Любовь и небо

Я был посрамлён.

Обучение лётному мастерству началось с облёта района полётов. Я сидел в передней кабине, слегка держался за ручку управления, а инструктор возил меня по зонам для отработки техники пилотирования и по специальному переговорному устройству показывал ориентиры, обрамляющие наше воздушное пространство. На первых порах отрабатывали руление, потом пробежку и подлёты – кратковременный отрыв самолёта от земли с последующей посадкой. Особой сложности эти элементы не представляли, но каждый из нас спускался из кабины на землю мокрым.

Потом началась вывозная программа. Зотов показывал взлёт, набор высоты, полёт по кругу, расчёт на посадку и саму посадку. При этом я мягко держался за управление, словно бы давал рукам запомнить динамику их движений. Главное, требовалось приземлиться в створе посадочного знака, выложенного на земле белыми полотнищами в виде буквы «Т».

Внешне всё выглядело довольно просто: убрал обороты мотора в расчетной точке, и садись. Однако прежде, чем совершить эту несложную операцию, следовало правильно определить начало третьего (расчетного) разворота и снижения, точно выйти в створ посадочной полосы, определить угол планирования и точку выравнивания, погасить скорость в процессе выдерживания и создать самолёту трёхточечное положение в момент его встречи с землёй. При правильном выполнении этих и других элементов полёта посадка у «Т» была обеспечена.

Как на всяком учебном самолёте, управление на «Як-18» было двойным. Находясь в задней кабине, инструктор полностью контролировал действия курсанта, страхуя от грубых ошибок в технике пилотирования.

В первых полётах присутствие Зотова ощущалось явно. Владимир Иванович редко пользовался СПУ, предпочитая предупреждать мои ошибки с помощью рулей управления. То ручка двигалась против моей воли, то педали становились тяжёлыми, то сектор газа перемещался непроизвольно.

Однако вскоре симптомы моей безграмотности пропали, так мне казалось. На восемнадцатом полёте инструктор признался, что уже давно меня не подстраховывает, и что я летаю сам.

Я с подозрением поймал его взгляд, но подвоха не почувствовал.

– Завтра планирую тебя на проверку готовности к самостоятельному вылету, – сказал Зотов на предварительной подготовке. – Справишься?

Он ещё спрашивает!

На полёты курсанты поднимались с рассветом. Но ещё раньше просыпались техники. Техник нашего самолёта, по национальности татарин, любил при случае пожаловаться:

– Кому не спится в ночь глухую? – спрашивал он и сам же отвечал: – Технику, петуху и бую. Петуху – петь, бую – еть, а технику – моторы греть!

И заразительно смеялся над своей грубоватой остротой.

Экзамен на самостоятельный вылет я сдавал заместителю начальника аэроклуба по лётной подготовке. Перед проверкой инструктор давал последние наставления:

– Ты, главное, ничего не изобретай. Как учили, так и действуй. И забудь, что сзади у тебя проверяющий. Усёк?

–Усёк, – в тон ему ответил я.

– Ну, и ладушки.

И вот долгожданный день наступил.

За весь полёт по переговорному устройству не раздалось ни одного звука. Я уж подумал, что в задней кабине действительно никого нет, но после приземления в наушниках прозвучала короткая команда:

– Запрашивай взлёт с конвейера!

– Разрешаю, – сказал руководитель полётов, и машина снова оказалась в воздухе.

Через десять минут я зарулил на стоянку, выключил двигатель, сдвинул фонарь, спрыгнул с плоскости на землю и по всей форме доложил о выполнении задания.

– Разрешите получить замечания?

– Молодец! – к моему великому удовольствию подвёл итоги проверки замначлёт. – Видишь землю до миллиметра. Разрешаю самостоятельный вылет, – и он сделал запись в моей лётной книжке.

