Меч истины

- Гай Визаи!

И разлетелся мир на куски, как тонкая чашка…

Какое богатство мне было дано? Всё потеряла, растратила! Всё забыла в злобе и горести. Даже ту малость, которую помнил малыш двух с половиной годов.

Гай Визарий! У меня сын, и имя ему – Гай Визарий. Он вырастет и станет красивым статным юношей. Его отец никогда не понимал, как он был красив! Сын пойдёт в него: ростом, силою, разумом. Я буду смотреть на него и видеть живое воплощение мужа, лучше которого нет и не было на земле. Он будет жить, и память моя, омытая моей лишь кровью, будет чиста.

Прости, сынок! Как же долго ты был один! Как долго не знал материнской ласки. Пока я упивалась горем, ты хранил в памяти своё имя - имя твоего отца, что не должно исчезнуть, раствориться в безвестности.

Марк, даже умирая, не забыл свой долг. А я, никчёмная, едва не позабыла свой. Презренный мальчишка Давид, потрясённый его гибелью, пришёл, чтобы спасти нас. Я же едва не потеряла сына, которого муж мне подарил!

Гаяр, почуяв неладное, снова тепло ткнулся мне в спину. Потом подлез под руки, заглянул в лицо чистыми синими глазёнками:

- Мама пачи?

Я не плачу, сынок! Пусть годами плачет моё сердце, омывая вырванную часть – тебя больше не коснётся горе. Ты будешь расти в довольстве и радости. Я обещаю тебе!

А он уже мостится у меня на коленях, словно котёнок:

- Мама, и пачь!

Мама, не плачь! Как же сдержаться, как не напугать его звериным рыком, что рвётся из груди?

И чей-то голос, отвлекая, шепчет прямо в ухо:

- Крепись, сестра! Смерти нет, есть лишь разлука. Любящие души встретятся, когда Господь призовёт их на небеса!

Кажется, у нас с Визарием были разные небеса…

*

Хромой калека остался с нами. Никто и не понял, как это произошло. Просто сначала он оказался подле меня, когда едва не зашлась в жутком крике. И крик вдруг отступил, как отступает штормовая волна, когда стихает шквалистый ветер. И не слова были тому причиной, я и не слышала тех слов. А просто… Не знаю, какой силою он меня усмирил!

После же… они сидели со Златкой подле шатра. Мой сынок тянул деревянный крест, что монах носил на груди. Пётр не сердился, давал малышу посмотреть. Златку же интересовало другое:

- Дядя, кто тебя так?

Она с любопытством разглядывала кривую, всю в шрамах ногу. Интересно, увечья Томбы не казались детям странными или уродливыми. Они даже не понимали, что он тоже калека: всё время просились на спину – покатать. Бывший воин сажал их на загривок по очереди, или высоко подкидывал над головой, заставляя визжать от восторга. Он был почти так же высок, как Визарий. И хромота его была заметна только чуть. Он весело говорил, что подрубленные жилы заросли за столько-то лет, но Марк всё равно смотрел больными глазами. Когда-то он сказал мне, как случились эти раны. Какую же силу надо, чтобы сотворить, а потом носить этот грех в себе! Но Томба зла не помнил:

- Визарий правильно сделал. Он спас меня. У меня бы ума не хватило его спасти. Да и не одолел бы. В тот день на арене не было бойца лучше Лонги! – кажется, он гордился своим победителем.

Томбу дети увечным не считали. А Петра пожалели сразу.

- Кто тебя так?

Некрасивое лицо похорошело от улыбки. Только улыбка была печальной:

- Люди сделали это со мной. Тебе не надо знать о таких людях, девочка!

Но Златка много чего о людях знала, и у неё было своё мнение:

- Расскажи!

И Пётр рассказал:

- Я учил в одном городе, что не надо насильственно крестить язычников, ибо человек, отрёкшись внешне, в душе может всегда оставаться при своей вере. Люди сердцем должны принимать Христа, нет пользы в насилии. К тому же я говорил, что каждый, кто творит добро и не делает зла, также угоден Богу, как ревностный христианин. Священники объявили, что я повторяю речи еретика Василида, и меня заключили в тюрьму.

