Hassliebe. Афериsт

— Я сказала «нет» и могу это еще раз повторить. Думаю, ты бы мог уже понять, что мне плевать на все, что вы делаете. Это все… крайне неоригинально.

— Видимо, ты так и не поняла, Эмма, — протянул он, — что ж, значит, придется показать тебе, насколько ты меня достала.

— Мне плевать, — отозвалась она, даже не открыв глаза, — делай, что хочешь.

Мужчина кивнул, и блондинка прикрыла глаза, мысленно с горькой усмешкой стараясь предугадать, что же будет сейчас — удары, порезы или удушье. Но вместо этого кто-то порвал ее веревки и толкнул лицом на грязный пол. Она не успела даже рта открыть, как ее окружили три мужчины и стали срывать с нее одежду, скользя потными грубыми руками по ее телу. Испуг двинулся по ее телу, и Эмма едва ли не в первый раз за все это время начала сопротивляться, но безуспешно. Все было как в замедленной съемке: колени больно ударились о пол, ногти стали ломаться о неровные стены, за которые она цеплялась, едва дыша, пока сзади в ее тело вторгался какой-то мужчина. Другой тискал и сжимал в кулаке ее грудь, сминая второй рукой ее промежность. Не желая сдаваться, она снова и снова кусала губы, морщась от вкуса собственной крови. Воспоминания, такие живые, из далекого прошлого, жгли ее изнутри, возвращая во времена, когда она, одинокая, голодная, слабая, была одна против целого мира, не ожидая помощи ни от кого.

И сейчас она снова была одна.

Эмма потерялась в пространстве. Изнасилование, побои, попытки утопить и задушить, все смешалось в один клубок, и она просто отключилась от всего мира, перестав разделять реальность и время, когда она спала. Тело переставало ее слушаться, воду практически вливали в ее рот, и она вообще перестала говорить, только иногда, как в забытьи, повторяя «нет».

Голд продолжал изощряться, срывая на нее голос, угрожая все сделать еще хуже, а она порой уже была бы счастлива просто умереть, чтобы ничего не чувствовать. Но она боялась за Генри, за его судьбу, и поэтому не позволяла себе сдаться.

Очередной день, то ли вечер, то ли утро, определить невозможно, так как свет почти не поступает в комнату. Воды страшно не хватает, все тело онемело и затекло, ссадины и засосы на груди не заживают, ноги почти невозможно свести вместе. Но она продолжает молчать, глядя в одну точку.

После очередного насилия ее оставляют на полу, и сил нет до такой степени, что Свон едва может поправить край порванной рубашки, чтобы хотя бы чуть-чуть прикрыть наготу.

Где-то наверху раздается выстрел, потом еще и еще, и в воспаленном мозгу крутится надежда, что, может, ее все-таки убьют и она не будет вынуждена переживать еще один день в ее персональном аду. Потому что сил уже нет.

С глухим стуком распахивается дверь в другом углу комнаты, и она, ожидая очередную порцию побоев, совсем немного прижимает колени к груди, зажмурившись максимально крепко. Все, о чем она мечтает сейчас, чтобы все было быстро и она могла поспать… И не проснуться.

— Эмма!!! — крик рвет барабанные перепонки, и в первую секунду она даже не понимает, что это ее имя. Она словно забыла, кто она. Слышатся шаги, и крик повторяется. — Эмма! Свон! Эмма!!! — голос кажется знакомым, но она не понимает почему. А потом где-то совсем близко от ее лица появляются испачканные в песке и грязи ботинки. — Господи, Свон!!! — кто-то подхватывает ее на руки, словно она ничего не весит, и ее чудом не вырывает от резкого толчка. Руки неожиданно мягкие, почти нежные, но крепкие, надежные, далеко не те, которые сдерживали ее волосы, пока кто-то вторгался в ее тело.

Все мелькает перед глазами, и она видит мир отдельными картинками: лестница, кровь на полу, тело, распахнутая дверь, ночь, еще тело, кровь на стене, лодка… В ушах шумит вода, и она понимает, что сидит на дне лодки, укутанная в потрепанное полотенце, куртку и мужскую рубашку. Где-то впереди, возле руля, маячит мускулистое загорелое тело в тонкой белой майке и штанах. Он кажется ей знакомым, имя отдает горчинкой на кончике языка, но она никак не может его ухватить.

Машина, гудеж за окном, ночной воздух, телефонные разговоры, какие-то голоса, снова его руки, несущие ее куда-то. Распахивается дверь, и она узнает свою комнату в общежитии, словно кадр отложился где-то под корочкой. Кровать такая удобная, мягкая, что ей кажется, что она сейчас провалится сквозь подушки и простыню и упадет на холодный пол.

