Высокая цитадель

Агиляр добродушно улыбнулся.

— Прежде всего я хотел бы поблагодарить вас, джентльмены, за то, что вы сделали для нас в такой сложной ситуации, и я очень сожалею, что стал причиной всего этого несчастья. — Он печально покачал головой. — В нашей латиноамериканской политике чаще всего страдают невинные люди. Сожалею, что все так получилось и что вы увидели мою страну в таком плачевном виде.

— Что поделаешь, — заметил Форестер. — Мы все в одной лодке.

— Я рад, что вы это понимаете, — одобрительно произнес Агиляр, — потому что сейчас очень важно, что произойдет дальше, если мы встретимся с коммунистами.

— Прежде чем обсуждать этот вопрос, я бы хотел кое-что вспомнить, — сказал О'Хара. Агиляр поднял брови и кивнул, предлагая продолжать. — Откуда мы знаем, что это коммунисты? Сеньорита Агиляр рассказала мне, что Лопец несколько раз пытался вас уничтожить. А может, он пронюхал, что вы возвращаетесь, и делает еще одну попытку?

Агиляр покачал головой:

— Песенка Лопеца спета. Я это знаю. Не забывайте, что я политик, и предоставьте мне право разбираться в подобных делах. Лопец позабыл обо мне уже несколько лет тому назад и сейчас обеспокоен лишь тем, как бы поскорее избавиться от груза власти и удалиться в тень. Что касается коммунистов — я следил за их деятельностью в моей стране, за их попытками подорвать правительство и взбаламутить народ. Видимо, они не очень преуспели в этом, иначе уже сместили бы Лопеца. Я — единственная опасность для них, и я уверен, что то, что с нами случилось, дело их рук.

Форестер добавил:

— Гривас, когда умирал, пытался салютовать рукою со сжатым кулаком.

— Хорошо, — сказал О'Хара. — А к чему Гривас затеял всю эту комедию? Ведь ему проще было предложить в Дакоту бомбу, и дело было бы легко сделано!

Агиляр улыбнулся:

— Сеньор О'Хара, в меня четырежды кидали бомбу, и всякий раз она не срабатывала. Политика у нас замешана на эмоциях, а эмоции не способствуют аккуратности, даже в срабатывании бомб. Я думаю, что и коммунисты обладают всеми характерными чертами моего народа. Они хотели все сделать наверняка и выбрали в качестве своего орудия несчастного Гриваса. Как вы думаете, он был эмоциональным человеком?

— Думаю, что да, — ответил О'Хара, вспоминая возбужденное состояние Гриваса перед смертью. — И довольно расхлябанным.

Агиляр развел руками, как бы говоря: «Ну вот видите?» и закончил:

— Гривас, видно, был счастлив, что ему поручили такую работу. Она отвечала его пристрастию к театральности, мои люди обладают этим в большей степени. Что касается э… э… э… расхлябанности, Гривас провалил первую часть операции, так как глупо убил себя, а остальные провалили вторую, так как не смогли встретить нас.

О'Хара потер рукой подбородок. Картина, нарисованная Агиляром, приобретала некий причудливый смысл.

Агиляр продолжил:

— Теперь, друзья, перейдем к следующему пункту. Предположим, что па пути вниз мы встретимся с коммунистами. Что за этим последует? — Он лукаво посмотрел на О'Хару и Форестера. — Это ведь не ваша война. Вы не кордильерцы. И мне хотелось бы знать, что вы будете делать. Отдадите вы какого-то латиноамериканского политика в руки врага или будете…

— Или будете бороться? подхватил Форестер.

— Это и моя война, — сказал О'Хара решительно. — Я не кордильерец, но Гривас угрожал мне пистолетом и вынудил меня разбить мой самолет. Мне это все не по душе. Мне не по душе то, что произошло с Кофлинами. И вообще, я на дух не переношу коммунистов, так что, повторяю, это моя война тоже.

— Я присоединяюсь, — сказал Форестер.

Агиляр поднял руку:

— Не все так просто. Есть же еще другие люди. Было бы это справедливо по отношению к мисс… э-э… Понски, например? Я вот что хочу предложить. Я, моя племянница и Мигель останемся здесь, а вы соберитесь в другой хижине и посовещайтесь. Я соглашусь с любым вашим общим решением.

Форестер бросил взгляд на Пибоди, который в этот момент выходил из хижины. Затем, посмотрев на О'Хару, сказал:

— Я думаю, что вопрос о борьбе следует отложить до того момента, когда будет с кем бороться. Может быть, мы просто выйдем из этой ситуации, и все.

