Меч истины

- Ламией, благородная Аяна, звали женщину, которую полюбил сам Зевс. В отместку ревнивая Гера убила детей Ламии. После этого безутешная мать скрылась в пещере, и там превратилась в кровожадное чудовище. По ночам Ламия выходит и пожирает чужих детей. Так рассказывали эллины ещё много веков назад. В Понтийской Элладе берегут веру в наших Богов, а значит, берегут и предрассудки. Повторяют бабьи сказки.

Галл нахмурился:

- Не повторяли бы, кабы не было причин. О причинах рассказать не хочешь?

Златка уже дёргала Лугия за штаны:

- Папа, а ты Ламию найдёшь? И эту, как её, которая детей убила?

- Найду, - пообещал Меч Истины. Едва ли он дочку слыхал, весь в мыслях был.

Странно это. Как если бы Марк пошёл в трактир песни петь!

*

Я не думала, что Богиня Луны смуглая, как я. Но почему-то сразу узнала. Статная девка, чернявая, волосы собраны пучком, на греческий манер. И голая совсем. Я бы со стыда умерла, в ней же бесстыдства не было, ровно так и надо. И тело на диво красивое!

Потом увидела, кому она это тело напоказ выставила. Визарий сидел на бревне, щурился. Рубахи на нём нет, гладкая кожа влажно поблёскивает в свете костра. Каждый шрам я знала на этом теле, каждую чёрточку в лице! Лицо и нынче хорошо видно, можно было прочесть спокойствие и безмятежность. Богиню видел, нравилась она ему – улыбался. Но с бревна не вставал.

А вот меня не видал. И я ровно обмерла – не могла кинуться, обнять, прижаться к живому!

- Слишком хорош, а? – спросила Богиня, и я поняла, что она-то меня зрит.

Подошла к Визарию сзади, положила ладони на плечи:

- Хорош!

Он глубоко вздохнул, зажмуривая глаза. Всегда так делал, когда ему сладко было. Узкие ладони гладили плечи, касались груди, бесстыдно крались ниже. Он её не гнал. У меня же всё сводило внутри, словно это меня трогали жадные руки. Я вдруг поняла, что тоже стою нагая, и подлое тело похотливо изгибается, требуя ласки.

- Устоишь, амазонка? – спрашивала Богиня у меня. – Живым – живое!

Какое устоять – я ровно расплавилась вся! И оказалось, что не она, а я стою у него за спиной, касаюсь плеч, погружаю пальцы в намокшие от пота волосы… Только волосы эти вдруг стали тёмными. Мужчина запрокинул голову, выдыхая сквозь сжатые зубы – я узнала Александра. А тело, знай себе, тянулось, льнуло к нему!..

Вырвалась из сна, тяжело дыша. Жаркая ночь была, и постель подо мной жаркая, сбившаяся, влажная. Проснулась, и уже понимала, как изгибает меня в тяжкой истоме. И страшно, и тошно, и сладко!

Никогда этого не было прежде со мной. Двадцать лет как во льду жила, пока Марк не разбудил. После же, когда случалось мне вот так возгореться, он был рядом. И в такие ночи не знала я ни сдержанности, ни стыда. Отчего же теперь, когда его нет, тело словно обезумело? Неужто не понимает, глупое, что некому тоску утолить?

Или это меня Богиня испытывает? С чего бы иначе обернулся мой единственный чужим, почти незнакомым мужчиной? С того ли, что внешне едва похож? Жестока она, моя Богиня. Великая Мать учила, что люба ей лишь суровая девственность. Но судьба каждой девы – стать женщиной, познать сладость любви и восторженную боль материнства. Расцвести и созреть плодом, не облететь пустоцветом. Когда бы иначе было, не стала б она облегчать роды, помогать младенцам появляться на свет. Или нет для неё греха в любви, а просто не повезло девственной охотнице повстречать того единственного, ради которого не жалко воли и красоты? Не потому ли послала мне этот сон, что я совсем не понимала её прежде? Корила себя за любовь, а надо было покориться ей. А теперь чего Богиня хочет? В чём я опять неправа?

Я себя превозмогла, встала, накинув покрывало, и пошла вон. Река плавно текла, блестела под луной. Вода была тёплая, но всё же остудила пылающее тело. Я погрузилась с головой, коса намокла, потянула вниз. Но я некоторое время плыла под водой, давая себе опомниться. Когда вынырнула, рассудок уже возвращался ко мне.

После купания на воздухе показалось даже прохладно. Я отжала косу, закуталась. По спине бежали мокрые ручейки. Возбуждение прошло без следа.

