Меч истины

И всё же вышел я лопухом - в засидку мне забраться не дали. То ли выследили, когда в первый раз сюда ездил, то ли просто мой противник оказался слишком проворен. У Могилы меня ждали трое. И двое выступили с той стороны, откуда я сам караулить собирался. Быть бою в степи. А за мной ведь только один смертельный удар, потом руби меня, сколько хочешь – трупу не больно. Так что шавки меня не интересовали. Я главного достать должен.

Он вышел из-за кургана, и тоже не особо торопился:

- Здравствуй, Лугий!

- И тебе привет, Кратон. Значит, всё же ты? Ну, тогда, пожалуй, я знаю, в чём тут дело.

Он не спешил браться за свой короткий греческий меч, тоже был настроен поговорить.

- Скажи, если знаешь. Пока ещё можешь говорить.

- И то, поговорим, Кратон. Только ты ведь не Кратон, правда? Кратон давно в могиле спит. Если ты его схоронить потрудился. В Пантикапее, не иначе? В караване тебя не подозревали, так что племянник Леонтиска ещё раньше погиб.

- В Пантикапее. Мне далеко пришлось забраться, но дело того стоило. Похоронил, не сомневайся. Тогда ещё не время было куски развешивать.

- Вот и я говорю. Как тебя на самом деле зовут? А, Скильдинг?

Линялый улыбнулся:

- Оно тебе важно?

- Ну, такой уж я любопытный.

- Любопытный, - кивнул он. – Даже очень. Только зачем зря воздух сотрясать? Покойники не болтливы. А ты ведь у нас покойник. И жена твоя душу усопшего вопросить не сможет.

- А ну как сможет?

Мы разговаривали, а тем временем безостановочно двигались посолонь. Он не давал приблизиться к себе на расстояние удара. Я же… нет, у меня были несколько иные мысли.

- Нет, Лугий, не сможет. И знаешь, почему? Потому что в это самое время мои сёстры режут на куски твою ведьму и ублюдка. Не надо было лезть в чужие дела. Сам виноват.

Он думал, что я кинусь после этих слов. Ишь его бандиты напряглись, тиская рукоятки мечей! Нет, время для удара ещё не пришло. И верить ему я пока погожу. И так слишком долго верил.

Ему не понравилась моя усмешка. Он продолжил меня распалять:

- Сейчас ты умрёшь здесь. Твоя жена умрёт там. А на Мёртвом Танаисе сдохнет стратег. Мои ребята ждут его с нетерпением.

- А он-то с чего? Вы ведь вроде друзья?

Линялый аж скрипнул зубами:

- Видал я таких друзей – на ветвях дубовых! Тоже чистоплюй, законник, мразь! Перед царём выслужиться захотел. Я делал, а он наверх карабкался. Попомнит теперь, тварь долговязая! Кикн ему быстро умереть не даст.

- А ты вернёшься в осиротевший Танаис и дашь ему мир и покой?

Вот теперь я всё понял до конца. Пусть сестренки лже-Кратона были сумасшедшими убийцами, сам-то он с головой крепко дружил. И в планах у него было много больше, чем месть за изгнание. Ну, да я умелец такие планы рушить.

Он хотел распалить меня, вместо этого распалился сам. Я же дивился на своё спокойствие. Если всё потеряно, что ещё терять? Двое из трёх бандитов теперь стояли лицом к утреннему солнцу. А день будет хороший. Пора…

Они не ожидали того, что произошло. Чтобы ждать, надо быть Визарием, который этому меня учил. Или Томбой, чьи племенные ухватки Длинный приставил к делу. Одному я сломал колено. Другого ребром ладони ударил по кадыку. Оба были живы - пока. Значит, и я был жив. Только теперь я достал меч.

Линялый Скильдинг был моего роста. Но он едва ли упражнялся каждый день с мечом. И его не жучили нещадно два бывших гладиатора. И он привык бить из-за угла. И никогда не стоял в битве один против десятка - там, где уже не имеет значение жизнь, а лишь количество тех, кого успеешь забрать с собой.

- Ты мне только одно скажи, - спросил напоследок я. – Всё понимаю. Но Петра вы зачем?

Он ухмыльнулся:

- Это Кикн, болван. Я сказал ему убрать светловолосого чужака. А монах вышел раньше тебя.

Ну, вот и всё, собственно. Во имя Справедливости… Сзади в траве захрипел и пошевелился тот, кого я ударил по шее. Поосторожничал - теперь он приходит в себя.

