Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 133 из 136



Поводом для их срочного обмена мнениями стали две корреспонденции, почти одновременно полученные королем и Ротшильдом. Первому было вручено секретное послание племянника, русского царя. Причем, лично в руки спецпосланником Николая, минуя обычные дипломатические каналы. А на стол второго легла короткая, но весьма содержательная телеграмма из Стокгольма, подписанная господином Немо. О том, что это имя было связано с неким недавним чрезвычайным происшествием, о котором в прессу не просочилось ни единой строчки, ее адресат знал очень хорошо...

- Полагаю, джентльмены, все Вы в курсе особой ситуации в Оксфорде?

- Да, сир. Конечно!.. Лорд Ноллис конфиденциально поставил нас в известность...

- Прекрасно. Тогда, прошу вас, сначала внимательно прочтите эти бумаги. Обе они получены позавчера. После чего обсудим, что теперь со всем этим делать.

Текст телеграммы состоял всего из трех слов: “Предупреждают один раз”...

Письмо Николая II было длиннее. Общий смысл его сводился к следующему: если король Англии в самом деле так заинтересован в российско-германском союзе, то ему для его заключения достаточно по-прежнему предоставлять политическое убежище русским инсургентам и невозмутимо взирать на попытки цареубийства, организуемые этими мерзавцами за деньги, получаемые из Британских источников. Поскольку в случае их успеха означенный альянс будет оформлен автоматически...

Через три часа Эдуард лично подвел итоги мозгового штурма: “очевидно, что у Петербурга имеются неопровержимые свидетельства “английского следа”, из-за чего там и решились на “Оксфорд”. Ситуацию нужно разряжать немедленно. Краха всей внешней политики истекшего пятилетия допустить нельзя. Секретная дипломатическая миссия в русскую столицу по урегулированию кризиса возлагается на лорда Баттенберга...”

Удивительно тихая и теплая апрельская ночь вступала в свои права. Где-то гомонили устраивающиеся на гнездах птицы. Аромат опушившихся первой, еще не смелой листвой парков и садов дурманил голову, заставляя сердце биться чаще, а ноги ступать резвей.

Вокруг засыпал огромный город. Полный загадок и тайн, богатства и нищеты, пороков и несправедливостей, радостей и надежд, счастья и бед. Это был его город. Столица его страны. Город, где ждет его возвращения любимая женщина. Где живут сотни тысяч людей, чье существование он в силах изменить к лучшему.

И пусть даже они никогда не узнают о том, кто он, откуда пришел и почему дерзнул принять на плечи этот груз. Но они – его народ. И он – его частичка.

Среди них не все молоды и дерзновенны, не все умны и дальновидны, не все везучи или предприимчивы. Но тот из них, кому хоть что-то из этого дано здесь и сейчас, должен помнить, что общее благо и успех зависят в первую очередь от его усилий. От его труда.

Таков главный закон общественного бытия и успеха: сильный помогает слабым. А для этого он в первую очередь должен хорошо и честно делать свое дело: выращивать хлеб, строить города, создавать машины, лечить, учить, защищать...



И тогда можно радостно, с легким сердцем по вечерам возвращаться домой. Так, как шел сегодня Василий. Солдат Союза, Федерации, Империи. Защитник своей страны и своего народа.

В.М. Чернов о В.И. Ленине:

“Ум Ленина был энергический, но холодный. Я бы сказал даже: это был насмешливый, язвительный, цинический ум. Для него не могло быть ничего хуже сантиментальности. A сантиментальностью для него было вмешивание в вопросы политики морального, этического элемента. Это было для него пустяком, ложью, “светским поповством”. B политике есть лишь расчет, лишь одна заповедь: добиться победы. Одна добродетель – воля к власти для осуществления своей программы. Одно преступление: нерешительность, упускающая шансы успеха.

Военные говорят: “война есть продолжение политики, но иными средствами”. Ленин вывернул бы это положение наизнанку: политика – есть продолжение войны, только иными средствами – средствами, маскирующими войну. B чем сущность войны для обычного “морального сознания”? B том, что война узаконяет, возводит в принцип, в апофеоз, то, что в мирное время считается преступлением. B войне же “все позволено”. В войне всего целесообразнее то, что всего недопустимее в нормальном общении человека с человеком, а так как политика есть лишь скрытая форма войны, то правила войны – суть правила политики.

Ленина часто обвиняли в том, что он не хочет или не умеет быть “честным противником”. Но для Ленина самое понятие “честного противника” было нелепостью, обывательским предрассудком. Им порой можно воспользоваться, немножко по-иезуитски, в собственных интересах, но принимать его в серьез глупо. Защитник пролетариата не только вправе, но и обязан по отношению к врагу отбросить сантименты. Ленин по совести разрешал себе переноситься “по ту сторону совести” в отношениях ко всем, кого считал врагами своего дела. Отбрасывая или попирая ногами при этом все нормы честности, он оставался “честен c собой”.

Как марксист, Ленин был теоретиком классовой борьбы. Его личным вариантом этой теории было признание того, что необходимым апогеем классовой борьбы является гражданская война. Можно сказать, что классовая борьба была для него всего лишь недостаточно развернутой, зачаточной, эмбриональной формой гражданской войны...

Его ничем непреоборимый оптимизм, даже в такие моменты, когда все дело казалось погибшим, и все готовы были потерять голову, не раз оправдывался просто потому, что Ленина вовремя спасали ошибки врагов. Эта бывал просто слепой дар судьбы, удача; но удача венчает лишь тех, кто умеет держаться до конца даже в явно безнадежном положении. Вот почeму есть некое высшее благоразумие в неблагоразумии человека, готового истощить до донца последнюю каплю сопротивляемости вопреки всему: вопреки стихии, логике, судьбе, року. Такого благоразумного неблагоразумия природа отпустила ему необыкновенно много.

Говорят, что стиль – это человек. Еще вернее сказать, что мысль – это человек. И если Ленин вложил нечто “свое” в проповеданную им доктрину классовой борьбы, то это своеобразное толкование диктатуры пролетариата. Толкование, всецело несущее на себе печать концентрированного “волюнтаризма” его личности. Социализм – освобождение труда; среди трудящихся пролетариат – наиболее чистое выражение, крепкий экстрaкт, или вытяжка, трудового начала. Но и среди пролетариата есть более и менее “чистые” пролетарские слои. Если необходима диктатура пролетариата над массою трудящихся, то на том же основании в самом пролетариате необходима диктатура авангарда его над остальною пролетарскою массой. Это – экстракт из экстракта, вытяжка из вытяжки: истинно пролетарская партия. Нo и внутри партии по тому же закону необходим режим внутренней диктатуры твердокаменных элементов над расплывчатыми.

В итоге: восходящая система диктатур, и фактически ее увенчивал – и не мог не увенчивать – Высший диктатор, каковым Ленин и был. Его теория диктатуры пролетариата была, таким образом, целой системой диктаториальных уровней, являясь универсальной теорией диктаториального, опекунского социализма. А, значит, – и полной противоположностью настоящего, подлинного социализма. Социализма, как системы хозяйственной демократии...”

Директор Департамента полиции МВД в 1902-1905 гг., Алексей Александрович Лопухин происходил из старинного московского дворянского рода. До своего назначения на эту должность по инициативе министра внутренних дел Плеве, карьеру свою он делал по линии прокуратуры. Лопухин был человеком весьма либеральных воззрений, считавшим “полицейский социализм” Зубатова важным первым шагом к общей демократизации политического строя страны и преобразованию ее в конституционную монархию. Но его идеи разбились о консерватизм Плеве и неуступчивость царя.