Через минут тридцать самолёт дозаправили, в заднюю кабину усадили «ваньку» – парусиновый мешок, набитый песком, для сохранения центровки, и я забрался в кабину. Зотов, стоя на плоскости, лично проверил показания винтомоторной группы, поднял вверх большой палец и ободряюще потрепал по шлемофону:

– Ну, с Богом…

В благополучном исходе полётов я не сомневался. Но тот, кто взлетал впервые в жизни сам, не дадут соврать, как это волнительно. Я испытывал эйфорию, когда выруливал на линию исполнительного старта. С торжествующими нотками в голосе запросил взлёт, наметил ориентир на горизонте и вывел максимальные обороты. Затем плавно отпустил тормоза и начал разбег. Самолёт, как скаковая лошадь, рванулся с места в карьер, задрал трубой хвост и устремился в атмосферу. Всё, скорость отрыва достигнута, и небо зовёт к себе. Я только подумал, что ручку следует чуть-чуть потянуть на себя, а самолёт уже висел в воздухе и жадно набирал высоту. Земля сначала охотно, а потом всё медленнее стала отпускать меня от себя, зато горизонт дружелюбно и широко распахнул свои объятья. Ощущение необыкновенное, сравнимое разве что с моментом оргазма.

На высоте 150 метров я, как положено, выполнил первый разворот с набором высоты и направился ко второму, – к тырлу, где топтались коровы. К ферме этой я бегал пешком по ночам к девчатам из соседней деревни. Не знаю, почему, но я очень любил эти самовольные отлучки из лагеря. В сущности, дух захватывал сам процесс его тайного покидания.

В нашей лётной группе, составляющей экипаж, было пятеро. Подвижный, как ртуть, Володя Дружков с явными признаками заводилы. Тонкий, с философским складом ума Женя Девин. Володька Забегаев, недоверчивый и сомневающийся парень. И Зырянов, которого командир отряда окрестил « затыкяном». Внешне Зырянов смахивал на нацмена, и как-то на разборе полётов, отчитывая его за грубую посадку, командир поинтересовался:

– У тебя родители – кто по национальности?

– Мать еврейка, а отец – армянин,– честно признался курсант.

– А ты кто?

– Я?– удивился Зырянов, – я – русский.

– Затыкян ты, а не русский,– засмеялся своей шутке командир и объявил: – За такую посадку – два наряда вне очереди! Ступай гальюны чистить, может, голова протрезвеет…

С Вовкой Дружковым мы быстро нашли общий язык. В том числе и по вопросам взаимоотношений с противоположным полом. Поэтому, познакомившись с молодыми доярочками из местного совхоза, мы на свой страх и риск бегали по ночам на свидания. Признаться, встречи носили протокольный характер, слегка разбавленный лёгким флиртом. Однако наши хвастливые рассказы о приключениях создавали у ребят завистливые мысли о половой распущенности их друзей. Против этого мы не возражали. Людям почему – то нравится, когда им завидуют, даже если эта зависть их недостойна.

Разумеется, в воздухе я совершенно не думал об этом. Все мои мысли сосредоточились на том, чтобы выдержать параметры полёта, точно определить начало третьего разворота, от выполнения которого зависит успешная посадка. Сделаешь его раньше – траектория полёта на посадочном курсе будет круче, позже – положе. Я не стал изобретать велосипеда, я делал так, как меня научили.

Над наземным ориентиром, над которым я всегда начинал манёвр на посадку, я осмотрелся, прибрал обороты двигателя и ввёл «Як-18» в разворот со снижением, а дальше всё пошло, как по маслу. После четвёртого передо мной чётко высветилась, обозначенная флажками, посадочная полоса и метрах в двухстах от точки выравнивания – посадочное «Т», около которого я был обязан приземлиться на три точки.

Момент определения выравнивания мне удался, я убрал газ и теперь следил за тем, чтобы самолёт плавно терял высоту и скорость… В моём положении этого можно было добиться только за счёт увеличения угла атаки. Хитрость заключалась в том, что, задирая нос самолёта, я создавал ему посадочное положение.

До земли оставалось не больше десяти сантиметров, и, подобрав ручку управления, я мягко коснулся поверхности аэродрома. Где в этот момент находилось «Т», я не заметил.

По существу, полёт закончился, хотя по инструкции пока двигатель работает, он продолжается.

Зарулив в «ворота», я выключил мотор, вылез из кабины и доложил Зотову по всей форме о выполнении задания.