Тут Пётр снова улыбнулся:

- Они требовали от меня признания в гностической ереси, в которую я никогда не впадал. Что же, я отрёкся от неё. Но охранники всё равно переломали мне ногу. И в тюрьме я сидел долго-долго.

Златка нахмурила светлые бровки:

- Надо сказать об этом дяде Марку, когда он придёт. Дядя Марк накажет злых людей, обидевших тебя.

Монах Пётр уже всё знал о нашем горе, но лишь кивнул серьёзно:

- Я обязательно скажу дяде Марку, девочка. Только наказывать злых людей не имеет смысла. Они сами должны понять, что ошибаются. Так учил Христос.

- Кто такой Христос? Расскажи! – снова потребовала Златка.

Давид, живя в нашем доме, молился своему распятому богу, но детям о нём не говорил. Я хотела оборвать проповедь, да не успела.

- Иисус Христос был божьим сыном, выросшим в доме простого плотника. Он был беден, но не искал богатства. Вместо этого он всегда помогал людям: лечил больных, воскрешал мёртвых. А потом добровольно позволил злым людям распять себя на кресте, чтобы открыть всем путь в Царствие Небесное.

Златка охнула:

- И он умер, этот добрый человек?

Пётр кивнул:

- Умер и был похоронен. Но на третий день воскрес, и утешал своих друзей. А потом вознёсся к своему Отцу Небесному, и там будет встречать всех нас, когда мы к нему придём.

Но дочь Меча Истины уловила то, что нужным считала:

- Надо папе сказать. И дяде Марку. Они пойдут и накажут злых людей, мучивших Христа.

Пётр не стал с ней спорить, лишь погладил золотую головку невесомой истресканной рукой:

- А знаешь, дядя Марк повстречался с Христом и говорил с ним. Думаю, Христос одобрил его служение.

Златка широко раскрыла глаза:

- Он ходил к Христу? Вот здорово! Должно быть, ему помогали Перунов пёс и Хорсов конь! А почему папа Лучик с ними не пошёл? А о чём они говорили? Дядя Марк узнавал про злых людей?

- Они о многом говорили, девочка. Но я не знаю, о чём.

Златка, одержимая мыслью, дёрнула Гаяра, заставляя выпустить распятье:

- Слышишь, Гай? Спросим твоего папу, когда он придёт, что рассказал ему Христос!

Счастливы дети, они не скоро поймут, что он никогда не вернётся!

*

Никто не погнал увечного прочь. Лугий и Томба молчали, а Жданка даже как-то полечила его язвы и нарывы. Диво сказать, во мне лютая злоба тоже унялась, и не хотелось больше его убить. Мне никого не хотелось больше убивать. Слаба я стала, всё бы сидела, держа на коленях сынка, или глядела, как дети играют. И вот ещё диво: сны меня уже не мучили. Ни разу с той поры не являлся, не пугал звериным рылом епископ Прокл. И Давид… почему-то я не испытывала к нему былой злобы. Орудие он – бессмысленное, слепое, но верное. Один ли на земле зло творит по неведенью? А проведал, что сотворил… - стал ли сам дальше жить?

Странно было. Боль моя словно бы приугасла, подёрнулась пеплом. Знала я, что никуда она не делась, что взовьётся пожаром, едва трону угли. Но откуда-то взялась сила - та, что мне нужнее всего сейчас была – сила жить. Ради сына жить. Ради близких, что Марк за годы собрал. Вот и не было его больше, а с его именем пристал к нам монах Пётр, и принёс мир изболевшейся душе.

Я не ведаю, простила ли? Навряд. Ничего не прощу тем, кто Визария жизни лишил. А только и он мне вовек не простит, если путь свой до срока оборву. Как я не простила бы ему слабости. Был ли он способен на слабость?

Нет, вру! Всё простила бы, всё снесла! Только бы жил рядом, согревал своим теплом!..

Да не бывать уж тому. Одна надежда только и осталась – что Петров бог позволит после смерти свидеться, хоть малое время вместе побыть.

Пётр говорил много и складно. Особенно любил разговаривать с детьми. Жданка, бывало, им сказки сказывала: про чудеса, про богатырей, про славные дела, про мечи-кладенцы. Калека тоже рассказывал, всё про своего Христа. И не было в тех баснях боёв да побед, а малые слушали. Гай по малолетству едва ли что понимал, а Златке нравилось.