Короткий меч Кратона годился рубить в плотном строю. Но строя не было. И я прошёл его оборону, как воду. И перерезал ему горло от уха до уха.

Пока тело ещё билось в конвульсиях, смахнул голову придушенному бандиту. На беду себе он пытался встать. Охромевший встать не пытался, его я просто пригвоздил к земле. Во имя Справедливости… И упал рядом с ним на колени. И канул во тьму…

*

Сколько времени нужно, чтобы умереть три раза? Не так уж и много, если умираешь насовсем. Но если приходится возвращаться, это происходит гораздо дольше. Много больше того, что могло понадобиться двум мужеподобным девкам, чтобы убить ослабевшую женщину и ребёнка. Жданка боялась, она знала, что они придут…

Сознание возвращалось временами. Или мне только чудилась страшнейшая гроза, разразившаяся внезапно? Едва ли чудилась, потому что моя одежда промокла насквозь. Когда я окончательно пришёл в себя, стояли сумерки. Сомневаюсь, что это были сумерки того же дня. Покойники уже пахли, и на них ползали мухи. Я сам ползал, как муха, когда сталкивал их в овраг и подкапывал землю, чтобы обрушить её. Это отняло у меня слишком много сил. Мёртвые не кашляют, но Меч Истины – мертвец только временно, и я крепко простудился, пока лежал там без памяти. Начался сильный озноб, двигаться не было сил, я отъехал подальше в степь, расседлал коня, кинул наземь плащ и уснул.

И увидел странный сон. Это снова был я – и вроде не я. Седой и усталый, я шёл рядом с каким-то парнем по берегу моря, и ленивые волны лизали наши ноги, и смывали следы. Этот парень – кто он? Его облик менялся, я не успевал это понять. Порой он казался мне похожим на меня самого. Но потом оказывалось, что он высок и черноволос. Гаяр? А ещё позже он почему-то предстал передо мной в облике немого Гилла, только теперь Гилл был здоров, он говорил и смеялся.

А я – кем я был? Визарием? Но Визарий никогда не складывал песен. А во сне у меня рождалась новая песня, я очень хорошо слышал её.

Длинный говорил, что поэт во мне мудрее человека. Так ли это? Не знаю. Но в тот раз поэт рассказал мне нечто такое, чего наяву я пока не понимал. И лишь проснувшись и повторив все слова, вдруг понял…

Я понял, почему ты не хотел, чтобы я шёл за тобой! Почему никогда не говорил со мной об этом. Об этом невозможно рассказать. Это должно прийти само, пережиться – и остаться навсегда, потому что иначе просто не бывает. Это правда об одиночестве. Великом и печальном одиночестве человека, идущего об руку со смертью. «Со смертью, как и с женщиной, встречаются наедине…» Человека, который всё должен решать сам, потому что есть вещи, которые может исполнить только он. Я сердился, что тебя нет рядом. Но ведь это так. До глубоких седин, если мне посчастливится дожить, я буду идти один – и радоваться, если кто-то пристанет по дороге. И я буду очень любить его за то, что он разделит несколько шагов моего одиночества. Как ты любил меня… Ведь ты всё это знал, Визарий? Прости!..

Воину не пристало плакать. Но человек всегда плачет при рождении. А рождение всегда происходит в муках. В ту ночь я рождался снова…

*

Я ещё пытался спешить, хотя спешить было уже некуда. Но в полдень конь захромал, мне пришлось пойти пешком. Он ступал медленно, я и сам не очень твёрдо стоял на ногах. Ещё сутки прочь! Я давно был не властен над событиями. Они властвовали надо мной.

В городе не было признаков смятения или горя. Но охранники на воротах салютовали мне мечами. Что означали их жесты и взгляды? Почтение к герою? Или сочувствие его горю? Я не стал узнавать. Скоро, через несколько десятков шагов правда сама явится передо мной. И я приму её, потому что ничего другого мне не остаётся.

- Это ты Меч Истины по имени Лугий?

Меня окликнул высокий парень с очень красивым и странным лицом. Не местный. Кажется, в Танаисе я знал уже всех. Он выглядел воином, был верхом на нескладной лошадёнке, и на бедре его красовался меч. Зачем он окликнул меня? Я заглянул в тёмные глаза, странно оттянутые к вискам – и понял его до самых пяток. Задира. Из тех, кому нравится противостоять и сражаться. Кто видит смысл в том, чтобы обращать на себя внимание. Неважно, какое, лишь бы заметили. Кто ставит превыше всего честь, а честь для него – всего лишь отражение собственной спеси. Словом, я сам, каким был совсем недавно.