Меч истины

А Длинного такие мысли не заботили. Это прежде мне казалось, что я живу, как живётся, а он себе трудности ищет. На деле вышло, что это я перемудрил, а Визарий потихоньку обзавёлся громадной семьёй, которая уже в доме не помещается. И кто в этой семье кому кем доводится – с ума двинешься, пока разберёшь. Но все друг друга искренне любят. И в центре этого – долговязый умник, который вроде бы ничего и не делает: за свитками сидит, с учениками мечом машет. Но почему-то всем от этого хорошо.

Я-то при своём ремесле счастлив был. Когда дело было, по округе носился, когда не было – по тавернам сидел, дела ждал. Визарий гульнуть тоже не дурак был, но смысла жизни в этом не видел. Его больше домой тянуло. Даже в те годы, когда в доме не было никого, кроме хромого нубийца и старой собаки. А я вот добегался. Услышал однажды, как моя малявочка стала на соседских мальчишек обижаться. Смышлёный у меня ребёнок, но какого-то не женского племени, в тётку Аяну что ли? Томба ей пращу сделал – стреляла по воронам. С мальчишками в бабки играла. А в тот раз и вовсе подралась. И пришла защиты просить… не у родного отца, а у дяди Марка. Не у Лучика - доброго молодца! Я для неё только в сказках был. А Длинный рядом всегда. И трезвый. И не наорёт. К кому ещё идти?

Я как это понял, долго ходил, словно жабу съел. А потом решил, что в другой раз дочка ко мне за подмогой побежит. И рогатки ей сам делать буду! Много для этого старался, но у неё всё равно это осталось – что главный в доме дядя Марк. Даже сейчас…

Что я, только ли Златке моей его не хватало? Гай ко всем высоким мужикам кидался: «Папа!» А каково тем, кто уже в полном разуме, кто понимает, что даже Мечу Истины не вернуться из такого далека. Стоило проклятое ремесло ему жизни, хоть и не так, как боялся! Визарий сто раз мерил, прежде чем мечом рубить, а всё равно на поединок выходил всегда как в последний раз. Тяжким было для него это служение. А для меня легче, что ли? Как теперь сам жить буду, когда Длинного за все его подвиги в землю живьём вколотили? А у него, между прочим, тоже жена с ребёнком. Он что ли жить не хотел! И я не хочу? Тошно мне, надо что-то решать, чего никто за меня не решит.

Нет, наверное, я в Танаисе оставаться не хотел, если трезво подумать. Потому что этот городишка мне сам ответ подкидывал – своими жуткими загадками манил, искушал. И всё здесь было просто, словно Меч Истины – это нужно и важно, и никто за это шкуру не снимет. Кроме сурового древнего бога, имени которого Визарий мне так и не назвал.

А ещё виноват был в моём нежелании стратег Александр. Парень, вроде бы, не злой. Росту, опять же, мачтового. Даже у меня сердце чуть рёбра не проломило, когда увидел его в первый раз. В моём племени богатырём считается тот, кто кабана зараз убрать может. И плечи соответственно не в каждую дверь пройдут. Я в богатыри не вышел ни ростом, ни статью. Только прожорливостью. Визарий по этим меркам казался даже щуплым, даром, что макушкой небо скребёт. Александр был совсем такой же, а я среди греков великанов немного видал. Может, Аяне в нём тоже потеря чудится, с которой никто из нас не смирился? И вряд ли когда смирение придёт, зря этому учит приблудный монах Пётр.

Страшное это дело – близких терять. Оказывается, терять я боюсь больше всего. Потому и не хотел привязываться ни к кому. Одно дело, когда покрошат в неправом бою добрых парней, хороших знакомцев, с кем не раз задушевно сиживал. Это всё-таки можно пережить. А когда у тебя отнимают того, с кем намертво сросся – вот тут как? И главное, когда и чем сросся – совсем непонятно. Жил я волком-одиночкой, от всех наособицу. Никого не жалел, и меня не жалели. За Визарием пошёл, потому что деваться некуда было. А он молчаливый, с собой не зовёт, героя не корчит, от нежностей слюнявых нос воротит. Правильный мужик, в общем. Знал бы я, как меня ломать будет, когда этого правильного не станет – бежал бы со всех ног в другую сторону.

