Страница 4 из 21
Лирическая поэма
I Двадцатый век, двадцатый год, Пожары, казни, недород, — На побережье старой Сены Я всё забыла. Я живу, Не вспоминая страшной смены, Теней ушедших не зову. Земля, старинная вертушка, Впервые здесь предстала мне Не как набитая теплушка, И не как отчий дом в огне. Пусть дым покинутых селений, Отчизны дым, без сожалений Минует наконец меня: Довольно дыма и огня. На берегах зеленой Сены Привольно ворковать ветрам, На берегах зеленой Сены И жизнь, и смерть готовы нам. И над кладбищем и над градом Один простор — не выпьешь взглядом. О, в Елисейские поля Преображенная земля! Здесь ходим мы. Хромает нищий, Красотка кутает плеча, Осматривает вор жилище, Засов и ставень богача. И сам богач, но он не ходит, Он проезжает мимо нас, И на прохожего наводит Спокойный, застекленный глаз. Здесь ходим мы. И каждый вечер От этих шумных площадей Душа летит. Не надо ей, Стремящейся к высокой встрече, Ни темноты, ни тишины: Мне в шуме ночи снятся сны, Мне в блеске ночи снится вечность. Двадцатый век, двадцатый год Не снятся мне с тех пор, как тот Мне сон приснился незабвенный, Тот непорочный, сокровенный, Он, как виденье, был мне дан Сквозь жизни правду и обман. С тех пор в часы мои ночные Не вижу я былых годов И тех сентиментальных снов, Он заменил мне сны былые. И снилась мне всего лишь раз Дождьми размытая дорога, И колеи, в закатный час В пыли лежащие убого, И ржи глубокая волна, И над полями тишина… То было раз. Все, что мелькало, Теперь из памяти ушло. А было, кажется, немало: Ведь спутников с ума свело. Они на чердаках, в подвалах, В германских рощах, в луврских залах Полны бесплодною тоской. Не то произошло со мной. В тот год весна не приходила, В апреле трепетал мороз, А лето фейерверк пустило Над городом ракет и гроз, И в небеса вонзилась прямо На башне Эйфеля реклама. В тот год мосты дрожали от Зевак, — на выставку народ Глазел, и били барабаны, И семицветные фонтаны Неслышно прядали во тьму, И гасли там по одному. В тот год, я помню, карусели Визжали, музыкой звеня, И кряду, верно, две недели Играл оркестр средь бела дня На площадях. В тот год базаров, И суеты, и зноя, в тот Веселый, безобразный год, Под свист “Белотт”, под гомон баров, Мне снился небывалый сон, Был тяжек и прерывист он. Я помню первый день творенья, Как люди помнят прежних лет Россию, и ее значенье — Поместье, титул, эполет. Передо мною сновиденья И возникают, и дрожат, Дневной я замыкаю взгляд И вижу первый день творенья. И родины я не хочу, И не хочу я пробужденья: Я у царя царей гощу, Я снова дух, да, снова тень я, Я вижу первый день творенья, Первоначальную зарю Вселенскую…. Я говорю: Немного надо в этой жизни Бродяге, страннику и мне: Мы не скучаем по отчизне, И по кастрюле на огне. Двадцатый век, двадцатый год Из памяти ушли. И вот Эдема праздник незабвенный Явился мне в полночный час Напоминаньем о вселенной. Я во второй видала раз Ту левантинскую долину, Тот первый благодатный сад, Я вновь слыхала, как Евфрат Шумит… О, жизни половина! О, сновидения мои, Вы слаще дружбы и любви. 2 Мать-бездна, ты разверзла лоно, И Бог сказал: “Да будет свет!” И в пустоте грядущих лет Бог отразился благосклонно. И он увидел, что досуг Его велик, простертых рук Бледны и одиноки тени, В пару лежат его колени, И голова его в пару, И он воскликнул на ветру: “Здесь будет мир. Мое творенье. Земля и небо будут здесь. Хочу я тверди дать вращенье, Хочу я небеса вознесть”. И он сказал: “Отхлыньте, воды, Движенья смысл вам будет дан: Закон незыблемой свободы, Прилив, отлив и ураган. А ты, земля, листвой зеленой, И мхом, и злаком облекись, И каждый ствол новорожденный Плодами в срок обременись. И в срок цвети, роняя семя, — Всему даю пространство, время”. И Бог сказал в четвертый раз: “Над духом уст моих высоким, Над воинством небес стооким, Зажгитесь, звезды, в этот час, Вонзитесь, первые кометы, В земли необозримый мрак, Зажгитесь, луны и планеты, Явись, о солнца жаркий зрак, — Да будет день!” И стало так. “Да будет ночь!” И ночь настала, И солнце запад свой узнало. И снова был вселенский день, И Бог понесся над землею И, наблюдая свет и тень, Воскликнул он: “Душой живою Земной да оживится прах!” И вылез червь во славу Бога, И птица порхнула в кустах, И темною лесной дорогой Запрядал волк, а подо мхом Волчица в теплом мраке лога Волчат вскормила молоком. И день шестой к концу клонился, И Бог залюбовался сам На мир, что вдруг зашевелился, Покорный божеским словам. Он поднимает первый палец: Звезда над озером встает, Второй он поднимает палец — И птица над цветком поет. Он поднимает палец третий — Звезда заходит за звезду, Четвертый палец — вихрь столетий, И соловей уснул в саду. И вот он руку расправляет: Всё опочило, хлеб растет, И ангел мимо пролетает И под рукой его поет. И вот теперь мне снится сон, Меня в былое возвращая. Я той же волей сотворен, Во тьму пространств, во тьму времен, И я восстал на лоне рая. И видели мои глаза, Как первая пришла гроза, И первый предрассветный ливень Меня трикраты окропил, И первый луч меня крестил, Чтоб стал я радостен и дивен. Все, что я знаю, я узнал В те первые часы свершений, И был закон тогда мне дан Для всех грядущих поколений. И говорил со мною он, И крепок был его закон: “Сажаю я вот это древо Направо от тебя, Адам. Другое — от тебя налево, И оба в дар тебе я дам. И нет запрета в сих садах Тебе ни в чем, о сын мои милый, Здесь будет все, ничто не было, На этих вольных берегах”. И я: “Да будет так в веках!” И вот теперь мне снится сон, Прошедшего не искажая: Я был тогда благословлен Для вольной жизни в лоне рая. Он ничего не запрещал Мне, человеку, в день творенья, Я ничего не преступал, Не знал соблазна и смущенья. И если здесь я средь других — Я не в изгнанье, я в посланье, И вовсе не было изгнанья, Падений не было моих!