весь комизм и дикую неловкость
ситуации, в которую вылилась его пьянка с Тирпицем. Причем, что самое печальное и
непоправимое во всем этом деле, - он сам, как говорится, был полностью «в дребодан», а
его собутыльник оставался на ногах и пребывал в достаточной степени вменяемости.
С точки зрения кастовой морали морского офицерства – это был форменный позор.
Страшнее которого был бы, разве что, проигрыш битвы у Шантунга. Причем, позор не