Высокая цитадель

— В чем дело? — спросил он настороженно.

— Пибоди в отключке, — сказал О'Хара. — Мне нужна помощь, чтобы притащить его сюда.

— Чертова высота, — пробормотал Форестер, надевая ботинки.

— При чем здесь высота! — сказал О'Хара холодно. — Негодяй просто пьян.

Форестер пробормотал какое-то проклятие.

— А где ж он раздобыл выпивку?

— Наверное, нашел в какой-нибудь хижине, — сказал О'Хара. — Моя фляжка со мной, я берегу ее для Агиляра.

— Ладно, — сказал Форестер. — Пошли приволочем этого дурака сюда.

Это оказалось нелегким делом. Пибоди был крупным, рыхлым человеком, тело его отказывалось ему подчиняться, но все же им удалось дотащить его до хижины и без особых церемоний бросить на лежанку. Форестер, задыхаясь, проговорил:

— Этот идиот погубит нас всех, если мы не будем следить за ним. — Он немного помолчал. — Я пойду с вами, две пары глаз все-таки лучше.

Они вернулись к камню, вскарабкались на него, легли бок о бок и начали вглядываться в темные склоны гор. Прошло минут пятнадцать. Ничего не было ни видно, ни слышно. Форестер нарушил молчание:

— По-моему, все в порядке. — Он поворочался и сменил позу. — Что вы думаете о старике?

— Мне кажется, с ним все нормально, — ответил О'Хара.

— Хороший мужик, настоящий либеральный политик. Если он протянет подольше, из него выйдет неплохой государственный деятель. К сожалению, здесь либералы долго не держатся, а он к тому же слишком мягок. — Форестер усмехнулся. — Даже когда речь идет о жизни и смерти — заметьте, его жизни и смерти, не говоря уже о его племяннице, он настаивает на демократической процедуре. Он хочет, чтобы мы проголосовали, отдавать его в руки коммунистов или нет. Представляете?

— Я бы никого не отдал коммунистам, — сказал О'Хара. Он искоса посмотрел на темную фигуру Форестера. — Вы говорили, что можете управлять самолетом. Вы что, работаете на самолетах своей компании или что-нибудь в этом роде?

— Да нет, черт возьми. Моя компания не такая уж богатая и большая. Я служил в авиации — летал в Корее.

— О, и я тоже, — сказал О'Хара. — Английские военно-воздушные силы.

— Вот как! А где вы базировались?

О'Хара рассказал ему.

— Значит, вы летали на «Сейбрах», как и я. У нас были совместные операции — черт, мы, наверное, вместе летали.

— Возможно, — согласился О'Хара.

Они погрузились на некоторое время в молчание, затем Форестер спросил:

— Вам приходилось сбивать «Миги»? Я сбил четыре, а потом меня отправили в резерв. Я безумно переживал, хотел быть героем, эдаким козырем.

— Для этого вам нужно было сбить минимум пять, да?

— Да. А на вашем счету сколько?

— Парочка, — ответил О'Хара.

На самом деле он сбил восемь, но это относилось к той части его жизни, о которой он предпочел бы забыть, поэтому не стал об этом распространяться. Форестер почувствовал это и вопросов больше не задавал. Через несколько минут он сказал:

— Ну ладно, пойду, пожалуй, посплю немного, если смогу, конечно. Нам надо рано встать.

Он ушел, а О'Хара остался лежать, всматриваясь в темноту и думая о Корее. Она была поворотным пунктом в его жизни. До нее он уверенно шел вверх, а после началось скольжение вниз — к Филсону, теперь — вот сюда. Интересно, чем же он кончит?

Мысли о Корее привели его к воспоминаниям о Маргарет, о письме. О'Хара получил его перед самым вылетом, успел прочесть, стоя на поле аэродрома. Американцы называют такого рода письма «Дорогой Джон». В нем она буднично сообщала обо всем, писала, что они — взрослые люди, должны действовать разумно, словом, пустилась в рассуждения, которые должны были скрыть обыкновенную измену. Позже, вспоминая обо всем, он нашел, что в данной ситуации была даже капля юмора. В самом деле, он сражался где-то далеко на непопулярной войне, а в это время дома штатский человек увел его жену. Но когда О'Хара читал письмо на холодном поле корейского аэродрома, ему было не до смеха. Через пять минут был уже в воздухе, а через полчаса — в бою. Он вошел в него с холодным неистовством и с полным отсутствием благоразумия. За три минуты сбил два «Мига», приводя врага в трепет своим беспощадным напором. Но тут же его самого сбил китайский летчик, сражавшийся на стороне корейцев, действовавший более хладнокровно, и остальную часть войны он провел в плену.

