Страница 13 из 22
Глава третья
Бытие как оно есть
«Разве это говядина? Потаскухи/ Это дерьмо с червями/ Дураку видно, что эти рёбра принадлежали не быку, а издохшему ослу, сукины вы дочки!».
Увы, сколько мудрецы ни наставляли, толковали и перетолковывали мир, сколько ни делалось попыток для его усовершенствования – он не меняется в своих основных характеристиках, а на дурно пахнущих рынках его по-прежнему преобладает гнилая продукция.
Иначе говоря, человеческая популяция, вытаптывая в себе тлеющие искры Божественного, лишь утверждается в своих несуразностях. Именно эта затвердевшая в пороках «почва», по всей видимости, служит прочным основанием для выстраивания зла во всякую эпоху. И она же – теперь уже истощённая и донельзя отравленная – продолжает оставаться трудноискоренимой базой для язв нынешнего времени.
Если в 1950 гг. русский философ Сергей Левицкий мог относительно спокойно говорить о необходимости и возможности «сохранить своё социальное лицо в обезличивающем потоке общественной стихии», то сейчас обезличивающие процессы зашли настолько далеко, что впору не говорить, а кричать о сохранении человека, как такового. Поскольку индивидуальность рождается среди сугубо человеческих свойств, а не среди информационных матриц, лабораторных программ, технических инноваций, и, уж конечно, – не среди людей с исторически пришибленной памятью.
Теперь можно утверждать, что на смену «общественной стихии» пришёл усовершенствованный за полвека безостановочный и безотказно работающий транссоциальный конвейер, избавляющий общества и государства в первую очередь от личностей. Homo sapiens нынче не только обезличивается, но деформируется главным образом в своих человеческих качествах. И психическая деградация «в этом деле» не только случается, что естественно, но и программируется, что преступно. Тут уж не до сохранения «социального лица». Теперь необходимо, привлекая к решению проблемы учёных, философов, психологов и социологов, всесторонне исследовать феномен быстро прогрессирующих и принимающих характер массовой эпидемии социальных психических заболеваний. Ибо именно они, через разложение каждой отдельной личности, ввергают мир в тотальную деградацию. Коренясь в государствах с социально развитым управлением, эпидемия эта с особой навязчивостью заявляет о себе в странах, исповедующих огульно либеральные и около демократические ценности.
Каково происхождение этих болезней и отчего перерастают они в эпидемии? Почему столь устойчивы и в чём причина их неослабевающего деморализующего влияния?
С древнейших времён человек утвердил себя во мнении, что способен сам решать весь комплекс «земных» проблем. И совершенно напрасно решил так. Поскольку «справедливые решения» существуют лишь в воображении и в идеальных, а потому не существующих законах.
Всегда относительные правила, созданные человеком в разных цивилизационных парадигмах, замыкаются в пределах его природы, что с точки зрения абсолюта как раз и гарантирует нерешаемость проблем. Ибо если природа человека первична по отношению к свободе воли, то создаётся совершенно тупиковая ситуация. Её и обозначил (не для себя, вообще-то) в доступной форме мировой буян Михаил Бакунин. Он считал: «если Бог существует, то у человека нет свободы, он – раб; но если человек может и должен быть свободен, то значит, Бога нет». Впрочем, подчиняя свой дух и волю чему-то высшему, нужно ещё быть уверенным, что речь действительно идёт о Боге, а не о фантоме, или о чём-нибудь похуже. Увы, чем больше ломали голову над этими вопросами мыслители и штатные богословы, тем меньше в них оставалось ясности…
Эхо Французской революции, некогда прокатившись в Европе, дробясь и приобретая новое звучание в отдалённых регионах, рокотало по просторам и остального мира. Вдогонку ему неслись буржуазные и социальные реформы. Вкусив с древа технического прогресса «плод» потребительских удобств, человек на них и зациклился. В этих условиях «предоставленный самому себе, – пишет С. Левицкий о повреждении общественного сознания, – лишённый верховного руководства разумом, рассудок приводит к знанию, без понимания, к достижению без постижения»[20]. Из-за недооценки или непонимания внутреннего единства духа и материи, при котором «дух» первичен, и возникали «спасительные» решения социального устроения общества.
К примеру, «безземельник» Герберт Спенсер, а за ним и Лев Толстой склонялись к понятной только им модели социализма, тогда ещё не «с человеческим» и не с «социалистическим лицом», а с выведенным Чарльзом Дарвиным – обезьяньим. Впрочем, и в лохматом четырёхруком виде оно немногим отличалось от последующего социалистического или коммунистического «лица». Если говорить о «человеческом» социализме в его некоррумпированной ипостаси, то это, пожалуй, и будет христианская модель в действии (или околодействии – это под каким углом глядеть). Это, когда ни у кого ничего нет, но ничего ни у кого и не должно быть. Что касается Бакунина, то ему доверять не будем, тем более что в своих политических инсинуациях мировой анархист договаривался до поразительных, по своей убийственности, выводов: если есть Михаил Бакунин свобода, значит, нет Бога; или: «страсть к разрушению – творческая страсть». И это при том, что творчество (исходящее от позитивной духовности, а не от разрушительной) есть один из синонимов и даже принципов созидания.
Очевидно, причину социальных болезней нужно искать в разложении веками создаваемых социальных и духовных устоев общества. Тех, на которых стоит народ, зиждется страна и функционирует государство. Испытанные временем, именно они легли в основу закона. Последний, сосредоточивая в себе и систематизируя многовековой опыт, скреплял державной печатью всё наиболее рациональное, справедливое и жизнеустойчивое, помогая выживать народу, нации и человеческой культуре в целом. Потому сокрушение именно этих основ являлось приоритетной задачей тех, кому эти устои были ненавистны.
Не заглядывая в слишком уж далёкое прошлое, затрону лишь финальную часть великого перелома. Его определила просвещенческая мысль Нового времени, вызвавшая Великую Французскую революцию и исторически не менее важную революцию в Северной Америке. Вместе с тем, имея общий источник и будучи детищем того же исторического времени, – эти параллельные революции разнятся в своём существе.
«Великая», поправ авторитет помазанника Божьего и свергнув с пьедестала верховную власть, сорвала с цепи самые низменные инстинкты народа, в результате чего он в одночасье оказался беспризорным, а в исторической перспективе преданным и осквернённым. Тогда как, «американская», изначально обезопасив себя от монарших проблем и института аристократии, – озаботилась созданием демократического общества на принципиально иных основах. После победы над Югом, ослепнув от раскрывшихся исторических перспектив, объединённые Штаты самопроизвольно взяли на себя роль мирового поводыря. Политические метаморфозы выразили себя в том, что поначалу неверная «клюка» пилигримов со временем превратилась в далеко достающую полицейскую дубину, исправно расчищающую дорогу геополитическим интересам США. Причём, реализация этих «интересов» происходила вне опоры на какие бы то ни было исторические традиции (протестантство не в счёт, ибо оно опиралось на узко-конфессиональные принципы, отнюдь не противоречившие «американским» интересам). Весь перенятый у Европы опыт государственной жизни состоял в принципиальном отказе от культурно-исторического прошлого европейских стран, под чем, однако, не следует понимать технические и утилитарно-бытовые ценности (вплоть до I Мировой войны они оставались приоритетными в быту и сознании американцев). И если Европа едва ли не на всём протяжении XIX в. ярилась революционными знамёнами, то развитие Дикого Запада (США) в это время было отмечено постепенным переходом традиционных форм рабовладения в «более приемлемые», слегка облагороженные патиной либерально-демократических реформ и преобразований.