Страница 36 из 40
Вот напр., образец его патологического (иначе это нельзя назвать) мышления: говоря с едкой иронией о «пристрастии, граничащем с причудой» Флоренского «к подробным экскурсам во всевозможнейшие частные вопросы или детали» (с. 376), он далее заключает: «Упомянем хотя бы пресловутые 1056 примечаний, в громадном большинстве совершенно не нужные: это верный признак либо шизофрении, либо же юношеской неуверенности и незрелости» (с. 392). Таким образом, ценнейший научный аппарат «Столпа» объявляется признаком шизофрении, да еще «верным признаком»! Мы всегда считали и считаем наличие большого научного аппарата тем признаком книги (или статьи), который повышает ее ценность, ибо дает возможность самостоятельно разобраться в ее частностях и деталях. По этой причине мы всегда ценили этот научный аппарат «Столпа», который, помимо этого и вне всякого отношения к книге Флоренского, имеет еще самостоятельную ценность и как библиографический справочник (целых 200 страниц!) по религиозной философии, мистике и богословию [2]. Вместе с тем Хоружий вынужден отметить, что Флоренский никогда не был шизофреником (с. 391) и, следовательно, из его слов получается вывод, что эти «пресловутые примечания» являются признаком «юношеской незрелости». Что можно сказать об этом сногсшибательном выводе? Проще всего надо отметить, что Флоренский всегда, до конца своей литературной деятельности, снабжал все свои статьи большим научным аппаратом, и это является характерной чертой его научной работы. Кроме того, как раз то, что Н.О. Лосский назвал признаком «сверхчеловеческой эрудиции», Хоружий называет признаком юношеской незрелости... Это очевидное сальто-мортале Хоружия влечет за собой перестановку всех оценок «вверх ногами» и свидетельствует о патологическом характере его мышления. Говоря о влиянии Канта на Флоренского, он пишет: «Трудно здесь не увидеть явный конфуз, приключившийся с «русским Леонардо да Винчи»... Вывод отсюда может, однако, быть лишь один: что у Флоренского сохранялись довольно-таки поверхностные и предвзятые представления об истинном характере критической философии и, в частности, и об истинном соотношении последней со своею собственной метафизикой» (с. 336). Обратите внимание, с каким язвительным сарказмом говорит здесь автор о Флоренском; он говорит с чувством собственного превосходства, и его тон, язвительность выдают его бессознательную острую неприязнь к светлой личности Флоренского, «загораживающей» собою Хоружия, обладающего непомерным самомнением и самолюбием. Отсюда психологически понятен подспудный ход егомысли: если повалить этот колосс интеллектуальной и духовной культуры и сровнять его с землей, то, очевидно, победитель тем самым докажет свое превосходство над ним. В этом я состоит подтекст всей книги Хоружия.
Вместе с тем он с необычайной самоуверенностью утверждает «неубедительность теоретических построений» Флоренского в его «Столпе» (с. 392). Мы же, вопреки этому утверждению, можем сослаться на потрясающий пример убедительности и влиятельности теоретических концепций «Столпа», как об этом свидетельствует европейски известный «патриарх» русских философов — Н.О. Лосский, в своей «Истории русской философии», говоря, что только под влиянием «Столпа» Флоренского он обратился к Церкви и принял церковное мировоззрение (Лосский Η.Ο. История русской философии / Пер. с англ. М.: Изд-во ин. лит-ры, 1954. С. 180). И мы лично знали людей философски образованных, которых теперь принято называть «интеллектуалами» и которые под влиянием «Столпа» Флоренского обратились к Церкви и стали церковными людьми. Небезызвестный И. Крывелев написал статью о Флоренском в ж. «Наука и религия» (№11, 1975), в которой старался доказать, что Флоренский не был ни ученым и ни философом путем простой ссылки на то обстоятельство, что Флоренский был богословом и священником, активно защищающим церковное мировоззрение, которое, по его понятиям, несовместимо ни с наукой, ни с философией. Теперь он мог бы искренне пожалеть, что во время написания этой статьи он не имел под руками книги Хоружия, которая дала бы ему ценнейший материал, причем из рук верующего автора, для развенчания Флоренского, как ученого и философа. Поразительно, что общая тенденция, общая точка зрения на значение литературного наследства Флоренского и Крывелева и Хоружия буквально совпадают! Если мы учтем, что Крывелев в своей статье выполнял «заказ» известных идеологических органов, то получается особенно пикантным то обстоятельство, что мысль и сознание Хоружия движутся в русле или рамках одного и того же «социального заказа», как теперь выражаются. Полностью развенчав Флоренского, представив его читателям как посредственную величину («дилетантом»), не имеющую творческого значения, Хоружий должен был дать итог своего исследования или резюме в том смысле, что о.Павел не был ни философом, ни математиком и ни физиком, и даже ни христианским богословом в связи с его магически-языческим или «эллинским» восприятием христианства (как утверждает Хоружий, повторяя М.М. Тареева).