О'Хара не любил вспоминать обо всем, что произошло с ним тогда. Вернулся с войны с почестями, но попал в руки психиатров. Они старались вовсю, но не смогли разбить панцирь безразличия, в который он замкнулся, и сам он не смог его разбить изнутри.

Так и пошло. Инвалидность, пенсия, работа, сначала хорошая, потом хуже и хуже, пока он дошел до Филсона. И — выпивка, все больше и больше в попытке заполнить хоть чем-то саднящую душевную пустоту.

Он беспокойно пошевелился на камне и вновь услышал звяканье бутылки. Протянул руку, поднял и посмотрел на нее на фоне неба. Там еще оставалось на четверть жидкости. Он улыбнулся. Напиться этим было нельзя, но немного выпить было бы неплохо. Тем не менее, когда по его жилам распространилось алкогольное тепло, он почувствовал себя виноватым.

IV

Когда Пибоди проснулся и увидел стоявшего рядом с ним О'Хару, он пришел в воинственное расположение духа. Сначала он приготовился защищаться, но присущий ему инстинкт агрессии тут же взял верх.

— Мне ничего от вас не надо, — проговорил он нетвердым голосом. — От чертовых англикашек мне ничего не надо.

О'Хара уныло смотрел на него. У него не было никакого желания выговаривать Пибоди за его поведение. В конце концов они ведь были членами одного клуба, подумал он саркастически, собутыльники. Он чувствовал себя скверно.

Родэ сделал шаг вперед, и Пибоди завопил:

— И от индейцев мне ничего не надо!

— Теперь примите кое-что от меня, — выпалил Форестер и, подойдя к Пибоди, сильно ударил его по лицу.

Пибоди осел назад на лежанку и посмотрел в холодные глаза Форестера со страхом и удивлением. Его рука поднялась к покрасневшей щеке. Он собрался что-то сказать, но Форестер, тыча в него пальцем, крикнул:

— Заткнитесь! Еще один писк с вашей стороны, и я превращу вас в котлету. Давайте-ка отрывайте свой толстый зад от кровати и принимайтесь за работу. И если еще раз будете отлынивать, клянусь Богом, я убью вас.

Ярость в голосе Форестера произвела отрезвляющий эффект на Пибоди. Вся его воинственность вдруг улетучилась.

— Я не хотел… — начал он.

— Заткнитесь! — повторил Форестер и повернулся к нему спиной. — Давайте выводить наш табор на дорогу, — обратился он ко всем.

Они сложили все необходимое в неуклюжие, сооруженные из пальто, мешки. О'Хара подумал, что начальник Форестера не поблагодарит его за пальто из викуньи: на нем уже стали появляться последствия отнюдь не деликатного обращения. Прихватили керогаз и бидон с керосином.

Агиляр сказал, что он может двигаться сам, при условии, если они пойдут не очень быстро. Форестер взял жерди от носилок и соорудил из них то, что он назвал волокушей.

— Индейцы на равнине используют такие штуки в качестве транспорта, — объяснил он. — Они вполне обходятся без колес, и мы тоже обойдемся. — Он улыбнулся. — Правда, они приспосабливают для этого дела лошадей, а у нас только люди, но мы все время будем идти вниз.

На волокуше можно было везти довольно большой груз. Форестер и О'Хара взялись первыми тащить треугольник волокуши, вершина которого стучала и подпрыгивала по камням. Остальные пристроились в колонну следом за ними, и так они вновь стали кружить по горам.

О'Хара посмотрел на часы. Было шесть утра. Он прикинул, что за прошлый день они не должны были пройти много — не больше четырех-пяти миль. Зато сейчас они отдохнули, поели, и шагать было значительно легче. Он только сомневался в том, что им удастся делать по десять миль в день, а это означало еще два дня пути до завода. Но еды у них было дня на четыре, так что можно особенно не волноваться, даже если из-за Агиляра они не смогут идти быстрее. В общем, перспектива была не такой уж плохой.