Неужто это теперь будет так? Чего же я хотела? Баба я, себе на горе. Молодая к тому же. Сколько лет пройдёт, пока женское уймётся? Как я прежде боялась мужчин! Но тело всё позабыло, ласки хочет. И всё равно ему, что нет со мной того, кому всё доверяла. Стал он прахом, не встречу больше, не коснусь. Вой не вой – не дозовёшься! Лишь моя Богиня нынче может его ласкать…

А мне что же теперь? Смерти ждать в надежде на встречу? Или другого найти… что я – нашёлся уже! Устоишь, амазонка?

Как же оно будет?..

Ровно он мои мысли подслушал:

- И всё же, почему ты всё время ходишь по ночам, благородная амазонка?

Стратег стоял на высоком берегу под самой стеной. Пластины доспехов холодно светились. Я промолчала. Не хватало ему знать, почему. И в голосе не уверена, захрипит ещё!

Сухая глина посыпалась под ногой. Александр соступил на шаг, подал мне руку, помогая подняться. Я оперлась с опаской. Нет, безумие не вернулось, не пронизало.

- Ты ничего не боишься, женщина?

Я пожала плечами:

- Никто не объяснил мне, чего надо бояться.

Стратег шёл рядом, но не делал попытки коснуться рукой. И то хорошо – не уверена, как бы проклятое естество себя повело.

- Скажи мне, Александр, чего боитесь вы все? Филомен рассказал про ламий, но не их же, в самом деле?

Он хмыкнул и пожал плечами:

- Нет, я не думаю, что это ламии. Но то, что завелось под городом, может быть не менее страшно. И оно не сказка, что бы ни говорил об этом Филомен.

Я кивнула:

- Да, помню: Леонтиск с Адрастом.

Он сделал протестующий жест:

- Они погибли не вместе.

- Расскажи, - потребовала я, как Златка всегда требует баснь. Пусть говорит, лишь бы не смотрел вот так жадно и вопрошающе.

И он рассказал:

- Когда наши отцы поехали возрождать колонию, я был слишком юн. Большинство из нас были такими. Из старших сегодня живы немногие. Вот, Филомен… Да. Леонтиск был стратегом. Отцы, навидавшись боспорских и римских порядков, не хотели, чтобы в городе воцарился кто-то один, решили восстановить обычаи предков, правивших сообща. Прежде это называлось «демократия».

Мне всё это было не нужно. Хотелось уйти, оказаться подальше от искушения. Но он шагал рядом и говорил, наклоняясь ко мне. У него выразительные губы. Не эти губы я хотела целовать. А его бритый подбородок казался почти непристойным.

- Первые годы колонии были беспечальны. Никто не мешал поселенцам обустраиваться на развалинах. Степняки-гунны прогнали готов на запад, а потом и сами ушли. Боспорскому царю не до нашего полиса, он готовится к войне за возвращение Азии: земли вплоть до Ионийского побережья вновь должны стать греческими. Новая Эллада - именем Олимпийских Богов. А у нас много лет было тихо.

Адраст, Филомен и другие начали торговать в верховьях Танаиса с тамошними пастухами и пахарями. Город прежде славился ремеслом, и мы торопились возродить эту славу. Всё было мирно.

Должно быть, поэтому архонты не спешили укрепляться. Ты видела: стена до сих пор ещё не достроена. А ведь мы в городе скоро десять лет. Но два года назад кто-то убил Леонтиска.

- В городе убили?

Это вырвалось у меня помимо воли. Не прошли даром годы, что с Мечами провела. Иногда мне казалось, что я могла стать одной из них. До того дня, как меня отказался слушаться мужнин клинок.

Так и теперь, я вдруг враз позабыла, что должна сторониться Александра. Интересно мне стало. И жутко. Как бывало всегда, когда к Мечам приходили с новым делом. Неинтересными делами они не занимались.

Стратег кивнул:

- Это было в городе. Однажды утром его нашли на окраине, и мы содрогнулись. Никто прежде не слышал, чтобы так убивали. Тело было разъято на члены, и члены эти развесили по деревьям. Самое жуткое, что голову не отрезали, а словно бы отгрызли. И на лбу красовалось клеймо – отпечаток монеты Митридата-Победителя. О ламиях начали болтать, когда поняли, что стратега обескровили живым. Убийство повергло город в панику. Немногие сохранили трезвый рассудок: Филомен, Адраст – первые архонты. Я сам, меня как раз выбрали преемником Леонтиска. Да ещё вот Кратон. Он здорово помогал мне успокоить город. Честно говоря, если меня не станет, никто не сумеет командовать войском лучше Кратона!