Агиляр заметил взгляд Форестера, брошенный на Пибоди. Лукаво улыбнулся.

— Я вижу, вы тоже политик, сеньор Форестер. — Он махнул рукой, сдаваясь. — Ладно. Пока оставим этот вопрос. Но, думаю, еще придется к нему вернуться.

— Жаль, что нам надо спускаться с гор, — сказал Форестер. — Наверняка «Дакоту» будут искать с воздуха, и нас бы спасли, если бы мы остались там.

— Но там мы не смогли бы жить, — заметил Родэ. — Я знаю, все равно жаль.

— Какая разница? — сказал О'Хара. — Обломки «Дакоты» с воздуха не увидишь, они у подножия скалы. О воздушных поисках я вообще что-то не слышал.

— То есть как? — встрепенулся Форестерю.

— Андская авиалиния — компания довольно халтурная. Филсон, мой хозяин, даже не дал нам полетного номера. Я вспоминаю сейчас, что когда мы взлетали, то я несколько удивился этому. Я не уверен даже, что диспетчеры в Сан-Кроче уведомили о нашем рейсе Сантильяну. — Заметив выражение лица Форестера, он добавил: — Это шарашкина контора, а не компания. Просто маленький; аэродром.

— Но ваш хозяин будет ведь обеспокоен отсутствием вестей от вас?

— Будет, — согласился О'Хара. — Он просил меня позвонить ему из Сантильяны. Но поначалу он не обеспокоится. Бывали случаи, когда я ему не звонил, и он устраивал мне головомойку за то, что в обратный рейс я не брал попутный груз. Думаю, что в течение пары дней он особенно волноваться не будет.

Форестер надул щеки и с шумом выпустил воздух.

— Фу-у-у! Ну и организация! Теперь я действительно чувствую, что мы пропали.

— Будем полагаться только на себя. Другого выхода нет, — успокоил Родэ.

— Кстати, мы ведь изменили курс, — сказал О'Хара. — Если нас все-таки будут искать, то севернее.

Родэ посмотрел на Агиляра, лежавшего с закрытыми глазами.

— Что ж, делать нечего, давайте ложиться спать. Надо хорошо отдохнуть. Завтра нам предстоит тяжелый день.

III

О'Хара вновь спал неспокойно, но на этот раз он, по крайней мере, лежал на матрасе и был сыт. В два часа ему предстояло сменить на вахте Пибоди, и он был рад, когда время его подошло.

Он надел куртку и взял пальто из викуньи, которое ему дал Форестер. Оно должно было очень пригодиться ему во время дежурства. Форестер не спал и вяло помахал ему рукой, но ничего не сказал.

Ночной воздух был разрежен и холоден, и О'Хара, выйдя из тепла, зябко поежился. Как утверждал Родэ, здесь условия для жизни были лучше, чем наверху, но все равно находиться здесь было тяжело. Он чувствовал, как быстро бьется его сердце и часто вздымается грудь. — Надо поскорее спуститься в «кебрада», как назвал Родэ долину, к которой они шли.

Он дошел до поворота, где должен был сойти с дороги, и направился к возвышавшемуся поодаль большому камню, который Родэ избрал в качестве удобного наблюдательного пункта. Пибоди должен был находиться на вершине этого камня и не мог не слышать приближения О'Хары. Однако никаких признаков Пибоди О'Хара не обнаружил. Он негромко окликнул его:

— Пибоди!

Никто не ответил.

Он осторожно обошел камень, рассматривая его силуэт на фоне ночного неба. Наверху заметил какую-то странную, непонятно откуда взявшуюся выпуклость. Начал карабкаться по камню и когда добрался доверху, услышал приглушенный храп. Он потряс Пибоди и услышал звяканье пустой бутылки — Пибоди был пьян.

— Ты, сволочь, — прорычал он и стал хлестать Пибоди по щекам, но без особого эффекта. Пибоди ворчал что-то в пьяном забытьи, но в себя не приходил. Надо бы тебя бросить здесь, чтоб ты сдох, — зло прошипел О'Хара.

Он знал, что, конечно, не сделает этого, и в то же время понимал, что тащить Пибоди в лагерь ему будет не под силу. Нужна помощь.

Он внимательно оглядел дорогу внизу. Все было спокойно. Он слез с камня и пошел к лагерю. Форестер по-прежнему не спал и удивленно посмотрел на входящего О'Хару.