Но здесь Хоружий неожиданно останавливается: очевидно, заговорила совесть, и вместо резюме своего исследования он дает читателю чисто механический «привесок», не имеющий с ним (исследованием) никакой логической связи. Он пишет совершенно неожиданно для читателя следующее: «Вопреки всем в изобилии отмечавшимся нами языческим уклонениям, произвольным интерпретациям, субъективным смещениям всех акцентов и перспектив и многая прочая в этом роде — мы все же решились бы утверждать, вслед за Фуделем, что в творчестве Флоренского совершается воцерковление мысли. Присоединяясь к такой оценке, мы имеем в виду даже не столько те немалочисленные идеи Флоренского, которые, по нашему убеждению, органически связаны со всем развитием русск. христианской мысли и остаются ценными и значительными для ее будущих судеб. Принять эту оценку нас заставляет прежде всего сам общий характер, общая проникнутость его религиозно-философского творчества. Ибо как бы не решались у о.Павла затрагиваемые им темы, — но главным искомым всей его философской работы, по существу, всегда оставалось именно это воцерковление мысли» (с. 3-182, 3-183; странная нумерация страниц). Действительно, это заключение написано «вопреки» — как выражается сам автор, — всему содержанию его исследования. Поскольку такое, неожиданное, заключение логически не связано со всем содержанием большого «исследования» Хоружия, постольку мы вправе его игнорировать при общей его оценке.
Труд Хоружия вызывает естественный протест и желание разоблачить этот пасквиль, имеющий только форму научного исследования. Автор собрал в своем грандиозном пасквиле всё кем-либо и когда-либо сказанное против о.Павла. Всё это так называемое «исследование» проникнуто холодно-враждебным и пренебрежительным тоном по отношению к своему предмету. И уж во всяком случае книга Хоружия писалась не по внушению добрых духов, ибо в ней нет ни капли любви, ни капли уважения или признательности к светлой и гениальной личности Флоренского, которой так восхищался о.Сергий Булгаков за ее исключительную духовную красоту и силу (см. статью Булгакова в ВРСХД № 101-102, с. 126-135). Благодаря своей ложной и вредной тенденции, этот большой труд, несмотря на ряд верных и остроумных критических замечаний, получил, в общем и целом, звучание лая моськи на слона из басни Крылова.
Мы даем здесь очень краткий и лишь предварительный отзыв о книге Хоружия в целях «профилактики», чтобы парализовать, до какой-то степени, вредное ее влияние среди неопытной, но увлекающейся всеми «критическими новинками» нашей религиозной молодежи. Дело в том, что мы имеем очень тревожный сигнал о результатах влияния этой книги. Один из «начинающих» писать на религиозно-философские темы так увлекся книгой Хоружия, увидя в ней «открытие» подлинного Флоренского, что по своей неопытности пошел в критике Флоренского дальше Хоружия, продолжая развивать нигилистическую позицию последнего. В своем докладе в каком-то кружке религиозной молодежи он стал доказывать на основании некоторых текстов «Столпа», что Флоренский был шизофреником и, кроме того, имел склонность к гомосексуализму!! Такую, с позволения сказать, критику еще можно понять, как результат непродуманного, легкомысленного и поспешного заключения, сделанного «под горячую руку» увлеченного молодого человека, и в этом ярко сказывается тлетворное влияние книги Хоружия...