Страница 67 из 70
По-прежнему сидя в кресле, Лола так крепко стиснула рукоять трости, что побелели костяшки пальцев. Лицо дернулось, как будто она тщетно пыталась облечь свои мысли в слова. Наконец она заговорила — чужим, глуховатым голосом:
— Чему я обязана этим удовольствием?
— Я не могла не приехать, — отозвалась миссис Крейги с принужденной улыбкой.
Они довольно холодно и неловко обнялись, потом Лола указала на второе кресло у камина:
— Прошу.
Миссис Крейги вгляделась в ее лицо, кашлянула.
— Ты хорошо выглядишь, — проговорила она, откровенно покривив душой.
Темное шерстяное платье балахоном висело на худом теле Лолы, выпирающие ключицы были обтянуты бледной сухой кожей, щеки ввалились. Наброшенная на плечи роскошная кашемировая шаль лишь подчеркивала хрупкость и болезненность.
У Лолы чуть расширились ноздри.
— Боюсь, что слухи о моей смерти были несколько преждевременны, — сказала она.
Однажды в начале лета, чудесным июньским утром Лола проснулась — и обнаружила, что не может ни говорить, ни двигаться. Спустя три дня она впала в кому. Плывущие в Европу корабли понесли весть о ее смерти. Уже были даже закончены приготовления к похоронам, когда Лола — о чудо! — неожиданно вновь открыла глаза. Впрочем, говорить она по-прежнему не могла и обслуживать себя тоже была не в состоянии. Изо рта сочилась слюна, которую Лоле приходилось то и дело вытирать рукавом. С огромным трудом она заново научилась садиться, потом — ходить, и наконец — произносить слова, а затем связывать их в предложения. Со временем Лола научилась умываться и одеваться, ходить, опираясь на трость.
Все лето она с яростной энергией наслаждалась каждым дарованным ей днем, упивалась проблеском синего неба в облаках, распустившимся цветком, песенкой черного дрозда. Три месяца она заставляла себя ходить, пока не смогла передвигаться по спальне уже без помощи трости. Не раз и не два в то трудное время Лолу утешала мысль о женщине, которая сейчас Сидела перед ней у камина.
Миссис Крейги угнездилась в кресле, сняв плащ и шляпку. Миловидная пятидесятипятилетняя женщина, в платье из шелестящей черной тафты. Когда-то она была по-девичьи хрупкой, а ее дочь, наоборот, обладала пышными формами; сейчас же Лола была худой — кожа да кости, а ее мать превратилась в пухлую, довольную жизнью даму — обеспеченную вдову.
— Моя дорогая Элиза, — проговорила она.
— Насколько я понимаю, ты прибыла из Англии.
Миссис Крейги утвердительно кивнула:
— Три месяца на борту корабля.
— Ты приехала, чтобы повидаться со мной?
— В газетах писали: ты умираешь.
— Потому ты и приехала?
Миссис Крейги глянула с обидой.
— Я вовсе не это хотела сказать. Я подумала, что мы с тобой можем помириться. В конце концов, ведь это ты мне писала.
— Да, но то было двенадцать лет назад.
Миссис Крейги опустила глаза.
— Сейчас я здесь.
Лола вгляделась матери в лицо. И решила принять ее слова на веру — пока нет прямых доказательств, что та лжет.
— Прости, — сказала Лола. — Я не ожидала, что ты вдруг появишься, вот и все. Давай выпьем чаю, и ты расскажешь, как прошло путешествие.
Когда Лола оставила сцену и занялась чтением лекций, неожиданно оказалось, что ее с радостью принимают в порядочном обществе. Те самые дамы, которые еще недавно не упустили бы возможность унизить ее и подчеркнуть собственное превосходство, теперь ее обнимали. Даже мать готова была снести ее общество.
За чаем с лимонным пирогом они вежливо беседовали о погоде, о путешествии миссис Крейги через океан, о разнице между лондонским и нью-йоркским обществом.
— Так ты не помышляла о том, чтобы снова выйти замуж? — поинтересовалась Лола.
— Майор Крейги оставил мне вполне приличное состояние. Я всегда буду оплакивать его смерть, — отозвалась миссис Крейги с несколько неуместной напыщенностью.
