Юность

По левую руку от шофера стоит автомат.

- Запасливо, - киваю я.

- Не мешает.

- Далеко путь держите?

Шофер мельком смотрит на меня, чуть заметно усмехается.

- А вы куда, товарищ лейтенант?

Говорю, куда и зачем еду, показываю редакционное удостоверение!! Настороженность шофера как рукой спимает. Он выуживает из кармана замасленных штанов папироску, дружелюбно улыбается.

- Наша газета, знаю! Капитан Левашов у вас там есть - привет ему передавайте.

- Знаете Левашова?

- у нас его в части все знают. Мировой мужик - товарищ капитан!

- Он, кстати, теперь майор.

- Вон как! Ну, это за дело. И про меня, к слову пришлось, он тоже писал. "Фронтовой водитель" называется, - Так вы с ним старые знакомые!

- Я ж говорю: привет передавайте. От сержанта, мол, Колесова.

- Обязательно.

Шофер резко тормозит - впереди неожиданно возникаст глубокая рытвина. Машина, потеряв скорость, натужно ревет.

- Походила ваша полуторка, сержант. Менять уж надо.

- Что вы, товарищ лейтенант! Я на ней в Чкалове до воины работал, тут вот второй год - ни разу не подвела. Разве можно! Я слово дал: до Берлина на ней дойду!

- И дойдете?

- А чего ж, простое дело! За год, глядите, сколько прошли. Зимой, выходит, Белоруссию освобождать будем. А иначе - как же?

Все чаще проносятся навстречу грузовые машины, ужо доставившие к передовой свою кладь, нет-нет, да и проплывет мимо, тяжело покачиваясь на мощных рессорах, санитарная карста. Сбавив скорость, сержант выглядывает из кабины, задрав голову, потом успокоение прибавляет газ.

- Воздуха опасаетесь?

- Его самого. Места тут у нас беспокойные. А груз у меня ответственный - рисковать нельзя.

- Что - снаряды?

- Вроде того, - усмехается шофер.

- Мины?

- Водка! Фронтовые сто граммов!

Я недоверчиво оглядываюсь, смотрю в узкое заднее окошечко кабины. В кузове стоят тяжелые дубовые бочки, перехваченные стальными лентами обручей.

- Ночи пошли холодные, - уже серьезно говорит шофер, - а постель у хлопцев одна - мать-земля сырая...

У начала леска сержант останавливает машину, показывает:

- Так вот и держите. Тридцать второй где-то тут, соседи мы.

Уже захлопнув дверцу, он выглядывает из кабины, машет:

- Счастливо! Привет майору!

Сворачиваю на узкую, еле приметную тропинку, заваленную желтыми, уже начавшими чернеть мокрыми листьями. Головки сапог сразу же становятся темными.

Мягко потрескивает под погамп валежник. В лесочке держится влажный парной дух опавших листьев, горьковатого дубка.

Иду, кажется, правильно: пожухлая трава вытоптана, то тут, то там тускло поблескивают отстрелянные гильзы, плашмя лежат пригнутые и надломленные дубки и березки. Война не пощадила и этот тихий молодой перелесок, подернутый уже легкой синевой ранних осенних сумерек.

Через несколько минут вхожу в расположение части.

Пожилой солдат проводит меня к командиру батальона; через полчаса вместе с адъютантом комбата пробираюсь в роту.

Почти на самой опушке человек двадцать солдат сидят кружком, один из них читает вслух газету. Еще издали адъютант машет рукой: сидеть, заниматься своим делом.

Я придерживаю шаг, взволнованный, останавливаюсь.

Четко, раздельно, как слова присяги, звучат фразы:

"Родина у нас одна, и какое великое счастье защищать ее! В твоих руках, солдат, судьба Отечества, судьба народа, судьба твоих детей!"

Это из передовой Кудрина, написанной в последний день его жизни.

- Пойдемте, товарищ корреспондент, - торопит адъютант.

Рота Поликарпова, к которому мы направляемся, выдвинута далеко вперед опушки. Скрытые ходы сообщения вырыты глубокие, надежные; уже по одному этому можно судить, что хозяин тут - человек осмотрительный, опытный.

- Прочно обосновались.

Адъютант, молоденький младший лейтенант, веско отвечает:

- До утра. На рассвете поднимем в атаку.

Сообщение адъютанта для меня не новость. Командир батальона коротко познакомил меня с обстановкой. По данным разведки, этот участок - наиболее слабо укрепленный. Фронт растянут; гитлеровцы, в расчете на осеннюю непогоду, сняли отсюда несколько дивизий и бросили их на Сталинград. Полк, в который входит и рота Поликарпова, на рассвете должен овладеть большим селом Сермелево.

- Командир у себя? - спрашивает адъютант просирающегося навстречу солдата.

- Так точно!

- Тогда сюда, - говорит мне адъютант. - Входите, Младший лейтенант наклоняется еще ниже:

- Поликарпов, к тебе корреспондент.

- Знаю, - раздается в темноте звучный голос. - Проходите. Прямо к ужину угодили. Садись и ты, младший лейтенант.

- Нет, я пойду.

- Ну смотри. У комбата, поди, ужин побогаче.

Только сейчас, когда спина адъютанта исчезла, вижу, что в крохотном блиндаже подслеповато горит керосиновый фонарь. В углу на каком-то чурбачке сидит бритоголовый старший лейтенант. На вид ему лет сорок сорок пять. Ворот гимнастерки у него расстегнут, белый подворотничок резко оттеняет короткую смуглую шею.

Командир роты смотрит на меня маленькими внимательными глазами, стискивает руку крупной жесткой ладонью.

- С прибытием, лейтенант, - говорит он своим звучным голосом. - Как там, Артюхин?

- Готово, товарищ старший лейтенант.

Тут только я замечаю второго обитателя маленького блиндажа - солдата, примерно тех же лет, что и командир. Он режет буханку хлеба, кладет толстые ломти на газету, расстеленную прямо на полу. Оглядев приготовленное, Артюхин наливает в металлическую чарку водку, подносит Поликарпову. Секунду подержав чарку в руке, Поликарпов протягивает ее мне.

- Гостю первому.

Я отказываюсь - никак не могу привыкнуть к водке, совсем рядом вижу маленькие улыбчивые глаза ротного.

- Э, да ты, похоже, из девушек! Ну, как хочешь.

А нам, старым пехотным коням, положено. Правильно, Артюхин?

- Известное дело, товарищ старший лейтенант. Я вон соленых огурцов расстарался - кушайте.

Поликарпов выпивает, вкусно хрустит огурцом. Мне даже становится жаль, что я не выпил.

Потом, обтерев тыльной стороной ладони губы, степенно, как пьют обычно коренные сельские жители, выпивает чарку Артюхин. Командир и его связной едят холодные мясные консервы со вкусом, аппетитно, как хорошо поработавшие, уставшие люди.