Хотя, если правду сказать, понимание пришло только через полгода, не раньше. Должно быть, дело в том, что никто из нас его мёртвым не видел. Я Давида и не расспросил, в ту пору главным казалось родных из-под удара вывести. А теперь мы далеко, и как Длинный умер, я уже не узнаю. Хотя могу догадаться: видывал, как ошалевшие единобожцы язычников убивали. Но не хочу я это представлять, довольно того, что оно случилось! А по Проклову душу всё же схожу – не сейчас, попозже, когда обустрою своих. И Аяне обещал. Одна сложность: его ведь на правый бой не вызовешь – не пойдёт. Потому как заповедал им Христос кровь проливать. Так что к Длинному этот гад сам руки не прикладывал, нашёл других дураков. И когда я его убивать приду, придётся ведь просто резать, как свинью. И его, и тех, кто его оборонять будет. Чем ещё оно обернётся?

Никогда я не любил христиан. Петра только ради Аяны терпел, после Давида возненавидел всё их проклятое племя. Хоть и не так, как сама амазонка, у неё ведь долго при виде креста рука к мечу тянулась. Её после смерти Визария словно всю обуглило. Странно сказать, вытащил амазонку из ниоткуда этот бродячий праведник, искалеченный своими же. Не знаю, чем: чтением драного свитка что ли? Ну не благостностью своей христианской, в самом деле! И вот ведь, противен он мне был, как не скажу что, а я из-за него человека убил. И втянул меня во все здешние дела, если разобраться, тоже он.

*

Итак, Филомен собрался в низовья. Меня это не касалось, но стратег к нам пожаловал для продолжительной беседы. Пожаловал не один, был с ним помощник: странноватый парень непонятного возраста, которого амазонка сразу же прозвала Линялым. У него и впрямь всё было бледнее, чем добрым людям положено: и лицо, и волосы, и глаза – эти и вовсе почти белёсые. Не скажу, что неприятным был – я на такие дела не тонок. Мужик толковый, дело знает, не звонит попусту. Но бабы мои от него шарахались, как от зачумлённого. Хотя, если вспомнить, он их калёным железом испытать хотел. А женщины такое долго помнят почему-то.

Сидели не то, чтобы душевно, но за хорошим кувшином вина. Вино привозное, аж с Пантикапея. Местного по понятным причинам не было – никто не хотел украсить собой виноградник. В разобранном виде.

Дом, где мы расположились, размерами моему семейству очень подходил. Чего не скажешь о том, что в Истрополе оставили. Его Томба с Визарием на двоих строили, а обитать довелось восьмерым. Под конец по конюшням и амбарам ютились, а всё равно тесно было. И всё же было в нём что-то, чего нынешнему обиталищу не хватало позарез. Там был Дом. Я не знаю, как иначе сказать. Когда за стол садились, видно – семья. Здесь я три дня плотничал, стол ладил, чтобы всех усадить. А как поставили – ни радости, ни ладу. Соломенный потолок лёг на плечи, темно, как в погребе. И уюта никакого.

В общем, сидели долго, и вино неплохое, а разговор не клеился. Стратег издалека не подъезжал, сразу сказал:

- Мне не нравится затея Филомена. Может, его сумеет убедить слово Меча Истины?

Я только хмыкнул. Купец старше меня вдвое. Я ему не указ. Визария, может, и послушал бы, да где он теперь, Визарий!

- А тебя почему не слушает?

Александр пожал плечами под пластинчатым доспехом, он с ним не расставался – не знаю, для солидности, или для безопасности. Мне такие штуки никогда не нравились, а в последние годы и вовсе отвык носить за полной ненадобностью.

- Это сложно объяснить, и я даже не знаю, стоит ли.

Ага, мне объяснять не стоит, а вот уламывать строптивого купца я должен! Спасибо за доверие!

Вслух ничего не сказал, просто выпил. Потом сказал, что вино ничего, но тратит он его зря. Кратон на меня глянул белёсыми глазами, Александр тонкие губы в нитку свёл:

- На самом деле, веской причины нет. Или она Филомену только чудится. Какого ты племени, Лугий?

Какого я племени, этого уже ни по одёжке не разберёшь, ни по обычаю. Может только по имени, в котором всё же слышно имя щедрого Луга . Ну, греку об этом знать неоткуда. Вот и я стал таким же непонятным, как Визарий – сколько я голову поломал, пока узнал, кто он да откуда! У Длинного были причины прошлое скрывать, у меня таких причин не было. Но сам не знаю, почему я ответил ему загадочной улыбкой.