— Вижу, вижу, — заметила Лола, глянув на ее пышные черные юбки. Прикусила губу, помолчала; затем заговорила снова: — Когда-то я для тебя умерла; что же изменилось?
Миссис Крейги стряхнула с колен невидимые крошки.
— Ты уже не та, что была.
— Возможно, такая, как сейчас, я тебе больше по душе? — У Лолы дрогнул голос.
— Зачем ты передергиваешь мои слова? Я приехала из такой дали, чтобы тебя увидеть! Неужели этого мало?
— Так, значит, ты все-таки получила то мое письмо? — уточнила Лола.
— Вспомни, какую жизнь ты вела. Не могла же ты и впрямь надеяться, что я отвечу.
— Представь себе: да, надеялась. Для некоторых женщин достаточно было бы того, что им пишет собственная дочь.
Миссис Крейги больше не в силах была сдержаться:
— Это после всего позора, что ты на меня навлекла! — Она даже привстала с места. — После всех сплетен, многолетнего скандала! Люди бесконечно шептались! Совершеннейший позор и бесчестье! Мне пришлось уехать в Англию, где никто не знал, что я — твоя мать.
Лола съежилась в кресле, плотнее завернулась в шаль. Грудь свело болью, стало трудно дышать. Воздуха не хватало; Лолу бросило в жар, стены комнаты как будто кренились, готовые рухнуть прямо на нее. Прижав ладонь к груди, Лола пыталась выровнять дыхание. Как только ей в голову могло прийти, что мать однажды ее поймет, простит, полюбит? Экий вздор! Миссис Крейги прямо-таки светилась от сознания собственной правоты. Лоле вспомнился тот день, более двадцати лет назад, в Калькутте, когда она последний раз видела мать.
Перед мысленным взором встало лицо миссис Крейги, когда она вышла из дома попрощаться с дочерью, — плотно сжатые губы, стеклянные глаза ничего не выражают. Как будто это ее предали — ее, а не Лолу. Карета отъехала, и мать вернулась в дом, даже не взглянув ей вслед. Уже второй раз она отсылала дочь от себя. Лола тогда поклялась, что больше никогда в жизни этого не допустит.
— Я всегда была для тебя недостаточно хороша, — проговорила она негромко.
Миссис Крейги на мгновение растерялась, потом ее глаза вдруг увлажнились.
— Я же приехала к тебе. — Она вынула из сумочки мятый желтый конверт, повертела в руках.
Лола узнала собственный почерк.
— Ты не выбросила его?
— «Мы с тобой — единственные родные друг другу люди», — процитировала миссис Крейги.
Лола в изнеможении откинулась на спинку кресла; сердце билось в груди, точно попавшаяся в сети птица. Ей было больно, Лола не знала, что говорить и что делать. На минуту она прикрыла глаза, и в душе неожиданно затеплилась робкая надежда: а может, и в самом деле еще можно помириться?
Когда она снова взглянула на мать, миссис Крейги внимательно осматривала комнату.
— Я и представить не могла, что ты так живешь.
Гостиная была просторной и вполне респектабельной, хотя и не слишком богатой. Никакой особенной роскоши.
Лола недоуменно потрясла головой:
— А что же ты себе представляла?
— Ну, уж больно скромно живешь. Учитывая все обстоятельства.
— И в самом деле, — согласилась Лола. — Учитывая все обстоятельства. По-моему, я бесконечно тебя разочаровываю. Из раза в раз.
— Почему ты разговариваешь со мной таким тоном? Ведь я приехала к тебе из-за океана!
— А я все задаюсь вопросом: зачем же ты так сильно утруждалась?
— Конечно, ты могла бы жить с большими удобствами, — снова вернулась к своей мысли миссис Крейги, глянув на конверт, который так и держала в руках; пальцем она невольно поглаживала штемпель города Мюнхена.
Наконец-то Лола поняла, о чем речь.
— Было время, когда я жила во дворце с лестницей из хрусталя и еще в другом, принадлежавшем императрице Жозефине. А нынче я живу по средствам, и мне хорошо.
— Живешь по средствам? — В голосе миссис Крейги прозвучали визгливые нотки. — Графини так не живут!
— Зато все очень достойно и респектабельно, согласись. По-моему, ты как раз должна быть довольна. Неправедно нажитое быстро уходит; я была щедра к другим, как другие — ко мне.