— Эмма! — шаги, крики где-то в отдалении, в коридоре, и она старается прислушаться, не особо понимая значения слов.

— Черт возьми, что с… — Киллиан поджимает губы, не дав Грэму договорить, и преграждает ему дорогу. — Что ты творишь, Мажорчик? Дай мне подойти к ней!

— Грэм, пожалуйста. Сейчас ей нужен я. Просто… постарайся это принять. Сейчас рядом с ней должен быть только я, иначе все будет еще хуже. Просто постарайся поверить мне. Пожалуйста…

Становится еще тише, и страх прошибает ее насквозь. Ей вдруг начинает казаться, что этот голос, такой нужный сейчас, отдаляется, и испуг скручивает ее внутренности.

— Киллиан! — ей кажется, что она кричит, но это больше похоже на шепот, сдавленный, рваный, не ее голос.

Брюнет меняется в лице, резко обернувшись, и, поджав губы, смотрит на бледного Миллса, который непонимающе смотрит то на него, то на темный номер. В нем явно идет борьба, и наконец он отступает.

— Мы должны будем поговорить, Джонс.

— Я обещаю тебе.

— Просто… просто помоги ей, — его голос хрипнет, и шатен уходит, кусая дрожащие губы.

Закрыв дверь, Киллиан врывается в комнату и замирает, видя, как Эмма, сидя на подушках, плачет, прощупывая кровать и шаря по комнате пустым взглядом.

— Господи, Свон, — шепчет он, бросившись к ней. Ее руки скользят по его лицу, изучая его в темноте.

— Я… я испугалась, что ты уйдешь… Оставишь меня… Мне так страшно… Я боюсь, что не найду тебя, Киллиан…

— Тебе не нужно искать меня, Эмма, я здесь, — он помогает ей улечься и собирается встать, чтобы поправить покрывало, но она мертвой хваткой цепляется за его локоть, рискуя оставить синяк.

— Не уходи! Будь… будь сегодня со мной… пожалуйста… Я боюсь, что не справлюсь… Что… — слезы перекрывают ее речь, и он крепко прижимает ее к себе, коснувшись губами ее виска.

— Тише, тише, моя глупая, храбрая девочка… Спи, я здесь. Я никуда не уйду.

Эмма затихает, уткнувшись лицом в его грудь, ощущая жар его тела, запах умиротворения и спокойствия. Надежности. И впервые за последние дни она ощущает себя по-настоящему в безопасности.

====== 34. ======

Эмма открыла глаза и медленно обвела взглядом серый потолок. Из-за тонких занавесок лился свет, скользя по комнате, и она поморщилась, снова зажмурившись. Все тело ныло, и она с трудом приподняла голову и огляделась, стараясь понять, где она. Кровать пустовала, но вмятина рядом с ней свидетельствовала о том, что ночь она провела не в одиночку.

Скрипнула дверь, и она испуганно дернулась, сразу же поморщившись от боли, пронзившей все тело. Киллиан подошел к кровати и протянул ей стакан воды, старательно избегая ее взгляда.

— Я помогу тебе переодеться. Мы едем в больницу. Сейчас. Машину я уже подогнал к подъезду.

— Ты убил их? — шепнула она, и он вздрогнул, облизав губы.

— Надо было сделать это медленнее, чтобы они помучились, — процедил мужчина и, подойдя к ней, взял с комода платье и джинсовую куртку, — будет лучше, если ты будешь молчать и не мешать мне, идет? Просто делай то, что я тебе скажу — тебя нужно отвести в больницу.

— Я хочу принять душ…

— Свон, — он едва сдержался от рычания, — я не знаю, как ты не догоняешь, в каком ты состоянии, но мне страшно на тебя смотреть. Так что ради Бога — молчи и слушайся, если не хочешь, чтобы я тебя усыпил, что весьма рискованно.

Джонс помог ей надеть платье, стараясь не рассматривать ее тело, но каждый раз, как он натыкался на синяк или порез, он чертыхался сквозь сжатые зубы и отводил глаза. Эмма почти не понимала, что он делал, чувствуя себя куклой, снова и снова прижимаясь лбом к его плечу, пока он надевал на нее куртку. Ей просто хотелось спать, вцепившись в него руками и слушая его сердцебиение, позволяя ему успокаивать себя. Он пах чем-то приятным, надежным, и она не хотела куда-то ехать и что-то делать, испытывая дикую усталость. Но Киллиан был неумолим, и она могла только соглашаться, подчиняясь его действиям, снова и снова удивляясь, что перед ней один и тот же человек. Обычно грубый, жесткий, сейчас он был почти нежен, касаясь ее осторожно, стараясь не потревожить еще больше, и порой Свон просто не могла оторвать от него глаз, едва дыша.